— Он здесь!..
Махамбет на бегу, не целясь, разрядил в него винтовку. Кумар беспокойно кружил на коне, не зная, что делать.
— В отряд! — крикнул Махамбет, подбегая и прыгая в седло. — Живо!
— А ты!
— Передашь: их сорок человек. Идут в пески.
Подобрав чембур на скаку, он круто повернул своего гнедого направо. Заросли огласились криками.
Казалось, рассвело мгновенно. Три всадника вылетели из зарослей далеко слева, закружились на месте и повернули за ним. Через некоторое время Махамбет оглянулся и увидел еще пятерых, пристроившихся вслед. Расстояние между Махамбетом и первыми тремя, идущими кучно, было не меньше полутора верст.
«Теперь увести как можно дальше, — подумал он. — Еще немного — и Кумар в полной безопасности. Не может быть, чтобы меня не узнали!..»
Примерно верст через восемь всадники перестроились: не все кони могли выдержать такой бешеный темп. Только двое держались на том же расстоянии за Махамбетом, и он уже узнал своих преследователей. Это были Адайбек и Сейсен — сын бия Есенберди. «Трус, а туда же…» — усмехнулся Махамбет, вспоминая, как в детстве часто бил Сейсена. Под Адайбеком был Каракуин, и Махамбет понимал, что Хромой не отстанет от него. Наверное, был уверен, что Махамбета удастся поймать в ауле, и выскочил сам во главе своих прислужников. Не терпелось ему, видно, расправиться с бывшим табунщиком, в котором так жестоко обманулся. Махамбет не сбавлял темпа, чтобы вместе с Адайбеком оторваться от остальных.
Он скакал, держа направление к колодцам Торт-кудук, и рассчитывал выйти на Шубу, в безлюдную степь, которую знал как свои пять пальцев. Неожиданно он увидел впереди на вершине холма двух всадников и придержал коня. Повернул круто в сторону. Преследователи бросили коней наперерез и сразу приблизились к нему…
Нуржан и Амир возвращались из Торт-кудука, куда из Саркуля откочевал один из аулов рода Таз. Надеясь сохранить скот, Нуржан делил свои стада между родичами, и за последние две недели ни один бедняцкий аул тазов не остался «обделенным».
Под обоими — и волостным и его посыльным — были стройные, крепкие кони одинаковой игреневой масти из лучшего табуна Нуржана. То, что богач дал Амиру под седло добротного коня, говорило о его расположении к джигиту.
От былого спокойствия и уверенности у Нуржана мало что осталось. Волостной стал непривычно разговорчив и уже не гнушался советами людей, которых раньше не удостаивал даже взглядом. В последнее время он старался ни на шаг не отпускать от себя Амира: куда бы ни ехал, брал его с собой. Нравились ему независимость и незаурядная сила Амира, и он, видимо, рассчитывал на его способности в будущем.
На вершине каменистого холма Нуржан натянул поводья и спешился. Амир тоже соскочил на землю, и кони сразу же потянулись к траве, загремели удилами. С холма была хорошо видна белая прямая дорога, уходящая на нефтепромысел Макат. Безлюдная. У подножия холма по обе стороны дороги торчали толстые сухие стебли курая.
— Вот посмотришь, — начал уверять Нуржан, как будто Амир спорил с ним, — Адайбек и Махамбет миром не кончат между собой. Один другого стоит. Я помешал тебе, когда ты хотел расправиться с Хромым: думал сделать из тебя человека, вывести в люди. Ты ведь, в сущности, выше их обоих. Но если тебя все еще мучают старые обиды… Ха-ха-ха!.. Знаю я тебя! До смерти не забудешь обиду!..
Амир смотрел на смеющегося Нуржана и не видел его. Видел отару овец на зеленом ковре низины, двух мальчишек, возившихся на бугре, длинноногую хохочущую Санди с охапкой тюльпанов… Борьба незаметно перешла в драку, а когда они с Махамбетом опомнились, Санди рядом с ними не было. Лежали рассыпавшиеся тюльпаны, голубело вечернее небо, и было обидно обоим за свою глупость. Разбредшихся овец собирали долго, нашлись все, но Адайбек избил их. Избил одним кизиловым прутом… Это была первая и последняя драка Амира и Махамбета.
Он многое передумал после посещения аула Адайбека в Коп-чие. Встреча с Санди убедила, что девушка потеряна для него. И бороться с Махамбетом он не мог.
Разобраться во всем тогда, в юрте Адайбека, он был не в состоянии. Понял одно: Адайбек ловко ускользнул из сетей, расставленных Боранбаем, и не только ускользнул, а толкнул в них его, Амира. И нельзя было не принять вызова Махамбета. Что-то заставило его не выложиться в схватке, как раньше, уняло давно не отпускавшую сердце обиду на Махамбета. Колким градом посыпались насмешки, и хохотал оправданный им самим Адайбек.
Теперь, когда прошли месяцы, он понял, что помогло ему побороть себя в тот день: это была ненависть к богачам, которую невозможно убить в себе. Невозможно, потому что она вошла в него с материнским молоком, запечатлелась предсмертным стоном отца; напрасно он шел наперекор себе. И когда нужно было сделать выбор, он выбрал поражение… Пройдет много лет, и после встречи с постаревшей Санди, потерпев еще одно, последнее, поражение в своей жизни, Амир восстановит в памяти этот день до мельчайших деталей. И тогда он приобретет смысл гораздо больший, чем молчаливое признание правоты названного брата — признание, в котором нуждались и тщеславные саркульские черкеши.
Молча слушал он разглагольствования Нуржана. А волостной по-своему понял состояние джигита. Резанул слух его раскатистый неискренний смех:
— Что, думаешь о Санди?
— Нет! — ответил Амир, натянуто улыбнувшись. Он чувствовал, как поднимается в нем злость.
— Правильно! Найдем получше, — одобрил Нуржан, собирая чембур в узел и приторачивая его к луке седла.
На прихваченную легким морозцем землю упали снежинки. Они были жесткими и мелкими, словно крупинки соли. Если это зима, то начало ее было безрадостным. Амир стоял неподвижно, не замечая, как тянется конь, стараясь достать куст еркека. Он смотрел на снег, быстро сыпавший с неба, и глаза его были влажны. Сознание бессмысленности своего положения охватило Амира еще сильней.
— Ну теперь поговорим о деле, — заговорил Нуржан, подходя к нему. — Я задумал дело, действительно достойное тебя. Почему бы тебе не поехать к повстанцам? Завоевать расположение Абена и Хамзы тебе будет нетрудно: для них ты находка. А в будущем… — Он пристально посмотрел на Амира, и брови его недоуменно изогнулись — Что с тобой? — спросил он. Пожал плечами. — Ну, если ты не хочешь?.. А было бы лучше и для тебя и для меня. Большевиков теперь не победить…
— Оставь! — перебил его Амир.
Нуржан замолк. Длинное желтое лицо его вытянулось еще больше, он отступил на шаг и уперся спиной в коня. Таким тоном Амир еще не разговаривал с ним. Нуржан бросил взгляд в степь. Она словно вымерла. Вдалеке со стороны Саркуля показалось несколько темных точек: они быстро росли. Видно было, что скачут всадники. И вдруг передний повернул в сторону, словно испугавшись их. За ним свернули и остальные.
Всадники проскакали за спиной Амира, и он не заметил их. А если бы увидел, то наверняка сразу бы узнал Махамбета — тот всегда сидел в седле, слегка откинувшись назад. И конечно, опознал бы и своего заклятого врага Адайбека, преследующего Махамбета, потому что под ним был Каракуин. Но Амир стоял против Нуржана, и волостной теперь со страхом смотрел на него.
— Что ты задумал? — спросил Нуржан сдавленным голосом. — Опомнись, Амир!..
Коротко размахнувшись, Амир нанес тяжелый удар ему в лицо. Под кулаком что-то хрустнуло. Охнув, Нуржан как подрубленный упал к его ногам.
Амир легко сел на коня и с места пустил его вскачь по широкой белой дороге. Ветер рванул полы длинной черной шинели, и они захлопали сзади по крупу игреневого. В разгоряченное лицо мелким песком забил снег, конь, набирая скорость, бешено помчался вниз по склону.
Путь Амира снова лежал в Тайсойган.
Больше не имело смысла продолжать скачку. Гнедой хромал все сильнее, пошел уже волчьим скоком, и Махамбет повернул к купольному мавзолею, одиноко возвышавшемуся на пологом холме.
Адайбек и Сейсен опять скакали вместе и были гораздо ближе к нему, чем раньше. Махамбет увидел и остальных преследователей и удивился их настойчивости: вытянувшись в цепочку, они мчались друг за другом.
