– В каком смысле – «специфичный»?

Я пожала плечами, уже жалея о собственной откровенности, и попыталась объяснить точнее:

– Просто не слишком часто обо мне вспоминает. Вряд ли вы встретитесь. Вот я к чему. Забей.

Мне не хотелось говорить, что правда несколько в другом: я просто не была уверена, что в случае беды мой брат прыгнет выше головы ради помощи мне. Не что чтобы я желала такой жертвы – нет, но знать, что родной брат и пальцем о палец не ударит, если то будет стоить усилий, – больно в любом случае. Как и знать, что он сам не пожелает знакомиться с моим мужем.

– Понял, – Антон кивнул, корректно обойдясь без дальнейших расспросов.

– А что насчет тебя? – поинтересовалась я, с трудом устояв перед совершенно антинаучным порывом скрестись пальцы: очень уж не хотелось заиметь вместе с мужем злобную свекровь.

– Только родители, но мы тоже нечасто видимся. Как я уже говорил, сантименты – не мое.

Теперь я могу с полной уверенностью сказать, что Антон тогда ничуть не лгал.

Он действительно сухарь. Холодный, рациональный и бесчувственный. Не поддающийся эмоциям и стрессам айсберг.

Мне сложно сказать, как сильно на его характер и темперамент повлияла работа, но, кажется, проблема лежит намного глубже. Профессия пилота с ее необходимостью реагировать на любые проблемы и потрясения, не теряя ясности ума, лишь добавила Антону сдержанности.

С его родителями я не знакома до сих пор, но в обрывках их редких телефонных разговоров теплой душевности и доверительности не чувствуется совсем. Быть может, мой муж несет свою эмоциональную холодность из семьи, не знаю.

В любом случае через безразличие Антона мне не пробиться. Я пробовала. А превращаться в истеричку, пытаясь вывести его из себя… Нет уж, до подобного отчаяния в бессилии я не докачусь.

По этой же причине мне нельзя говорить Антону правду о своих чувствах. Потому что он не поймет, чем я недовольна, а выдержать его вежливую полуулыбку и спокойный вопрос: «Ну и что, что любишь? Разве это не бонус?», я не смогу.

Нельзя объяснить тому, у кого ни разу даже не кольнуло в сердце, как невыносимо оно умеет болеть: до мучительного тумана забытья, где не остается ничего, кроме муки, где теряешь себя, свою волю и стабильность из-за другого человека, вопреки всем доводам рассудка. Такое нельзя понять посредством слов – только пережить.

Нет, Антон не поймет.

А я определенно не героиня из русской классики. Я не могу смириться и жить так, как еще живу сейчас, и остаться с тем, кому на меня наплевать.

И я не хочу всю жизнь украдкой смотреть на Антона в ожидании, молчаливо вопрошая: а вдруг? Вдруг именно сегодня в нем что-то изменится и в глазах отразится… большее.

Нет, и еще раз – нет. Я прожила в этом состоянии последние месяцы и могу уверенно сказать одно: нет ничего губительнее бесплодных надежд. Изо дня в день разочарование подтачивает силы, испивает тебя до дна, до последний капельки высасывая тягу к жизни и способность радоваться, и оставляет после невосполнимую пустоту. В этом нет ничего хорошего.

Моя любовь сравнима с ломкой наркозависимого и лечится теми же методами. Вот, что мне следует помнить.

И я твержу себе об этом на протяжении двух дней, в течение которых Антон находится на работе. Я ищу квартиру по пути в институт и в перерывах между парами и в конце концов умудряюсь подписать договор найма за несколько часов до возвращения своего еще мужа домой.

Мне до сих пор не верится, что в сумке лежат ключи от моего нового жилья. Однушки, расположившейся неподалеку от метро, с вполне сносным ремонтом и хорошей мебелью. Впрочем, сейчас я едва ли могу вспомнить интерьер.

Вернувшись в пока еще нашу с Антоном квартиру, какое-то время я мечусь от стены к стене, но скоро опускаюсь на ковер гостиной и застываю в неудобной позе. Кажется, меня лихорадит, однако оценить свое состояние адекватно никак не выходит: я словно ничего не чувствую. Ни физически, ни психологически.

Я не понимаю, жарко мне или холодно. Голодна я или сыта. Не могу сориентироваться во времени и сфокусировать взгляд на электронных часах. На ноги меня поднимает оглушительный поворот ключа.

Я встречаю Антона в коридоре и рассматриваю его во все глаза, жадно стараясь запастись воспоминаниями впрок. Он бросает на меня недолгий взгляд и ровно улыбается.

– Привет, Вер. – Звучит стандартное приветствие и не менее стандартный вопрос: – У нас есть что-нибудь на ужин?

– Привет, – лепечу я в ответ. – Да, конечно.

– Супер. – Разувшись, Антон оставляет на тумбе в прихожей китель, на ходу расстегивает пуговицы рубашки и закатывает рукава. – Сейчас закину вещи в стирку и поем. Жрать хочу ужасно. Пролил вчера кофе на себя, прикинь? Прямо в кабине. Хорошо, хоть не на приборную панель.

У себя за спиной я обхватываю одну ладонь другой, стараясь унять совсем уж очевидную дрожь и спрашиваю:

– Не обжегся?

– Нет, – Антон смеется, будто не находился вчера в шаге от аварийной ситуации на борту. – Кофе со сливками был. Так что вдвойне повезло.

– Да, – повторяя я заторможенно, – повезло.

Встав в дверном проеме, соединяющем прихожую и гостиную, я наблюдаю за Антоном и медленно, но верно теряю последние капли спокойствия. Думать здраво не получается, мысли спотыкаются и обрываются на полпути, в груди болезненно колотится сердце, а в ушах шумит кровь. Пространство вокруг сужается и будто сдавливает меня со всех сторон, и я так больше не могу.

– Антон! – вырывается у меня.

– Да? – Он и не смотрит в моем направлении, вовсю занятый содержимым чемодана. – Что ты хотела? – Наконец, подхватив гору одежды, видимо, для стирки, он выпрямляется и встречается со мной взглядом.

Я нервно вздыхаю, переступаю с ноги на ногу, не чувствуя под собой пола, и растираю ладони, как учила меня когда-то моя научница, чтобы успокоиться. Конечно, сейчас ничего не оказывает эффекта. Меня трясет, и слова звучат надломлено и глухо, но все же звучат:

– Я… Нам с тобой нужно поговорить.

Антон отстраненно кивает и идет к ванной.

– Только дух переведу, окей? Да и в душ надо.

Однако я не слышу его точно так же, как он сейчас не слышит меня.

– Мне нужен развод. – Очень хотелось бы произнести эту фразу ровным, уверенным голосом, но получается лишь надрывный выкрик.

Прилетев Антону в спину, тот заставляет его остановиться и медленно повернуться ко мне.

– Чего? – спрашивает он грубо, и я морщусь: мне еще не доводилось слышать от него подобный тон и видеть столь неприкрытую злость на лице. – Какой, на хрен, развод?

Его голос не стал громче ни на децибел, но я все равно на секунду зажмуриваюсь, будто сейчас существует действительный риск быть сбитой с ног звуковой волной.

– Обычный, – я прокашливаюсь и, открыв глаза, предпочитаю для созерцания пол и ничего более. Мне страшно смотреть на Антона. – Я хочу подать на развод.

– Да какого… Почему именно сейчас?

Я делаю глубокий вдох, почти обрадованная новым вопросом, как студентка, подготовившая на экзамене лишь один билет из ста и чудом именно его и вытянувшая, и принимаюсь тараторить:

– Мы ведь договорились, что первый год брака – пробный, а потом уже пути назад не будет. Годовщина у нас совсем скоро, а после уже и планирование ребенка. Разводиться позднее было бы совсем сложно. Я не хочу, чтобы мы совершили ошибку, не хочу дальше тратить твое время.

– Время, значит? – уточняет Антон с холодной яростью в интонациях.

– Да, извини.

– А больше ничего сказать не хочешь? Все нормально было. Какая шлея тебе под хвост ударила?

– Это обдуманное решение.

– Меня не было двое суток. Ты за сорок восемь часов приняла это обдуманное решение?

– Ну конечно нет! Я долго размышляла и…

– О, так ты в последние разы и трахалась со мной обдуманно, что ли? Настоящий секс с профессоршей философии!

– Я-я не профессорша!

– Да мне по хрен, Вер, кто ты.