У меня пропала охота говорить, я замерла в ожидании продолжения. До этой минуты мне никогда не рассказывали о моём отце. Нет, я слышала, конечно, что мама связалась с проходимцем, который, как это обычно и случается, бросил её, лишь только у неё начал расти живот, но то, что он был тёмным, точнее – тёмным магом, было тайной, которую дядя и тётя хранили все эти годы.

– Наша с Джесси мать, бабка твоя, была чересчур добросердечной. Не решилась прогнать со двора усталого путника в мороз и метель, пустила в дом, к столу пригласила. Никто ведь не знал, что он колдун. На вид – обыкновенный человек, без рогов и без копыт. Денег, говорит, у меня нет, но историй – хоть отбавляй, до утра могу сказывать. А кому в нашей дыре нужны все эти заморские мудрёные истории? Ясно кому – Джесси. Слушала она его болтовню, слушала, а наутро вместе с ним из дому и улизнула, только её и видели.

– Влюбилась? – робко прошептала я.

– Ага, как же! Тёмной магией он ей голову задурил. Они, говорят, умеют такое проделывать, что девки сами им на шею прыгают, а после – ничего не помнят. Одним словом – колдовство!

Видно было, как не хотелось дяде вспоминать всю эту неприятную историю, случившуюся с сестрой, но он твёрдо решил рассказать мне её на прощание. Чтобы я знала, кому спасибо сказать за своё безнадёжное положение. Выдержав с минуту, я снова подала голос:

– А потом?

Дядя вздохнул, сдвинул кустистые брови на переносице.

– Мы не думали, что снова увидим Джесси. Слыхали, что тёмные используют невинных девок в своих грязных ритуалах, держат рабынями, пока те не иссохнут от запретного волшебства. Но прошёл год – и твоя мать вернулась. С тобой на руках, ясное дело.

Я дёрнулась в тугих путах. Хотелось закрыть руками лицо, свернуться калачиком от пронзившей меня душевной боли. Почему, почему мне не рассказывали этого раньше? Что бы изменилось?

– И вы её приняли? Бабушка, Тилла и ты?

– Джесси была совсем слаба, едва держалась на ногах. А ты… Знаешь, говорят, что девки избавляются от тёмных детишек сразу после того, как родят. В лесу на пеньке оставляют или в речку бросают. Но это ведь сразу нужно делать, а тебе было уж месяца три. Глазастая, живая, тёплая. Обыкновенный ребёнок на вид. Ни уродства, ни родимого пятна, ни магии – ничего в тебе страшного не было. Бабка в тебя вцепилась, конечно. Внучечка первая, чего уж там.

– А мама? – нетерпеливо спросила я.

– Через неделю после возвращения слегла и больше не встала. Лихорадка у неё была, а она всё негодяя этого звала и звала, до самой последней минуты. Думала, он вернётся к ней. Тьфу, дура!

Дядя снова утёр глаза скомканной кепкой и замолчал, показывая, что высказал мне всё, что мог. Но я только сейчас будто очнулась от долгой спячки. Лишь теперь ощутила, чего мне не хватало все эти годы. Правды о моих родителях, нелестной, некрасивой, но правды.

– Как звали моего отца?

– Зачем тебе знать? Разве не я был тебе отцом все эти годы? Разве не Тилла была тебе матерью?

Что я за неблагодарная сволочь! Вместо того, чтобы сказать спасибо, – злюсь, и злость готова выплеснуться из меня через край. Я знаю, стоит лишь на мгновение выйти из себя, как он явится – демон, что живёт во мне.

– Скажи, дядя Джеф!

– Ну уж нет! – в свою очередь рассердился мой родич. Он встряхнулся, а потом отвернул полу сюртука и вдруг вытащил припрятанный у пояса большой нож. Я невольно вздрогнула от испуга.

– Имя этого гада стало проклятьем для всей нашей семьи. Он причинил нам достаточно зла. И тебе, Мия, в первую очередь! Ты дитя тёмного! Вот почему в тебе сидит этот демон, вот почему…

Я зажмурилась, увидев, что дядя сделал шаг в мою сторону. Потом ещё один и ещё. Лезвие коснулось ключицы, и я почувствовала, что рука у дяди сильно дрожит.

– Ты убьёшь меня? Убьёшь, да?

Дядя Джеф задыхался, его прерывистое дыхание обжигало мне лицо.

– Тилла сказала… Она сказала, что нужно пустить тебе кровь. Чтобы эти, из лесу, быстрее тебя нашли!

Кончик лезвия скользнул по плечу, спустился к левому запястью. Слишком тупой, чтобы вспороть плотный лён моего платья. Дядя хватал ртом воздух, и я слышала, как громко бьётся сердце в его широкой груди. В первый миг я готова была завизжать от страха, но родич медлил и медлил, не решаясь полоснуть меня ножом по оголённому предплечью. Я открыла глаза, расправила сведённые судорогой ужаса пальцы.

– Дядя? – сипло окликнула я его.

Дядя Джеф резко отстранился от меня, выругался, проклиная всех на свете колдунов и собственную сестру, из-за которой мы оказались в столь бедственном положении.

– Думаешь, легко это, Мия? Я ж тебя вот такую на руках качал, вот такую крохотную. – Он развёл ладони, дрожащие, как от жестокого похмелья.

У тётушки Тиллы рука бы не дрогнула, это я точно знаю. С раннего детства тётя относилась ко мне как к нежеланному подкидышу, как к наказанию, посланному её мужу неизвестно за какие грехи. Время от времени она принималась донимать дядю, чтобы он открылся ей и признался, в чём провинился перед богами, что вынужден теперь искупать вину, воспитывая чужого ребёнка.

«Просто так добрые дела не делаются! – любила повторять тётушка Тилла. – Если человек сильно добродетельный, то это значит одно из двух: или он уже как следует согрешил, или только собирается накуролесить и заранее умасливает богов».

Для меня долго было загадкой, как дяде и бабушке удалось оставить меня в семье. Тилла не задумываясь подсунула бы свёрток с осиротевшим младенцем в проезжающую через деревню повозку торговца или путешественника. Позже тётя сама призналась мне, что в то время, когда я появилась, она была на сносях и оказалась не в силах противостоять свекрови и мужу.

Всё детство я была у тёти «отродьем» и «исчадием» в противовес собственным её детишкам, «золоткам» и «лапонькам». Две сестры и брат поначалу проявляли ко мне любопытство, но чуть подросли – переняли поведение матери, в открытую называя меня неродной и отказываясь даже садиться со мной рядом за столом. Когда обнаружилось, что во мне скрывается демон, тётя переселила меня в сарай и строго-настрого запретила дочерям даже приближаться к крепко запертой на засов двери.

Сама тётя приходила ко мне – когда с дядей, а когда со священником, отцом Эспеном. Что только ни делали со мной для того, чтобы избавить моё несчастное тело от незваного гостя из междумирья: поили горькими настойками, пару раз едва не отравив насмерть, обмазывали глиной из святого источника пополам с осиновой золой, секли ивовыми прутьями под чтение молитвы… Демону было хоть бы что, а тёте мои мучения доставляли если не радость, то удовлетворение: наконец-то я получала по заслугам и за своё существование, и за свою непутёвую мать.

Поэтому я была уверена: тётя Тилла полоснула бы меня ножом без зазрения совести. А дядя Джеф не смог. Обхватив себя руками, он сгорбился и глухо зарыдал.

– Дядя, прошу тебя, оставь мне нож!

Родич от неожиданности затих и уставился на меня покрасневшими глазами. Должно быть, подумал, что это говорю не я, а демон проснулся и возжелал завладеть оружием.

– Надо кровь пустить, Мия, кровь…

– Просто оставь мне нож и возвращайся домой! – чуть воспрянув духом, попросила я. – Скажешь тётушке, что сделал всё, как она велела.

Дядя нахмурился, раздумывая над моими словами.

– Тилла непременно спросит, где нож, – нехотя ответил он.

– Мало ли где? Потерял, скажешь, в лесу обронил. Дядя Джеф, я клянусь тебе, что никогда не появлюсь в нашей деревне!

Он заколебался. Огляделся по сторонам, будто искал поддержки от безучастных деревьев. Предвечерний лес молчал, наши голоса звучали слишком громко в обступающем нас безмолвии. Из низин, спрятанных между исполинскими корнями и моховыми кочками, поднимались тонкие струйки тумана. Наконец дядя принял решение и протянул мне костяную рукоять ножа.

– Порежь себе руку, Мия, а после я заберу его, – сказал он.