— Надо занести домой воду, — сообщила она, скидывая с плеча коромысло. — В новом колодце вода еще мутная. А как вы? Руки, поди, еле поднимаются?
— Ну вот еще! — Амир, пошатываясь, ноги еще не отошли от напряжения, подошел к ней, взял ведра.
Махамбет наполнил их водой.
— Не задерживайтесь. Акжигит обещал петь всю ночь. — На тонком смуглом лице девушки сверкнули белоснежные зубы, кокетливо изогнулись тонкие брови. — Первая песня победителю — Амиру.
Амир, положив руку на плечо Махамбета, с улыбкой смотрел вслед Санди.
— Одевайся, — сказал Махамбет.
— Люблю я ее, — признался Амир. — Ты просто не знаешь, как я люблю ее.
— Что это с тобой сегодня? — улыбнулся Махамбет.
— Не знаю. — Амир рассмеялся.
— Одевайся, — повторил Махамбет обычным спокойным голосом. — Пора идти.
Он натянул рубашку на мокрое тело, взял кауга и, не дожидаясь Амира, неторопливо зашагал в аул.
Амир, неуклюже подпрыгивая на онемевших ногах, догнал Махамбета. Он не заметил грустной улыбки на лице друга. Но если бы и увидел ее, то не придал бы этому большого значения. Он вспомнит об этом коротком разговоре намного позже, когда саркульцы столкнут их в непримиримой борьбе, чтобы обязательно выявить в одном — победителя, в другом — побежденного.
Осенью заправилы рода собрались в Жем на ас — поминки по одному из местных баев, устраиваемые по истечении года после смерти.
Ас обещал быть богатым. Приглашения на него получили самые знатные роды, и влиятельные бии, аткаминеры[36] и аксакалы аулов саркульскнх черкешей тщательно отбирали скакунов.
В день отъезда в Жем бии и богачи собрались в юрте Адайбека. Они попытались добиться согласия Адайбека послать на байгу Каракуина.
— Каракуин не будет участвовать, — раздраженно перебил Адайбек старшего бия Есенберди, как только тот завел речь о вороном.
— Кони, которых мы выбрали, еще ни разу не выиграли у Аккуса, Муханова скакуна, — настаивал Есенберди, — а в Жем прибудут наверняка адаи.
— Победа на таком большом асе — слава на долгие годы, — заметил другой бий. — Мы выбрали лучших скакунов, но они не смогут прийти первыми.
— Каракуину пока рано на большую байгу, — стоял на своем Адайбек. — Да вот пусть Амир скажет свое мнение, — обернулся он вдруг в сторону табунщиков, сидящих у самого входа. — Они с Махамбетом готовят скакунов, знают.
— Каракуин слишком горяч, не терпит впереди себя соперников, — разъяснил баям Амир. — А возглавлять скачку в сто верст ему еще не под силу.
Его выслушали с неудовольствием.
— Кому же защищать честь рода в состязаниях по борьбе? — спросил кто-то.
— Амир — выходец из Кете, — резко бросил Есенберди. — Черкеш Махамбет поедет с нами.
С ним согласились.
— Чужая кровь…
— Правильно! Пусть едет Махамбет, — заметил Адайбек, сидевший рядом с Есенберди. — Где Махамбет?
— Здесь я, — подал голос Махамбет.
Амир вспыхнул. Он терпел, когда Адайбек поручил Махамбету тренировать лучших скакунов, молчал, когда разрешали ему отлучаться для поездки в гости, но ведь они с другом уговорились выступать на соревнованиях по борьбе, соблюдая очередность! Что же он теперь? Забыл?.. Он никогда не ожидал, что его могут посчитать в ауле чужим, в родном ауле, где он вырос и живет. Чужая кровь!.. Не в силах вынести обиду, джигит выскочил из юрты, взлетел на коня и ускакал в степь.
— Остынет! — заметил кто-то.
И люди теснее придвинулись к биям.
А через две недели в аулах узнали, что на берегах Жема победил знаменитый Аккус — конь управителя Мухана, в состязаниях же борцов Махамбет положил на лопатки всех соперников. Один из призов — стригунок — достался Махамбету. Аулы саркульских черкешей, расположенные невдалеке друг от друга, ликовали. На время люди позабыли и происхождение Махамбета, и его полное нужды детство, зато вспомнили, как Адайбек доверил ему сперва отару, а потом и табун. Вспомнили и о том, что Аккуса два года назад вылечил Толеп, и как-то незаметно отошло на задний план поражение собственных скакунов. Люди словно опьянели. И Махамбет, радостный, возбужденный удачей, не сразу вспомнил о друге.
Амир сам напомнил о себе. Вечером, когда все готовились к торжественному ужину, в аул влетел Амир. Поперек седла перед ним лежал огромный живой связанный волк.
Рассекая толпу, Амир проскакал к юрте Адайбека. Молча, далеко, в самый центр круга аткаминеров, развалившихся на шелковых одеялах, швырнул он волка. Толпа ахнула. Обливая людей, отлетела шара[37] с кумысом; вскочили оскорбленные бии:
— Что он делает? — воскликнул Оспан.
— Амир?!
Поступок джигита ошеломил людей. Смешалось все — шум, крики, чей-то плач…
— Как!.. — задохнулся от гнева бий Есенберди. — Как ты посмел? — возопил он, отряхнув полы шелкового халата от кумыса и выбегая вперед. — Кому он осмелился бросить вызов?
— Куда смотрят люди? — ринулся на помощь другой бий. — Этот нищий оскорбил весь род!
Джигиты растерянно смотрели на Амира — вчерашнего всеобщего любимца.
Под молодым табунщиком плясал Каракуин. Тонконогий, разгоряченный, он рвался в степь.
— Эй, бии! — зычный голос Амира пронесся над аулом. Злая усмешка мелькнула на его лице. — Что вы заскулили, как жалкие собаки? Ваша мудрость… она не говорит вам, что мужчине в беде не к лицу выть подобно волку?.. Вы открыли мне глаза, — Амир усмехнулся. — Я решил преподнести вам подарок…
— Закрой рот, оборванец! Кого ты называешь собаками? — закричал Адайбек и тут же замолк. Недобро сверкнули глаза Амира.
— Слушай ты, Адайбек! — продолжал Амир. — Я знаю, все зло от тебя! Я выбрал Каракуина… Не думай, что ты переплатил за смерть моего отца!
Он хлопнул тяжелой ладонью по крупу, и конь закружил смерчем, наезжая на толпу.
— Застрелю! — взбешенный Адайбек, расталкивая толпу, бросился в юрту. — Застрелю-ю!..
Амир пригнулся в седле. Коротко рванул уздечку, и конь взвился на дыбы. Поравнявшись с девушками, джигит свесился с коня, пытаясь поймать взгляд Санди.
Спустя минуту он мчался уже далеко за аулом.
В наступившей короткой тишине слышался надтреснутый, слабый голос. Лукпан — больной, иссохший древний старик, по случаю праздника вынесенный из юрты, сидел на дырявой кошме и проклинал одно-аульцев.
— Будьте прокляты вы, забывшие, что язык людей — это жало змеи. Будьте прокляты!..
Распадалась дружба двух джигитов, сильных и молодых. А что может быть ценнее дружбы в их годы? И оскорбленный, честолюбивый Амир, бросив всем вызов, уходил из аула, и стоял рядом с Санди Махамбет, не замеченный другом. Он не смог вымолвить ни слова.
Многие из тех, что слышали старика Лукпана, соглашались и продолжали его мысль.
— Зачем оскорбили его? Неосторожное слово что стрела, пущенная в небо…
— Поделом им! Молодец Амир! Все они одинаковы: и бии и богачи.
Дерзкий поступок Амира, словно порыв ветра, обнажил истинные взаимоотношения людей. Это были уже не торжествовавшие только что черкеши, а совершенно различные группы людей, и мнения их оказались разными.
— Вспыльчивость не украшает джигита, — утверждали одни. — Да и куда он денется? Вон Адайбек снаряжает за ним целый отряд.
— Хорош и Махамбет. Не мог удержать друга, — говорили другие.
— Нет, все из-за Санди! Что-нибудь да случилось бы. Не могло это долго тянуться…
— Кто ожидал такого! Нет, этого нельзя так оставлять! — грозили те, что стояли ближе к богачам. — Слишком много воли дал своим табунщикам Адеке!
Опускались сумерки. Споры в ауле не утихали. Среди молодежи то там, то тут звучал смех. Похоже, что они и не думали осуждать поступок Амира. А в кругу аткаминеров еще долго слышались угрозы и ворчание. Адайбек, ругаясь, с нетерпением ждал возвращения джигитов, посланных вдогонку за Амиром. Но вскоре на дастарханах появилось угощение, и старики успокоились. Лишь престарелый Лукпан, ослабевший и забытый всеми, полулежал на рваной кошме и проклинал теперь и Махамбета, и Амира, и своего сына — певца Акжигита.