Абен и Хамза выбрались из круга повстанцев и направились к ближнему бархану.

— Видел, как богачи запетляли? — Абен не мог успокоиться.

— Куда они денутся? — Хамза махнул рукой. — Кстати, никто из них не раздаст, скажем, половину своих стад. Натура такая у богачей… А парень тот брякнул, не подумав.

— Мудрено ты рассуждаешь, — заметил Абен. — Спокойно. Слишком уж спокойно.

Хамза с улыбкой посмотрел на Абена:

— Что с вами, Абеке?

— Не обижайся. — Абен положил руку ему на плечо. Лицо его было озабоченно. — Что будем делать? Пошлем на Уил оружие?

— Какой от этого толк? Людей, умеющих обращаться с винтовкой, там раз-два, и обчелся.

— Восставшим аулам необходима защита…

— Но Тайсойган — важный участок, — возразил Хамза. — Его нельзя оставлять.

Абен пристально взглянул Хамзе в глаза.

— Предлагаешь разделить отряд?

— Да.

Абен задумался, рассеянно глядя на уильцев, которые все еще плотно окружали Нургали. С бархана был хорошо виден двор, полный людей и лошадей.

— Эта мысль и мне приходила в голову, — произнес он через некоторое время. — Принять решение легко, но будет ли оно верным? Не хочется распылять силы сейчас, когда мы только окрепли. Ну что ж, раз и ты считаешь это необходимым, я после завтрашнего боя выеду с группой уильцев.

Хамза молча кивнул.

— Полагаюсь на тебя, Хамза, — продолжал Абен обычным твердым голосом. — Ты уже в таком возрасте, когда джигита ценят не по силе рук, а по уму и доброте сердца. Береги людей, но и врагу не давай покоя.

— Постараюсь, — коротко ответил Хамза. Худое лицо его бледнело, когда он сильно волновался.

Вечерело. Легкие перистые облака на западе пробивались неясными лучами невидимого солнца. Медленно темнели склоны песчаных гор за кустами жингила.

Они спустились с бархана и внизу встретили двух стариков из ближайшего аула жатаков^[39]. Изможденные, неподвижные старики, словно призраки, сидели рядом с несколькими тощими козами. Узнав Абена и Хамзу, они зашевелились, поднялись на ноги.

— Слышали мы, Абен, что ты ранен, — заговорил один из стариков. Он был очень стар и худ и стоял, тяжело опираясь на палку.

— Не беспокойтесь, аксакал.

— Скоро ли, сынок, закончится война? Доживем ли до лучших дней?

Абен переглянулся с Хамзой и сообщил им решение повстанцев:

— Завтра мы раздаем жатакам лошадей. Нескольким аулам.

— А потом не отнимут этих лошадей у нас? — засомневался худой старик, беспокойно теребя седую бороду. — Не начнутся ли набеги? Какому роду принадлежат лошади? Ты знаешь, сынок, мы не сможем защищаться.

— Да-да! — закивал другой старик, соглашаясь с доводом одноаульца. — Темир прав… Наш род, Абен, захирел. Черкеши теперь не те: и уильские и саркульские.

— После победы люди не будут делиться на роды, — объяснил Хамза. — Не будет больше знатных и незнатных, богатых и бедных родов. Все будут одинаковыми, аксакалы. Кони принадлежат повстанцам, и только они имеют право распоряжаться ими!

Абен хмуро кивнул, подтверждая слова Хамзы.

Худой старик рассмеялся дребезжащим смехом. Землистое лицо его сморщилось, стало похожим на спекшийся черный камень.

— Твой отец, Хамза, знает, как я бился с богачами. Теперь моя рука ослабела… сохнет, и мне трудно поверить твоим словам… Я теперь думаю: созданное тысячелетиями невозможно изменить за один день. У старых людей одно оружие — надежда… А ты уверен, Хамза, что действительно придет свобода?

— Мы добудем ее, — вмешался в беседу Абен. — Разве мы не побеждаем в боях?

— Побеждаем, — согласился старик. — Хотя поднялись и не все аулы.

— Почти во всех аулах Саркуля и Тайсойгана стоят отряды белых и алаш-ордынцев, — возразил Абен, взглянув на старика с упреком.

— Я знаю это, сынок. Знаю, что за оружие взялись самые лучшие, — поэтому побеждаем. Никогда так не было, чтобы сражались одни бедняки. Всегда к нам примазывались богачи, тянули то туда, то сюда, а потом оставляли на произвол судьбы.

Что-то странное было в поведении стариков. Нет, не покорность, а неуверенность, что ли… «Не связано ли это с возрастом?..» — подумал Хамза. Было удивительным то, что люди боролись, мечтали о будущем, а когда оно недалеко, они вдруг начинали беспокоиться, вместо того чтобы радоваться. И хотя эта мысль взволновала Хамзу, он не стал приставать к старику с расспросами. Решил, что будет лучше, если он заговорит сам. Но старики замолчали, и Хамза с Абеном попрощались с ними.

Повстанцы располагались в двух старых, затерявшихся в глубине барханов кстау. Когда-то это была, видать, неплохая зимовка с уемистыми сараями и широким общим двором, но время основательно разрушило постройки, почему-то покинутые людьми.

Джигиты еще в самом начале осени привели в порядок дома. Они тщательно заделали дыры в стенах и крышах, обмазали глиной стены внутри и снаружи, поставили двери. Только остатки рва, некогда окружавшего зимовку, они засыпали землей. Далеко от дорог и аулов, в густой чащобе низкорослого жингила и серебристого лоха, между которыми довольно травы для лошадей, стояла зимовка. Но теперь с приближением белых Абен решил оставить ее.

В помещении было тепло. Посередине комнаты ярко пылал костер. Джигиты тесными группами расположились вокруг на охапках сена. Кто приводил в порядок сбрую, кто проверял и чистил оружие, кто просто отдыхал. Рядом с Махамбетом сидела Санди и задумчиво глядела в огонь. У входа на тростниковой циновке Жумаш свежевал овцу. Продвигая кулак, он точными и резкими движениями отделял кожу от туши; рукава серой рубашки были засучены, измазанные жиром мускулистые руки джигита тускло блестели. На лбу его был виден узкий и длинный, от виска до виска, шрам. Недалеко от Жумаша сидел сгорбившийся Кумар. Шумно хлопнула дверь. Зашел погреться кто-то из джигитов, охранявших коней, перебросились словом-другим. И снова стало тихо.

Абен с перевязанной головой полулежал у стены. Рядом с ним сидели Хамза и Нургали. Они что-то негромко обсуждали, и лицо Нургали выражало досаду.

Было что-то торжественное и волнующее в этом спокойном ожидании похода, в неторопливых движениях и негромком говоре джигитов, в грустном молчании Санди, даже в полыхании костра. Чуть слышно пророкотали струны домбры… Хамза заметил, как вздрогнул задумавшийся Абен.

Громче ударили пальцы по струнам. Худощавый, бледнолицый парень с перевязанной головой приятным густым голосом запел песню.

— Это Акжигит, — сказал Хамза, обращаясь к брату. — Из аула Адайбека. Помнишь, мы проведали его отца перед смертью? Лукпаном звали…

Нургали кивнул и с любопытством посмотрел на Акжигита.

Полная мужества и любви к своей земле, взлетела песня, набрала силу; она была под стать этим смелым джигитам, поднявшимся на борьбу. Песня была о них самих…

Как любовь мне доказать свою?..

Хочешь, как звезда, сгорю в бою?

Лишь взлетела б, радости полна,

Песнь в печально-песенном краю…

Дверь открылась и закрылась на этот раз бесшумно, пропустив в комнату двух стариков. От дуновения ветра пригнулось и выпрямилось пламя, осветило глаза джигитов, замерцало на стволах прислоненных к стенам винтовок, выхватило из темноты белые повязки… Мягкий девичий голос Санди вошел в мелодию. Джигиты пели. Мудро вторили им струны домбры…

За годами пусть пройдут года,

Голос мой запомни навсегда.

Ты любовью сына, моя степь,

Будешь вечно, вечно молода…

Абен приподнялся и повернул голову к Хамзе.

— Нет, не имеем мы права подвергать ее жизнь опасности, — сказал он тихо.

Хамза увидел в его больших карих глазах затаенную боль и понял, что Абен опять вспомнил свою семью.