Четверо всадников направились к юрте Адайбека. Навстречу вышли двое джигитов, помогли сойти с коней. Тем временем подошел и Адайбек. Гости — волостной управитель Нуржан и его сопровождающие, среди которых был и Амир, — после короткого приветствия вошли в юрту, прошли на почетное место. Калима встречала гостей низким поклоном.

Управитель в отличие от своих спутников был одет по-городскому: черный суконный китель и брюки, на ногах высокие кавалерийские сапоги. Это был долговязый худой человек лет пятидесяти с длинным желтоватым лицом и спокойным пронзительным взглядом черных глаз. Расспрашивая о здоровье, о благополучии семьи и делах, Нуржан оглядывал юрту.

Обстановка юрты была предельно скромна. Выделялись только красивые тены — сундуки из белой кошмы с цветными узорами. На них в четыре ряда, до самого верха кереге, были сложены одеяла и подушки. Пол поверх черной кошмы покрывали два больших неярких ковра. Правее тенов висело овальное зеркало, далее под тонкой шелковой занавесью угадывалась развешанная одежда. В левой части юрты — обычная кухонная утварь, аккуратно сложенная на столике и полках. И все. «Пожалуй, слишком скромно для дома, куда всего три года назад вошла молодая жена, — подумал Нуржан. — Осторожен Адайбек…»

Снаружи в юрту долетел визгливый голос байбише, старшей жены Адайбека.

— Что, родной отец твой приехал? — Голос старухи слышался уже за порогом. — Почему закладываешь сразу двух овец?!

В ответ раздался несмелый, оправдывающийся голос токал, младшей жены…

Нуржан продолжил разговор, начавшийся еще на улице.

— Далеко же ты забрался, Адайбек. Если бы не Амир, вряд ли нашел тебя.

— Наш аул не спрячешь, — усмехнулся Адайбек. — Да и время такое, что в пору забраться к самому шайтану.

— Ну-ну, Адеке, — улыбнулся хаджи Сарсен, плотный чернобородый мужчина с широким и красным лицом, прибывший вместе с Нуржаном. — Не кощунствуй!

— Положим, у шайтана ты не задержался бы, — рассмеялся Нуржан, расстегивая китель и облокачиваясь на подушку. — Там не нашлось бы корма для твоих косяков.

Адайбек и гости рассмеялись.

В юрту вошла Калима и поставила перед мужем поднос с небольшими деревянными расписными чашками. Следом появился здоровенный парень с шарой, до краев наполненной кумысом. Поставив ее перед Адайбеком, он вышел. За ним ушла и Калима, сопровождаемая цепкими взглядами гостей: хрупкая, полногрудая, с большими грустными глазами.

— Что и говорить, — заметил Адайбек, зачерпывая половником кумыс и медленно сливая его обратно. Острый запах напитка заполнил юрту. — Ведь недаром сказано: казах умирает, держась за хвост лошади.

— Справедливо сказано, — согласился Боранбай, колыхнув огромным животом. В него старик без труда уже влил первую чашку кумыса.

— Что верно, то верно, — продолжал он, принимаясь за вторую чашку, крякнул и хитро сощурился: — Но признайся, Адеке, тут ведь дело не только в хвосте лошади…

Гости оживились.

— Вот-вот! — воскликнул Сарсен. — Сказал бы лучше, Адеке, что уединился с молодой женой. Ха-ха-ха!..

Громкий, раскатистый смех Сарсена, известного своей глупостью на весь Саркуль, заглушил всех.

— Бедняжка выглядит усталой…

— А он, видите ли, сетует на время! Ха-ха-ха!

Крепкий осенний кумыс сделал свое дело. Гости развеселились.

После разрыва с черкешами Амиру пришлось искать защиты у их врагов. Он приехал к тазам и вскоре стал посыльным волостного. Попытка Адайбека вернуть скакуна и наказать буяна удалась поэтому только наполовину. После ожесточенных споров он возвратил себе Каракуина, но за четырехлетний труд Ерали и его сына заплатил Амиру другим конем. Таково было неслыханное решение волостного, поддержанное тем не менее большинством старшин и биев.

Обязанности Амира при управителе со временем расширились. Опытный Нуржан по достоинству оценил положение джигита, а оно вынуждало его быть прежде всего преданным власти. И очень скоро энергичный и решительный джигит выполнял куда более важные поручения, чем полагалось бы посыльному. Как доверенное лицо волостного он участвовал в сборе налогов с населения, в изъятии продуктов и коней для нужд алаш-орды, сопровождал многочисленные обозы в Карабау и Кок-жар. Но, оазъезжая по всему Саркулю, Амир всячески избегал аула Адайбека. Сегодня он приехал в аул впервые после ссоры.

Еще издали он узнал каждую юрту, вспомнилось детство, игры… Защемило в горле от давней обиды, потом появилась злость, когда Адайбек и бровью не повел на его приветствие. Амир знал, что его, как приближенного высокого гостя, непременно пригласят в юрту. Он даже почувствовал облегчение от мысли, что будет сидеть в доме своего врага, есть, отдыхать, а тот не посмеет и высказать своего недовольства. И Амир, проверив, как поставлены на выстойку кони, заспешил в малый аул.

Кибитки и шалаши все так же чернели рваным войлоком, кособочились; играли дети в потрепанных одежках; у дымящихся очагов бродили голодные псы и любопытные козлята. Ноги, казалось, сами несли Амира.

Навстречу торопливо шагали два старика — Амир по походке сразу узнал муллу Хакима и бия Есенберди. Он остановился, поздоровался с аксакалами, но те прошли мимо, не ответив. Джигит со злой усмешкой посмотрел им вслед, потом повернулся в сторону бедняцкого аула. Какая-то нерешительность охватила его. Сбоку, из-за ближних кустов чия, послышались девичьи голоса, зазвенел звонкий смех. Амир вздрогнул, узнав голос Санди. Показались девушки, и он с безудержно забившимся сердцем пошел им навстречу.

Санди!.. Это была его надежда, то, что двигало им, не давая остыть честолюбию и мечтам. Не будь ее, вдруг исчезни, оборвись эта надежда, и он не представлял себе дальнейшего. Ничего, кроме холода, пустоты. Девушки в недоумении переглянулись: появление Амира было для них большой неожиданностью.

Медленно приближаясь, он все смотрел и смотрел на Санди, и девушки молча отошли в сторонку.

— Вот, — сказал Амир, подойдя к Санди. — Встретились…

— Да, встретились, Амир.

Голос Санди прозвучал спокойно, и во взгляде огромных черных глаз не было знакомого мягкого света.

— Ты очень изменилась, Санди. Похудела.

— Как живется в малом ауле, ты знаешь.

— Санди! Я хотел поговорить с тобой, я… — Амир замялся. — Теперь меня никто не осмелится унизить, как тогда.

— Ты постоял за себя.

— Да, постоял! — воскликнул Амир, почувствовав не то сожаление, не то усмешку в голосе Санди. — И теперь я кое-чего стою!

Санди промолчала. Она вспомнила, как вместе с отцом они летом поехали навестить родичей в аул Кожаса. Аул бывшего волостного поразил их шумом, плачем, суматохой. Оказалось, что в ауле побывали со сбором налогов алаш-ордынцы. Голосила какая-то старуха, проклиная белый свет. У нее забрали единственную телку. Дом полон детей, мужа нет. Узнав Оспана, она повалилась ему в ноги. «Их привел Амир, — плакала она, — твой приемный сын. Скажи ему — пусть вернет телку… Мой старший, Жумаш, в армии…»

— У меня есть все, кроме тебя. Ты относилась к нам одинаково, но я любил тебя и люблю больше всего на свете.

— Взаимность не выпрашивают, Амир! — с холодной сдержанностью ответила Санди.

— Я был вынужден уйти из аула. Конечно, многое изменилось за это время. Но скажи, что сделать ради твоего согласия? Скажи! — Последние слова Амир скорее выдохнул, чем проговорил.

Глаза Санди блеснули.

— Стань прежним, Амир. Верни людям отнятое.

— Где я найду то, что мне приказывали забирать и сдавать власти? — перебил он ее, горячась. Взмахнул рукой: уплывала, уходила надежда… Как остановить ее, вернуть? Глаза Амира смотрели сердито и упрямо. — Где? Может, мне стать вором теперь? Ты молчала, как и все, когда меня унизили! Тоже оттого, что я был пришлым?

Девушка вспыхнула:

— Что я могла сделать? Может, мне надо было броситься на стариков с кулаками? Махамбет…

Амир при упоминании о Махамбете не выдержал.

— Махамбет! — вскричал он, наливаясь злобой. — Я не хочу слышать о нем! Понятно? Он трус!