Меня охватил ужас. Кажется, сейчас я был похож на Марту, когда ей сказали, что на площади должны присутствовать и я с Фрауке: такие же здоровые круглые глаза, раскрытый рот буквой “о”, а лицо превратилось в бледное пятно, похожее на мел. По телу пробежал холодок, а ноги начали подкашиваться. Вывели две фигуры в наручниках. Мужчина и мальчик. Это были Йозеф и Саша Шмитт. На мужчине не было и живого места. Он весь покрыт гематомами, а лицо раздуло так, что я не сразу его узнал. Но Саша… Его я узнал моментально. Он стал ещё худее, потому глаза его теперь кажутся больше и неестественнее. Под левым глазом красуется большой синяк. А его восхитительные волосы, немного волнистые на концах, сбриты. Мне стало дурно от всего этого. Зачем они здесь? Для чего их заковали в наручники? Что сейчас произойдёт? Мне очень не хотелось здесь находиться, среди этого базара, словно мы прибыли на рынок. Военный — продавец, пытающийся завладеть нашим вниманием. А две тощие фигуры, в оборванной грязной одежде, как товар выставлены на показ. Толпа была подобно мясорубке, а мой друг со своим отцом — кусочки мяса, которых эти жадные потребители иллюзий были готовы размельчить и съесть.
Саша заметил меня. Нет, не смотри. Я не хочу. Твой взгляд прожигает меня дотла, а твои пустые, отстранённые и совсем чужие для меня глаза мне не нравятся. Что с тобой случилось? Почему тебя и дядю Йозефа побили? У меня нет сил смотреть на них, поэтому я отвёл взгляд в сторону. Меня затрясло и ровно стоять было уже невыносимо. Кажется, ещё немного и я рухнусь на землю в беспамятстве.
— Робин… — кто-то шёпотом позвал меня, легонько тронув плечо. Я вздрогнул от неожиданности и повернулся. Это была Фрауке, — Тебе тоже больно на это смотреть?
У меня не было сил даже на то, чтобы ответить ей. Я и не сразу понял о чём она говорит и вообще, зачем она говорит, — Ты дрожишь как осиновый лист. Тебе очень плохо? — в ответ моё молчание, — Давай убежим отсюда? Я не хочу смотреть на это представление…
Девочка, что всегда вызывала у меня одну неприязнь, сейчас наоборот кажется такой раздавленной букашкой. Неужели мне жалко её? Всю неделю я толком не видел Фрауке, поэтому уже и забыл, что она когда-то была занозой в заднице. Её лицо, как мне показалось, было ещё белее моего, а глаза окрасились в пурпурный — чуть что и они зальются слезами. Честно? Мне захотелось её обнять и успокоить, как тогда я обнимал Марту.
Вновь грозный немец что-то закричал, да ещё и так восторженно, я бы сказал, по-дьявольски. Он явно безумец. Может, пока ещё не поздно, в самом деле взять за руку Фрауке и унести свои ноги отсюда? Или все подумают, что я трус, а дядя Фридрих начнёт осуждать меня за поступок не настоящего мужчины, а потом и вовсе накажет?
Мне почудилось, будто кто-то назвал моё имя. Саша? Это был ты? Повернувшись на своеобразную сцену, я вновь встретился с ним взглядом. Он улыбается. Так искренне, и одновременно так печально. Мне очень не хватало этой улыбки… Худые, но такие нежные, женские руки прикрыли мне глаза.
Прозвучала череда выстрелов. Затем глухие звуки падения чего-то тяжёлого и более лёгкого о землю. Что-то упало. Нет, кто-то упал…
Лужа. Я уставился на эту дождевую лужу. Но, что это? Стекает тёмно-красная жидкость, сливаясь в единое целое с лужей. Теперь она багрового цвета. Это ведь, кровь… да?
Она медленно увлекает мои ноги за собой, как болото засасывает куда-то в глубину. Топит, жадно отнимая остатки кислорода, которые с трудом проникают сквозь этот нестерпимый кошмар. Мне трудно дышать, грудь наполняется неизвестным мне, но таким тягостным чувством. Лужа сжимает меня в цепких объятьях, подобно свирепой зверской пасти, и последние остатки сил ускользают от меня. Внутри груди разрастается это давящее болезненное чувство, покрывающее мою душу тёмными водами. Это безумие. Чёртова лужа. Оставь меня в покое!!!
Больно. Мне очень больно где-то в глубине души. Лужа не жалеет никого, целиком поглощает и растворяет без остатка, будто в ней смешали очень едкое вещество. Безжалостная. Эгоистка. Чудовище.
Я понял. Она отражает меня, не так ли? Такая же смутная, грязная и поганая. Она бездушная, как и я. Погружаясь в этот беспощадный бордовый океан, мне становится ясно: я — чудовище, как и эта лужа.
Мой поступок, мой выбор и та мрачная безысходность, которую я ношу внутри себя, отражены в этой нечестивой маске. Саша… Я только сейчас понял, что ты мне тогда сказал. Я сделал больно, очень-очень больно и себе, и тебе. Прости меня… Я в самом деле глупец.
У меня нет сил находиться здесь. Душно. Мне совсем уже нечем дышать. В воздухе висит омерзительный запах крови. Ещё немного и я задохнусь. А эта кровь повсюду: в атмосфере, в этой злосчастной луже, на пожухлой траве и в светло-карих глазах… Меня тошнит.
Не выдержав, я ринулся из толпы, схватив Фрауке за руку. Или мы всё это время держались за руки? Кто-то крикнул мне в след, возможно, это была Марта. Но я не могу больше находиться здесь. Прорывался сквозь толпу, отталкивая людей и, крепко держа крохотную девичью ручку, я тянул лёгкую фигуру за собой. Ноги двигались быстрее, чем разум успевал осознавать происходящее. Но я понимал одно — нам нужно убежать от этого дурного места. Как можно дальше и быстрее убежать от сюда.
Пульс участился, а крики и шум толпы затихали на фоне моего оглушающего сердцебиения. Кажется, в этой суматохе я запутался и потерял ориентацию. Улицы и здания мелькали перед глазами, но я не обращал на них никакого внимания. Ничего не могло остановить меня — ни крики Фрауке, ни тревожные взгляды прохожих, ни моя накатывающая усталость. Мне было всё равно. Только одна мысль витала в моей голове — убежать. Ветер свистел в ушах, словно подхватывая мою решимость и придавая мне силы. Я чувствовал, что нахожусь на грани своих возможностей. Всё, что было за мной — это шум и хаос, которые я оставлял позади. Моя ненависть к этому месту выливалась в каждую мышцу, подталкивая меня вперед.
Вскоре учащённое дыхание и бешеное сердцебиение, ощущающееся во всем теле неприятной ритмичной пульсацией, напомнили о необходимости отдохнуть. Я остановился, опершись на колени. Теперь, когда я был отдалён от той тошнотворной площади, сознание вернулось ко мне, вместе с адреналином и болью в теле. А слёзы неконтролируемо хлынули из глаз, как будто из них бил ключ реки. Я отчаянно пытался подавить эмоции, натирая глаза тыльной стороной ладони. Но чем больше я старался справиться со своей печалью, тем неприятнее эта область пощипывала. Фрауке что-то говорила мне с тревогой в голосе, но я не мог видеть её, и даже не слышал слова. А на физическую боль вовсе перестал реагировать. Мой разум куда-то провалился, а вместе с ним притупились и все органы чувств. Упав на колени, и крепко обняв себя, я безудержно разрыдался, чувствуя, как вместе со слезами уходят последние силы.
Я запомню эти затуманенные глаза, простодушную улыбку и бархатистый голос навсегда… Глаза… Раньше именно они были источником силы для меня. В них я видел решимость и надежду, которые подталкивали меня к поиску истины и искуплению. Теперь же они отложились в памяти куда ужаснее тех, изумрудных, глаз моей матери, которая умирала при мне, словно медленно вянет цветок. Глаза Саши представляли зловещую картину, пронизывая ужасом и болью: превращались из светло-карих в холодные и безжизненные, и в них до последнего оставалось что-то неясное, заставляющее меня дрожать от страха. Это было разочарование. Теперь, когда эти глаза всплывают у меня в памяти, я вижу одно — отражение своей вины и непростительной ошибки, которая привела к такому исходу. В них было столько боли и разочарования, что иногда мне казалось: глаза поглотят меня целиком. Отныне они никогда не уйдут из моей памяти, словно их вырезали ножом глубоко в душе. Я осознаю, что именно из-за меня… именно я убил эти светло-карие глаза…
