– Первый артефакт, который я зачаровал уже по-взрослому. – Он снова усмехнулся, как-то очень невесело. – Поддерживающий нормальное течение беременности.

Ксандер опустил артефакт в карман и безошибочно двинулся к углу, где был вход в скрытую комнату. Я замерла – неужели заклинание пропустит и его? Нет, переливчатая пелена оставалась на месте.

– Откройте, – попросил он.

Я заколебалась, растерявшись, – слишком уж непривычно было слышать в его голосе просьбу, а не приказ.

– Пожалуйста, – добавил Ксандер, этим окончательно меня добив.

Я молча коснулась рукой шкафа, тот отодвинулся.

Муж шагнул вслед за мной, остановился у книжных полок.

– У графа Монро была великолепная библиотека, – задумчиво произнес он.

Графа? Со слов Люции мне показалось, что титул у меня появился лишь после замужества.

– Я все гадал: уцелела ли она. Смешно, как будто книги могут заменить людей.

Казалось, он вовсе забыл о моем существовании, разговаривая сам с собой. А я вдруг обнаружила, что любуюсь им: уверенной посадкой головы, чеканным профилем. Губами, которые, оказывается, умели так целоваться…

Да что за дурь в голову лезет!

Я мотнула головой, отступила к стене и ойкнула, когда деревянная панель под моей лопаткой сдвинулась, точно живая. Обернулась – в стене появилось отверстие, совсем небольшое, с открытку. Внутри лежала старая фотография.

Нет, не совсем фотография: стеклянная пластинка с негативом. Я взяла ее в руки, качнула – и под другим углом негатив превратился в фотографию.

– Папа… – вырвалось у меня.

Мужчина на дагерротипе – кажется так назывались первые фотографии на стеклянной пластинке – был чуть старше меня-настоящей и одет по местной моде, но я его узнала.

– Здравствуй, лисенок, – сказал портрет, и я едва не выронила пластинку.

Глава 8

– Надеюсь… – Он замолчал, словно осекшись. – Все, что мне сейчас остается – это надежда. Что… один человек успел предупредить твою маму. Что она смогла уберечь тебя. Что это мое последнее послание тебе передадут. Прости, лисенок, я не смогу быть с тобой, пока ты растешь, как хотел бы. Скоро у тебя родится братик, поцелуй его за меня, ладно? И позаботься, ты же старшая. Мальчишки такие бестолковые…

Братик?

Я обернулась на Ксандера – единственного человека, который сейчас мог бы мне что-то объяснить, и испугалась, не его – за него. Белый как мел, и взгляд такой, словно ожившего покойника увидел. Впрочем, он ведь и в самом деле увидел покойника. Портрет между тем продолжал говорить, и я снова посмотрела на него, ловя каждое слово, словно этот человек в самом деле был мне дорог.

– Жаль, я не увижу, какой ты выросла, – но ты добрая и умная девочка, так что я верю, что у тебя все будет хорошо.

Он улыбнулся, и у меня сжалось сердце от этой улыбки. Да, это не мой отец, и письмо было адресовано не мне. Но то, как он прощался с дочерью… это обреченное спокойствие, когда исход заранее известен и ничего уже не изменить, остается только смириться…

Что же там случилось?

– А еще я верю, что человек, из-за которого ты останешься сиротой, получит по заслугам. – Выражение и тон его изменились. Никогда я не видела своего отца таким… На месте «того человека» я бы бежала без оглядки. – Мое последнее проклятие – ему, и пусть он переживет то же самое, что по его милости достанется мне.

Он снова улыбнулся, уже торжествующе.

– Быть по сему. Прощай, лисенок. Я люблю тебя.

Он в последний раз улыбнулся, и из волшебного послания исчезла жизнь, превратив его в фотографию на стекле. Фотографию совсем молодого еще мужчины, который знал о своей судьбе и торопился проститься с дочерью. Интересно, жене он успел отправить подобное послание и сохранилось ли оно?

Я погладила стеклянную пластинку. Свет, упав под другим углом, превратил фотографию в негатив, но стоило чуть повернуть голову, и изображение вернулось. Я осторожно опустила ее на стол – не разбить бы. Выпрямилась, поворачиваясь к мужу.

Ксандер дернул щекой, развернулся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Захрустело стекло под ногами. Хлопнула дверь. Потом еще одна.

Я осталась стоять, озадаченно глядя ему вслед. Что на него нашло?

Он явно бывал в этом доме раньше. В аптеке, в лаборатории. Значит, и родителей моих знал… что бы ни произошло десять лет назад, Ксандеру было лет восемнадцать – если он ровесник Александра, а не как я. И этот артефакт… для беременных.

«Братик»! Люция говорила, что у меня никого нет? Неужели у меня все же остался родственник? Где он? В приюте?

Не то чтобы я сразу прониклась любовью к этому гипотетическому брату, но нельзя, чтобы ребенок оставался сиротой при живых взрослых родственниках. Да, я пока сама еще не слишком понимаю, как буду жить, но, если у Алисии в самом деле кто-то есть, о мальчике нужно позаботиться. Ксандер бывал в доме, он должен знать…

Я метнулась на улицу, но все, что увидела, – удаляющийся экипаж.

Да что на него нашло? То примчался, чтобы забрать, то улетел так, будто за ним черти гнались, разом забыв про жену.

Впрочем, пусть катится, мне забот меньше. Но как мне найти брата? Может, Люция что-то знает?

Я разложила остатки еды из корзинки в тарелки. Перед тем как выйти, решила заглянуть в зеркало – мало ли, пыль на носу осталась или еще что.

Пыли на носу не было. Как не было и свежей царапины на скуле. Я ругнулась, схватившись за щеку, и вспомнила, как пальцы мужа скользили по этой царапине, как под ними словно пробило током.

Вот она, значит, какая, целительная магия. А я-то думала, между нами искры летят. При этой мысли лицо зарделось. Вела себя как… Ни разу я настолько голову не теряла от мужчины, даже от Сашки, а тут… Наваждение нашло, не иначе. Вполне объяснимое, если уж начистоту, у этого Ксандера тестостерон только что из ушей не лился и… Хватит! Тестостерон тестостероном, но я же не самка в течке, чтобы голову от кобеля терять. На ночь нужно запереть дверь на засов, а то мало ли что этому типу в голову взбредет.

Мне самой в голову мгновенно взбрело много чего. В весьма разнообразных позах. Да что ты будешь делать! Я выругалась, глянула в зеркало и выругалась снова – распухшие губы, а на шее розовеют следы от его поцелуев.

Пришлось потратить еще несколько минут, чтобы найти косынку и красиво задрапировать ее, прикрыв декольте. Оглядев себя в последний раз, я осталась довольной: шея выглядела вполне прилично, а губы… может, у меня на капусту аллергия. Огладила корсаж и обнаружила что юбки все еще завязаны узлом на бедре. Что за день сегодня, голова вообще не варит! Чуть не вышла так наружу!

Я расправила узлы, опять посмотрела в зеркало – теперь уж точно все в порядке – и через несколько минут стучалась в дверь соседнего дома.

Дверь открыла крепко сбитая женщина лет сорока.

– Что угодно? – спросила она таким тоном, будто хотела сказать «чо приперлась».

– Я хотела бы увидеть… – Я замялась. Как правильно здесь обращаться? – Госпожу Сапфира.

– Не принимают, – буркнула тетка и захлопнула дверь перед моим носом.

Интересно… Это лично я в немилости или она со всеми гостями так обходится и легенды о хорошо вышколенной прислуге – лишь легенды?

Впрочем, кто сказал, будто эта женщина – «хорошо вышколена»?

Я постучала снова.

– Сказано тебе, не принимают! – донеслось из-за двери.

Я подняла взгляд к открытым по теплому время окнам и повысила голос:

– Доложи обо мне хозяйке, или очень скоро все соседи будут знать, что графиня Гилбрайт отказала от дома госпоже Сапфире из-за дурно воспитанной прислуги.

В окне показалась голова Люции.

– Алисия, милая, что случилось? – пропела она.

Я улыбнулась:

– Пришла вернуть корзинку.

Патоки в моем голосе было столько, что у нормального человека все слиплось бы, но хозяйка дома осталась невозмутима.

– Не стоило беспокойства, но передай корзинку Мэри.

Ах, вот как…