— Завтра снова приду. Я сделал все, чтобы предотвратить гангрену. Может быть, антибиотики помогут. В противном случае… — больше ему добавить было нечего.
Еще три дня доктор приходил к Барнабе и исколол ему все тело: ноги, ягодицы, живот. Бруно приехал из Порто и не узнал отца. На седьмую ночь больной стал бредить:
— Крысы выпили все масло! Будь прокляты все крысы, которые только есть в Португалии! Португалия — крысиная нора, повсюду они пищат и грызутся. Плодятся и жрут… Жрут и плодятся… Все жрут — и живого и мертвого. Черт бы их побрал! Грызут стены, жрут сахар, сало, но больше всего любят оливковое масло. Они скоро станут пить масло из лампады господу богу заодно с дьяконом. Сколько крыс! Сколько крыс! Какие громадные! Как бараны! Жена, дайка мне мотыгу — я убью одну, она по мне лезет…
Ночью он разразился громкими судорожными рыданиями, потом захрипел. Грудь старика раздулась и походила на большой глиняный горшок, фиолетовый, как вино; он завернулся в полотенце и рычал:
— Черт побери всех крыс Португалии! Какое проклятие господь послал на нашу землю! Они жрут меня заживо! Какая громадная крыса! Это доктор Лабао…
— Ты бредишь! — сказала Лусиния. — Тебя зовет к себе матерь божья, она исцелит твой рассудок. Хочешь, я позову священника?
— Священника?! Черт бы его побрал, это самая злая крыса!
Теотониу слушал внука с открытым ртом, его душу переполняла злобная радость. Значит, избавились от этого мошенника, сейчас, наверно, на нем верхом дьявол скачет по аду. Когда же он заберет и его подлого сына из Лесной охраны?
— На похоронах много народу было? Его сыновья теперь богатыми стали…
— Очень. Болтают, Лусиния вместе с зятем Карвалиньо залезла в сундуки, взяла все деньги, что там были.
— Нет на них напасти!
С гор донесся вой.
— Это лиса, — сказал Жаиме.
— Нет, это волки почуяли скот в хлеву.
— А может, душа Барнабе бродит.
Старик лег. Поздно ночью он услышал, как возится Фарруско. Недобрый признак. А может быть, ему приснился плохой сон? Собаки ведь тоже видят сны, как люди. Однако пес услышал, как ворочается хозяин, и снова заснул.
Тогда старик натянул штаны, надел башмаки, взял в руки заряженное ружье и вышел к калитке. Вдали, по опушке соснового бора, там, где недавно проложили дорогу из Урро в Барракаш, медленно, озираясь по сторонам, шел человек. По его фигуре, ружью за плечами и форменной одежде Теотониу узнал Бруно. Там, где дорога сворачивала в Рошамбану, он остановился. Старик видел, как он недолго постоял и пошел дальше.
«Гм, — сказал себе Теотониу. — Позавчера твоего отца похоронили, а ты уже бродишь?! Ну, подожди, я тебе покажу! Разве честный человек пойдет на службу в лесничество? Но зачем он останавливался?.. Только ли из любопытства?..»
В силках, установленных на новом месте, старик нашел крупного зайца; он уже окоченел, значит, попался еще вечером. Спрятав зайца под одежду, старик вернулся в Ромашбану и отдал его Жоржине:
— Зажарь на завтрак!
К вечеру явился д-р Ригоберто, который принес судебное постановление: Мануэл Ловадеуш или кто-нибудь вместо него обязан был заплатить за шесть месяцев пребывания в тюрьме и 20 эскуду штрафа, что составляло в общей сложности 3600 эскуду, кроме того, судебные сборы и налоги, составлявшие 4 конто. Хорошо еще, что адвокат не взял ни гроша, хотя коллеги д-ра Ригоберто обычно запускали руку в чужой карман по самый локоть. Это была своеобразная мера воздействия на подсудимых. Следующий раз они задумаются, прежде чем нарушить устои государства.
— Продадим дом в деревне, — сказал старый Ловадеуш.
— Не нужно, дедушка, — стала упрашивать его Филомена. — Может, мы здесь не станем жить. Здесь так скучно! А по ночам страшно…
Обычно старик мало говорил с невесткой, только о самом необходимом, и редко кто их видел рядом.
— А почему бы не продать сначала лес? — предложила она.
Старик подумал, закрыв глаза, а затем сказал д-ру Ригоберто:
— Да, лес можно продать. Древесина сейчас в цене, по нынешним ценам за десяток сосен можно неплохо выручить.
— Я думаю, это лучше, — согласился адвокат. — Продавайте, а я подам в суд прошение об отсрочке.
От имени инженера Сесара Фонталвы, руководившего работами в южной части зоны, к Теотониу Ловадеушу снова обратились с просьбой разрешить брать в Рошамбане питьевую воду. Старик дал свое согласие. В тот же вечер пришел один из рабочих с осликом, у которого на спине было четыре кувшина. Потом рабочие каждый раз менялись, наверно, пока еще не назначили водовоза. Приходил даже Бруно Барнабе. Увидев его, старик проворчал:
— Ты нахален, но твоя подлость тебе боком выйдет. Я поклялся своей жизнью и не отступлю. Ты за все заплатишь сполна, пусть только случай подвернется!
Другой раз Теотониу заметил его, когда он подходил к дому с северной стороны. Жаиме, который не мог сдержать себя, подскочил к Бруно и стал требовать, чтобы он поворачивал назад, будто не знал, зачем явился сын Гниды.
Теотониу ничего не сказал внуку, но про себя пожалел, что упущен удобный случай поговорить начистоту с этим мерзавцем. Однако он насторожился, впрочем, последнее время это состояние не покидало его. Насторожился и Фарруско, который понял, что этот человек — враг, и оскалил зубы. Такой же несдержанный, как и Жаиме, он бросился однажды на Бруно, когда тот наполнял кувшины. Бруно дал ему пинка, и пес с воем отскочил. Старик был в хижине и наблюдал за этой сценой из окна, он едва сдержался, чтобы не закричать. Но пинок Бруно пошел на пользу, он сделал из Фарруско неподкупного и бдительного сторожа.
Между тем по всей зоне энергично велись работы по подъему целины. Сто рабочих рядом с Рошамбаной и еще столько же чуть подальше корчевали заросли, выжигали кустарник, прокладывали дороги, бульдозерами сравнивали холмы, по которым не могли пройти механические бороны. С восхода до заката беспрерывно раздавался адский грохот моторов, сотрясавший зимнюю тишину плато.
Старик прислушивался к этому шуму, и злоба переполняла его душу. Если бы он мог, он уничтожил бы все, что уже было сделано. Но руки были коротки. В нем говорил дух старого охотника, и в его мозгу один за другим возникали коварные планы, очень часто фантастические, о которых знали только звезды.
С недавних пор в машинах стали обнаруживать неисправности, которые, очевидно, были делом чьих-то рук. Как-то ночью у одного из тракторов взорвался мотор, было обнаружено, что под трактором кто-то разжег костер. Потом в бараке, где помещалась контора, возник пожар, и барак едва не сгорел дотла. Кто это делал? Как правило, страшным оружием злоумышленника был огонь. Неизвестный действовал под покровом ночи, неслышно, словно кобра, он поджигал то кучу хвороста, то стог сена и скрывался. Пожар обычно замечали только тогда, когда языки пламени вздымались высоко в небо. Спустя некоторое время стало ясно, что этим занимается не один человек. Тогда приказали спустить сторожевых псов, ибо войска, хотя в каждом секторе и было по группе из десяти человек, вооруженных автоматическими пистолетами, оказались неспособными пресечь эти вылазки, даже при поддержке лесников, смелых и выносливых, отлично знающих местность и повадки горцев. На некоторое время дерзкие диверсии прекратились. Однако потом один за другим доги стали дохнуть. Их хорошо кормили, но устоять перед соблазнительными пирожками бедные животные не могли. Охрану усилили, и все же несчастья приходили одно за другим. В Тойрегаше был убит один из злоумышленников; он получил пулю меж лопаток, когда убегал, приведя в негодность бульдозер. Все население деревень вышло хоронить убитого, снова раздавались крики: «Долой правительство! Долой воров! Серра-Мильафриш принадлежит нам!»
В секторе 2 дела шли более спокойно — то ли тамошние руководители работ не вели себя так вызывающе, то ли у жителей деревень, входящих в этот сектор, нервы были покрепче. Теотониу слушал, что говорили, наблюдал за тем, что происходило, и выдавливал сквозь зубы:
