— И чем та история с Йоржом и голой герцогиней закончилась? — попытался вернуться к теме Бертран.
— Да в общем, можно сказать, что куда лучше, чем могла, — ответил Анри, почесав щеку, на которой расплывалась кровь от свежей ссадины на скуле — не только своды пещеры были готовы к атаке, но и многочисленные полки, часть из которых немножко подгнила, и падала на неосторожного. — Ему тот рыцарь, что привез послание, сказал: «Раз тебе, многоуважаемый циркач, певец ртом и писатель руками по пергаменту, так ценна родная грязь, то возвращайся к ней!»
— Убил? — ахнул Суи. И тут же сообразил, что у убитого вряд ли может быть похмелье.
— Слез с коня, взял за шею. И сунул рожей в ближайшую лужу. Даже не выбирал, какая поглубже. И поехал себе. А Йорж из лужи вынырнул, грязь с хари стер, залез на ближайший воз с турнепсом — дело-то на рынке было, и начал задвигать, мол, Империя прогнила, бономы охренели, Ноблеус — бездарь, это его соперник, тоже сочинитель. И вообще срочно нужно возвращаться к старым порядкам и все такое. Его стражники с воза быстренько сдернули, подзатыльников напихали.
— И в тюрьму?
— Нужен он там! — фыркнул Быстрый. — В тюрьме сидят неудачники, которые сбежать не успели. А Сивера — вольный город. Там можно что угодно говорить, главное — чужой турнепс ногами не дави.
— А действительно… Не подумал!
— Вот-то то же, друг Топор! Красивая жизнь вольного города, она другая!
Чтобы мертвяки не поганили своим скорбным видом красоту жизни, их, не дожидаясь ночи, положили на здоровенную кучу дров — сухостоя поблизости хватало. Потом, ближе к ночи, их собрались облить каменным маслом — нашлось пара кувшинов, да поджечь. От каменного масла дым, по словам Анри, очень приметный — черный, как душа мытаря. И вонючий, как жир его сердца. Зато все прогорает без следа. Одни зубы останутся. Надежнее, чем скормить свиньям.
Бертран не стал уточнять, откель столь неожиданные для мирного строителя знания. Он уже давно понял, что в прошлом любого, встреченного им на пути человека, есть что-то такое, о чем тот рассказывает крайне неохотно. Или молчит, пока с него шкуру не начнут снимать большим ножом.
А мысли о полудюжине голых герцогинь — преследовали Бертрана еще не один год. Куда дольше, чем сохранились кости невезучего циркача.
Песням повезло больше. Им нельзя отрубить голову.
Глава 16
Волосатые руки и великие дела
Каменное масло горело жарко и ярко. На все деньги, как сказал многомудрый Анри. И ровно так же, на все деньги с небольшой доплатой — воняло и чадило. К смраду добавлялся запах горелой человечины — морща нос, Бертран хотел зарок дать никогда не есть жареного мяса, но передумал. Свинью-то, когда потрошат, разбирая кишки на колбасы, запах тоже приятностью не отличается, однако никто глупостей всяких не придумывает. А человек, он же почти свинья. Можно сказать, двоюродный брат. В Таилисе слышал краем уха, что городские бретеры да прочие убивцы когда учатся честных людей ножиками затыкивать — на свинских тушах мастерство оттачивают. Дескать, пятачковые по требухе совсем как человек. Хотя врут наверное… мясо же дорогое! С другой же стороны — дыркой больше, дыркой меньше. В котле и не видно.
От самоубеждений становилось чуточку полегче. Ровно до того, как ветер-зловред не швырял в лицо новый клок дыма и копоти.
Наконец Бертран не выдержал.
— Нахрена мы тут торчим, а? — задал он простой, но в то же время своевременный и даже в какой-то степени мудрый вопрос.
— Смотрим, как горит, — пожал плечами Анри.
— А нахрена? — продолжил свою линию Суи.
— Ну а вдруг чего…
— Чего? Из костра вылезут?
— Ну, это вряд ли, — ответил Фэйри, не отрывая взгляда от полыхающего пламени.
— Вот и я так думаю, — отрезал Бертран, — а то пялимся дружно, будто собрались до старости вспоминать, запершись в сарае.
— Холодными руками, — хмыкнул Анри.
— И волосатыми, — поддержал верзила.
— Короче говоря, фу таким быть! Не уподобимся вовек городским мокрожопам!
И Бертран первым отвернулся от костра.
— Утром придем, поворошим. Кости горелые раздробить надо будет. Они, когда пережженые, легко крошатся. Ну и закопаем, что осталось.
— И даже на память себе ничего не оставим? — ахнул Быстрый.
— На память?.. — Суи остановился, посмотрел на товарища со смесью удивления и легкого ужаса.
— Сунем в дальний угол. Как вылежится, запылится, то в монастырь какой продадим. Мол, нетленные мощи и все такое. Лекарям опять же всяким, они на мертвечине разное бодяжат. Очень помогает от всяческих болезней. Чего добру пеплом развеиваться?
— Ну ты и мудак! — с нескрываемым восхищением протянул Бертран.
— Сам собой порой восхищаюсь! — выпятил грудь Анри.
— Холодными волосатыми руками, — понимающе закивал Фэйри.
Щелкнул нож-складничок. Хрустнули разминаемые пальцы.
— Без драк, друзья, без драк! — только и успел вклиниться между товарищами Бертран. Ему совсем не хотелось тащить на костер еще одно тело. Опять же новые шмотки в крови пачкать…
— Да мы ж так, шутим.
— Ага, по-дружески, — кивнул Анри и натужно рассмеялся.
Оставив за спинами погребальный костер, пострескивающий искрами, товарищи забрались в пещеру. Завтрашний день обещал стать не таким насыщенным как сегодняшний, но в любом случае, нужно было выспаться. А то ведь столько дел, столько дел, и какой от тебя толк, если зеваешь? Так, и в правду, чего-нибудь ценное пропустишь.
Вглубь разбойничьего логова, туда, где стояли кровати, товарищи решили не забираться — каменное нутро выстудилось, пропиталось мертвечиной. Лучше уж сразу у входа, благо там и каменка небольшая, с запасом дровишек, и нары, кривые, но просторные.
Бертран блаженно растянулся на сене. Оно слегка сопрело, но все равно, ни в какое сравнение с подкустовой землей не шло! Однако заснуть не получилось. Мысли, словно в каком-то дурацком хороводе бежали одна за одной. Спотыкались, падали, пропадая, снова возникали, тряся отдавленными лапами и головами. Вскоре они сбились в этакие стаи, идущие по кругу. Стаи превратились в существа из кошмарных снов. Ну или если грибов ненужных объесться. Незаметно для самого себя и к тому же непривычно Бертран задумался о жизни, прикинув три главных направления, то бишь загона для мыслей:
«Что было», «Что есть», «Что будет».
«Что будет» оказалось наиболее сложным и малопонятными — этакий снежный ком, слепленный из всего, что под руку попало. Стражники, крестьяне, бандиты, рыцари, кони, деньги. И почему-то — свиньи. Матерый кабан, под седлом, в золоченой попоне с серебряными висюльками и в гербах, гордо хрюкал, настороженно водил рылом с кривыми, тоже, почему-то серебряными клыками…
Затем сонные образы стали более практическими, но в то же время, почти сказочными. Бертран видел себя на поле боя, причем как большого человека, не пешца какого-нибудь. То есть вроде и без лошадки, но на плечах привычно сидела надежная кираса (деньжищ уйму должна стоить!), выкрикивая некие странные команды, причем окружающие слушались беспрекословно. Судя по всему тот, другой Бертран из сна был человеком уважаемым и солидным, такой с дохлятиной не возится и под землей на вонючем сене спать не изволит. Однако затем он обнаружил себя в первом ряду банды свирепых и страшных мужиков с длиннющими копьями. Под ногами было скользко от всякой дряни, в руках Бертран сжимал хрень, похожую на копье с топором и багром, тяжелую и мокрую от черной крови. А прямо на него скакал жуткий всадник, рыцарь, целиком выкованный из железа. Подлинное исчадье ада, но почему-то безоружное и с голой башкой — ни шапки, ни прочного шлема. Морда у конника была пригожая и бритая, прям как у девки из дорогого блядюжника, а за ним гремела копытами тьма-тьмущая других всадников.
Бертран откуда-то знал, что эти четкие и дерзкие парни сейчас разворачиваются из колонны в растянутый строй, чтобы ударить по всему фронту. И пехоты поляжет — жуть, первая шеренга точно сразу в рай, а, скорее всего, сразу две. Но атака сия последняя, если ее перестоять — тут-то сплошная лафа настанет. Жестокосердный скуп, но платит аккуратно и в срок, так что наградных отсыплют полной мерой. Однако серебро из казны Алой Стервы — тьфу, пыль и брызги в сравнении с настоящим наваром. Пехотный строй атакуют сплошь бароны и графы. А у них доспех — даже неполный, даже мятый и проломленный после боя, как скорлупа на вареном яйце — это для простого человека год жизни в беспробудном пьянстве, бритых до блеска блядях и прочих атрибутах красивой жизни. Несколько лет просто жизни приличной — если хватит ума и терпения расходовать серебро и злато с умом. Или свой кабак, лавка, может быть, доходный домик в приличном городе, так что до конца дней и еще детям-внукам останется — это для совсем умных. В общем, один хороший удар по железному горшку на плечах бронелоба — и считай, все в твоей жизни удалось. Не напрасны походы по уши в грязи, волочение телег вместо подохших коняшек, грязь и дерьмо, кровь и ночевки в палатках, когда с утра скрипит лед на зубах. Все сторицей окупится за один, всего лишь один бой. А доспехов этих, людских и дошадевых, одежды шелковой, оружия в золоте-серебре и прочих дорогих финтифлюшек сегодня к вечеру будет валяться как грязи. Да и покойнички благородные тоже денег стоят. Дороже любой свиньи. Живые, конечно, еще дороже, но благородная пехота Черного Знамени пленных, как известно, не берет ибо — Дисциплина! За что служит непосредственно Государю, плату получает втройне и Красной Луне не кланяется. Прибыльная и славная эта вещь — Дисциплина, хоть и строгая!
