Марта зашла ко мне в комнату, как всегда, не постучав, и молча посмотрела на меня. Не понимаю, что означает её выражение лица? Она напугана или жаждет выругаться на меня, но не знает как на сей раз лучше это реализовать? Хотя нет, я уверен, что разговор сейчас будет о Саше. Ведь последнюю неделю все взрослые, — и в школе, и в соседних домах, и даже у нас в усадьбе, — об этом крайне активно говорят. Странно, она уже достаточно долго молчит. При этом Марта очень тяжело, часто прерываясь, дышит, словно забыла, как нужно это делать. Глаза большие и сейчас выглядят на её лице совершенно неестественно. Неужели эти узкие очи способны так широко раскрыться?

— Робин ты… — она закусила губу.

Наконец стройная, как говорили многие, но, как считал Саша, истощённая и исхудалая, фигура решила зайти в комнату, а не стоять на пороге, и тихонько прикрыла за собой дверь. Затем постепенно, оглядывая мою несчастную каморку, проходит вокруг и тщательно изучает каждую деталь, украшающую комнату. Она явно откладывает серьёзный разговор как можно дольше, не решаясь начать. После нескольких минут бесцельного осмотра вещей тётушка села на самый край моей кровати и взгляд её упал в пол или, быть может, на потёртый старый ковёр. Марта, тебе и в этот раз мерзко смотреть на своего племянника?

— Робин… — вновь она повторила моё имя, и вновь после этого она замолчала. В комнате повисла угнетающая тишина. Ситуация становится крайне неловкой.

— Что с вами, тётушка? Вы неважно себя чувствуете? — необходимо как-то избавиться от этого невыносимого безмолвия.

— Да, Робин… Мне кажется, я очень серьёзно заболела. Я совершила ужасный поступок, поэтому неизлечимая болезнь теперь никогда не отпустит меня и будет каждый день напоминать о моём бессовестном упущении, — Марта заговорила гнусавым голосом, и её глаза постепенно начали краснеть — ещё немного и она разрыдается.

— Что вы сделали, тётушка?

— Я… оказалась безнадёжной матерью, Робин. Моё глупое дитя сделало непоправимую ошибку, потому что я позволяла ей слишком многого. Твоя тётя совсем неправильно воспитала твою кузину Фрауке. Прости меня, Робин… — она упала на колени и положила свою голову с распущенными длинными волосами мне на ноги. Я никогда прежде не трогал их — мне не было дозволено. Но сейчас эти шелковистые русые локоны лежали на мне, а женские нежные руки осторожно приобняли за спину. Я вспомнил свою маму. Оказывается, что Марта в самом деле была копией матушки. Как же я по ней скучаю…

— Тётушка, вы плачете? — в ответ раздался лишь сдавленный всхлип, — не плачьте, тётушка. Вам очень не идут слёзы, — содрогаясь от волнения я поглаживал её изумительные пряди волос.

— Робин, твоя кузина наговорила лишнего, — женщина подняла голову и своими кроваво-серыми глазами посмотрела мне в самую душу, — Я уверена, что ты будешь винить себя в случившемся. Но… не стоит, ты всего лишь бедное дитя… — Марта прижала меня к сердцу. Как только меня привезли в этот дом, я никогда прежде не чувствовал с её стороны столь трепетного отношения. Сейчас мне на мгновение показалось, что она ощущает вину за причинённую мне ужасную боль. Но ведь мне совсем не больно, — На самом деле, Фрауке лишь осуществила то, что я в неё непроизвольно заложила. Точнее, я попросту не занималась её воспитанием. Лишь потакала её капризам, и чрезмерно лелеяла. Поэтому, я ужасная мать… А ты, дорогой Роби, после пережитой трагедии потерялся в себе. Мне нужно было поступать мудрее, но я повела себя хуже маленькой и слабоумной девочки. Не вини себя, Роби… Это я виновата…

Тётушка несколько секунд не моргая смотрела прямо на меня, отдавшись во власть мрачных дум, потом разрыдалась, закрыв лицо руками, и содрогалась в нервных конвульсиях.

Утром военные немцы зачем-то заставили нас выйти из своих домов. Обычно так происходило, если кто-то нарушал непоколебимые законы нашей нацистской Германии. Если честно, я совсем не разбираюсь в этом. Мне известно лишь название и несколько важных фраз, которые требовал от меня дядя Фридрих — я ведь уже взрослый мужчина. Поэтому делал умный вид и старался лишний раз не попадаться ему на глаза, в противном случае он начинает давить этой странной информацией о политике, о законе об охране немецкой крови и, следовательно, о том, что необходимо всем сердцем любить Германию, презирая всех нечестивых, кроме истинных немцев. И знаете, я совсем в этом ничего не понимаю.

Марта хотела было пойти одна, но ей было приказано взять и нас двоих — Фрауке и меня.

— Вы в своём уме? Вы хоть понимаете, что требуете?! — тётушка в последние дни очень часто на всех кричит, исключая меня.

— Frau фон Фабьян, рекомендуем не вести себя так бездумно. Вы прекрасно понимаете, что даже за такое я могу вас забрать. Я всегда уважал вашего высокоуважаемого мужа, однако такое поведение не характерно для уважающей себя немке. Но сделаем вид, что я ничего подобного не слышал. Вы радостно приняли такое почтённое приглашение и с удовольствием отправились на площадь. Благодарю за понимание, — даже не собираясь услышать ответ, скуластый мужчина в чёрной военной форме с ярко-красной нарукавной повязкой развернулся и громко топая покинул дом.

Что-то дрогнуло в тётушке. Она осела на стул, словно силы покинули её, и смотрела в одну точку. Я и Фрауке тихонько выглядывали, стараясь быть очень тихими, чтобы нас не рассекретили. Марта выглядела пугающе: пустой взгляд, а морщинистое лицо в мгновение заметно постарело. Я только сейчас увидел то, как она похудела за эту неделю. Тётушка выглядела нездоровой. Она действительно заболела после той ситуации?

Мне кажется, за эту неделю изменилось очень многое. Изменились и многие. Во-первых, Саша куда-то пропал. Это очень меня беспокоило. С ним явно что-то случилось. А я даже и не думал, что тот рассказанный секрет так заденет моего единственного друга. Но я ведь извинился, тогда почему он до сих пор не объявился? Во-вторых, учителя перестали обращать на меня внимание. Нагло игнорировали и избегали меня даже соседи. Никто не хотел смотреть в нашу сторону. Да, вместе со мной это клеймо получила и Фрауке. Это, в-третьих. Удивительно, но в последние дни моя кузина затихла. Эта невыносимая девчонка почему-то перестала докучать меня, и теперь она всегда сидела в своей комнате в полном одиночестве. От неё не доносилось ни слуха, ни духа. Даже Гунтрам больше не появляется в нашем доме. Всё так переменилось в тот день, когда тётушка неистово сильно кричала на Фрауке, а потом пришла ко мне и расплакалась. Это было связано с Сашей и его секретом, который теперь вовсе не секрет. Правда, Марта впервые была столь зла на свою дочь, хотя первым тайну моего друга раскрыл я.

Тётушка нехотя выполнила приказ военного. Теперь мы стоим на площади, соединяющей несколько улиц. Людей было полно. Мне даже стало неуютно, когда мы пробирались сквозь такую громадную толпу. Кто-то из военных проводил нас, как почётных гостей, и наказал нам стоять в самом первом ряду.

— Зачем мы сюда пришли, тётушка? — обычно я не задаю вопросы, предпочитая лишний раз не лезть в чужие дела. Но сегодня я даже удивился своему любопытству. Может, это после того тёплого разговора с Мартой?

— Дети… — она присела, чтобы быть с нами на одном уровне, — Запомните: сейчас вы закроете глаза и уши, когда я вам скажу. Это не обсуждается, — последнюю фразу она произнесла настойчиво. Я переглянулся с Фрауке, а потом мы синхронно кивнули.

Постепенно толпа начала громче шуметь. Гам проникал в мои уши, раздаваясь беспорядочным эхом внутри моей черепной коробки. Вся эта суета давила на меня и не позволяла сосредоточиться на своих размышлениях, в которые я трепетно пытался провалиться. Тут вышел военный, весь в своём привычном величии. Он говорил что-то про незабываемое представление, нас ждало что-то особенно. Мы что, в цирке? Мне стало ещё скучнее, хоть волком вой. И почему мы стоим первыми? В толпе меня не было бы видно — только в таких случаях мой рост меня спасал. Сейчас же ни рост, ни моя внешность, ничего во мне не позволяло спрятаться где-нибудь в укромном и безопасном местечке. Пока я думал, этот немец замолк. Хищно улыбнулся, что напрягло меня, и отошёл в сторону, рукой приглашая новоприбывших.