Амир скакал по безлюдной степи. Уже несколько холмов отделяли его от аула, оставшегося у зарослей чия. За все это время он ни разу не оглянулся назад. Каракуин вошел в ритм и стелился в беге плавно и ровно. Показалось неширокое русло давно высохшей реки, и Амир направил коня вдоль него.

Долго не мог он успокоиться: возвращался мыслями в аул, ругался с Есенберди, с Адайбеком, спорил с Махамбетом… Ловко воспользовались толстосумы его поступком, объявив, что он бросил вызов всему роду и оскорбил всех. Но вряд ли им удастся убедить в этом людей. Те, кто день и ночь ломает горб на богачей, должны понять и поддержать его.

Но почему так далеко отошел от него Махамбет? Почему?.. Ведь он был ему не только другом, но и братом. Чужая кровь? А Санди? Неужели он потерял ее? Не объяснился, не открылся ей…

Успокоение приходило медленно, исподволь. Очнувшись, он заметил, что Каракуин дышит часто и неровно и белые хлопья пены обильно покрывают его. Ближе к тайсойганским пескам почва становилась мягче, тяжелее. Амир укоротил поводья, перевел коня на рысь. Впереди, низко над землей, зажглась, замерцала в густой сини первая звездочка. Амир ехал молча, обдумывая свое положение.

Один из многочисленных родов Малого жуза, род Кете, заселял земли далеко за рекой Уил. Чтобы добраться туда, надо было миновать две волости: Тайсой-ганскую и Казбецкую. И первой мыслью Амира было отправиться туда. Но чем дальше ехал джигит, тем больше им овладевали сомнения.

Заступиться за конокрада, каковым наверняка его объявят черкеши, вряд ли смогут и родичи-кетинцы. Конокрадство власти считают большим преступлением, и победит на суде тот, кто богат. А кто из кетинцев понесет необходимые расходы за него? Он и в глаза не видел своих родичей… А если они, испугавшись родовой мести, выдадут его черкешам? Вот, мол, конокрад, и решайте сами, как наказать его…

Рука джигита все сильнее и сильнее придерживала коня. В лицо уже веяло теплым сухим ветерком от раскаленных за день песков. Там его нелегко было бы найти… Но джигит вдруг резко повернул коня на запад.

— Нет! — прошептал он. — Я не конокрад и не трус. Мне нечего бежать отсюда! Докажу всем, что я смогу постоять за себя! Докажу!..

Амир поскакал теперь в направлении аулов тазов. Принятое решение казалось ему не лучшим, зато верным. Он доберется до тазов и заручится поддержкой волостного управителя Нуржана. Богачи родов Таз и Черкеш — извечные враги. Он воспользуется этим, чтобы свести счеты с теми, кто унизил его.

Ночь Амир провел в степи, найдя глубокую ложбину с зеленой мягкой травой. Дал вволю отдохнуть и попастись коню. Под утро он задремал, но и во сне чувствовал щемящую боль в сердце. Потом ему показалось, что он видит Махамбета и Санди, которые, взявшись за руки, уходят от него по белой ровной дороге…

В неясном свете раннего утра он снял путы с Кара-куина, взнуздал, подтянул подпруги, вскочил в седло и настороженно прислушался. Нет, он был один в степи…

На другой день, когда Амир подъезжал к владениям тазов, в аулы дошла весть о победе большевиков в Петрограде. Это была ошеломляющая новость.

В первую минуту Адайбек воспринял ее как конец света. Он забыл не только о потере Каракуина, но и обо всем остальном, что его беспокоило в последние годы. Однако, человек цепкий и волевой, он через несколько дней пришел в себя. Адайбек полагал, что на его земле не так-то легко утвердиться какой бы то ни было власти. Степь живет своими, ставшими извечными, традициями. Порядка в аулах добились немногие, и если новая власть попытается подчинить себе бескрайние просторы, то ей как раз и будут нужны люди, подобные ему, Адайбеку. Через некоторое время Адайбек и вовсе успокоился. Власть на местах осталась прежней, хотя и стала называться «алаш-ордынской». В аулах началась мобилизация джигитов в войска алаш-орды, которую простые степняки встретили с испугом.

Уполномоченный по мобилизации прибыл в аул Адайбека на тарантасе в сопровождении эскорта из четырех милиционеров-алашцев и небольшого отряда новобранцев из двенадцати джигитов.

Жители аула были собраны у юрты Адайбека. Уполномоченный, плотный, румянолицый казах лет сорока, одетый в полувоенную форму, оглядел людей, стоявших полукругом, заложил правую руку за борт кителя и заговорил сильным, натренированным голосом.

— Мы долгие годы боролись за свободу, — начал он. — Наступил момент, когда казахские роды должны объединиться, чтобы раз и навсегда освободиться от гнета русских. Создано правительство, которое осуществит руководство нашей священной борьбой. Вы должны знать, что по всей казахской земле джигиты собираются под знамя алаш. Я приехал к вам отобрать джигитов, согласных служить своему народу. — Уполномоченный передохнул и показал рукой на новобранцев: — Кто из вашего аула желает разделить их трудный путь?

Никто не отозвался, не выступил вперед. Уполномоченный недовольно сдвинул брови и поморщился.

— Мы считаем сейчас главным, чтобы вы поняли необходимость активной борьбы против большевиков, которые хотят установить в степи свои порядки. На этот раз руками русских мужиков. И мы могли бы сейчас не упрашивать вас, а поступить по законам военного времени.

— Мы это понимаем, — подал голос Оспан, стоявший впереди толпы, — но ведь нет лишних людей. Семьи у нас. Хоть маленькое, но хозяйство…

— Как это нет людей! — Бий Есенберди уставился на Оспана колючим взглядом. — А деды наши думали о женах, когда садились на коней?

— Их не мобилизовывали, — уже несмело возразил Оспан и потупился. — Они сами брались за оружие.

— Раз нужны люди — найдем! — поспешно вмешался Адайбек и ткнул пальцем в рослого, с саженными плечами парня лет семнадцати, стоявшего около юрты вместе с толстяком Сейсеном — сыном бия Есенберди. — Я думаю, от такого джигита не откажетесь?

Уполномоченный не расслышал последних слов Адайбека. Он обернулся, оглядел парней и довольно улыбнулся:

— Крепкие джигиты. Как раз двоих и полагалось от вашего аула. Выберите им коней.

— Нет-нет! — Есенберди рванулся к нему. — Второй мой сын. Его нельзя…

— От вашего аула положено двоих.

— Я поеду, отец! — неожиданно возразил Сейсен. — Надоело мне в ауле.

Есенберди оторопело посмотрел на сына и схватился за бороду.

— Да ты что? Рехнулся? Сукин ты сын!..

В передних рядах раздались смешки, а в середине толпы кто-то весело загоготал:

— Пусть едет! Ха-ха-ха!..

— Молодец Сейсен!

Есенберди подскочил к сыну, стал отговаривать его, но Сейсен, красный, вспотевший от собственной смелости, стоял на своем.

Рассмеялся и уполномоченный. Одобрительно кивнув Сейсену, он повернулся и направился к юрте. За ним, неровно ступая и что-то объясняя, засеменил Есенберди. Улыбаясь в бороду, поспешил зайти в дом и Адайбек.

Толпа галдела. Кто с боязнью смотрел на юрту богача и допытывался у других: как все-таки понять уполномоченного, кто жалел полоумного сироту Жакена, которого Адайбек подсунул в солдаты, кто смеялся над опростоволосившимся Есенберди. Люди долго не расходились. Раньше они полагали, что война идет где-то далеко. Да и ощущалась она в Саркуле лишь по частым поборам и изредка проезжающим через аулы военным отрядам. Но когда люди в степи не платили налогов? Отряды шли на север, в сторону Уральска, где, по слухам, идут тяжелые бои с большевиками. Но Уральск тоже считался далеко… А теперь война как бы придвинулась вплотную, вовлекла и их в свой страшный круг.

Махамбет, приехавший в аул утром, выбрался из толпы и направился в кибитку Оспана. Перед тем как уехать к табуну, он решил повидаться с Санди. Нигмет работал у Оспана подпаском, и Махамбет каждый раз, когда приезжал из степи, запросто заходил к пастуху.

Санди с матерью сидели за шитьем. Балкия, хорошо знавшая отношения Махамбета и Санди, не стала им мешать: вышла из кибитки, захлопотала у очага.

Махамбет сел рядом с Санди.

— Отец зайдет — будет неловко, — произнесла Санди, взглянув на джигита. — Он сегодня в ауле.