— Нет, сеньор, не имел, ибо заранее было известно, какого рода намерения были у этой толпы, к тому же вооруженной.

— Но в секторе два не было беспорядков…

— Они были в секторе один, а разве все, что там случилось, не походит на преднамеренные и организованные действия? В секторе два мятеж не вспыхнул только благодаря обстоятельствам, не имеющим отношения к делу, но он вспыхнул в секторе один. И на участниках волнений в секторе два лежит вина за то, что произошло в секторе один.

Д-р Ригоберто снова скривил губы и возразил:

— Это басня о волке и ягненке, вечная история о сильном и слабом, о судье, который сначала допрашивает ответчика, а потом хватает его за волосы.

— Сеньор председатель, я требую занести в протокол для возбуждения уголовного дела слова сеньора адвоката, они оскорбляют мою честь.

— Заседание прерывается для рассмотрения просьбы представителя министерства внутренних дел!

ГЛАВА IX

— Второму подсудимому встать! — громко произнес густым осипшим голосом судья Отавио Роувиньо, открывая в десять утра очередное заседание. — Алонзо Рибелаш, не так ли? Бывший приходский староста. Владелец участка, уроженец Фаваиш Кеймадуша, женат. Вам известно, в чем вы обвиняетесь?

— Точно нет, сеньор судья, — ответил Алонзо Рибелаш, цветущий полный мужчина, с копной волос, спокойными большими глазами и крепкими челюстями. У него были большие жилистые руки, руки бедного земледельца, который всю свою жизнь пахал окаменевшую землю. Повязанный вокруг сильной шеи ярко-красный в темную крапинку галстук напоминал рану на его загорелой груди. Ростом и сложением Алонзо походил на Санчо Пансу.

— Вы обвиняетесь в том, что были одним из главарей бунта в районе лесопосадок в Серра-Мильафрише. Вы были в числе стрелявших?

— Никогда в руки не брал оружия.

— Вы проходили военную службу?

— Нет, сеньор.

— Такой здоровяк?

— Меня освободили.

— Вы хотите сказать, что уклонились.

— Нет, сеньор, меня освободила жунта. Дай бог здоровья отцу сеньора доктора Лабао, который сейчас здесь, он вступился за меня.

Эти слова судья д-р Жозе Рамос расценил, как непочтительность и даже клевету на государство, раз речь шла о погрешимости хотя бы одного из его органов. Он попытался съязвить:

— Это было, когда у вас была другая жена?

— А я, ваше превосходительство, только один раз и был женат.

В зале послышались смешки. Даже сеньор председатель ухмыльнулся. Однако достопочтенный член суда по-прежнему считал показания Алонзо Рибелаша ложью, а его самого наглецом:

— Подсудимый притворяется простаком…

— Нет, сеньор, я горец.

Последовало непродолжительное молчание, судье, который обдумывал, как ему поступать дальше, передалось веселое настроение присутствующих. Наконец он нашел удачный ход, полностью исключавший возможность контратаки:

— Конечно, если подсудимого освободила комиссия, то, видимо, она нашла у него какой-то дефект. Может быть, он плохо соображает, а может быть, плохо слышит. Но пойдем дальше: сеньор председатель спросил вас, не были ли вы в числе тех, кто открыл огонь?

— Да у меня нет ни огнива, ни зажигалки — я не курящий.

— Но вы держали что-то в руках… нож или дубину… словом, были вооружены с головы до ног.

— Нет, сеньор судья, я тогда босиком ходил, у меня мозоль на пятке, и я не мог сапоги надеть.

— В протоколе совсем другое говорится. Зачитываю: «Шел во главе толпы, громко крича «долой»…

— Это неправда. Я даже на волка, если он меня за горло схватит, крикнуть не могу. Как-то я шел по моему участку в Шелейра-до-Негро и наскочил на стаю волков, которая ярку зарезала у меня на глазах. Кругом было полно народу, и никто не услышал, как я звал на помощь, такой слабый у меня голос.

— Что-то это незаметно, когда вы говорите.

— О, говорить я могу целый день и не устану, хотите верьте, хотите нет.

— Ну и остряк! — сказал судья Жозе Рамос Коэльо, обращаясь к председателю, словно предлагал взять этого подсудимого на заметку.

И действительно, председатель, выпрямившись в своем кресле, спросил:

— Каковы ваши политические взгляды?

— Я в политике ничего не смыслю, ваше превосходительство. Газет не читаю.

— Но вы были старостой.

— Был по просьбе отца доктора Лабао, который избавил меня от солдатского ранца.

— Когда-нибудь голосовали?

— Раньше случалось, а теперь мне не дают, чтобы я не голосовал против правительства. Мы в горах все, как один, против правительства.

— А вы знаете, кто правит страной?

— Откуда мне знать! Я слышал, какой-то выродок, ведь дела идут все хуже и хуже.

— Подсудимый, вы позволяете себе лишнее. Одно из двух: либо вы дурак, либо притворяетесь.

— Я не дурак, но, будь по-вашему, говорить, что страной правит какой-то выродок, я больше не стану. Не стану говорить и о том, что беднею с каждым днем, что налоги все тяжелее, что ремень затягиваю все туже.

— Самое страшное, что вы не понимаете, что говорите. Правят страной очень умные люди, не вам чета. Если бы у вас была хоть капелька ума, вы бы не оказались на скамье подсудимых. Вы никогда не слушали их речей?

— Да кроме них, я ничего и не слышал. Хотел бы я им сказать, что они разбойники с большой дороги. Я чем больше работаю, тем становлюсь беднее.

— Ладно, перейдем к главному: вы признаете, что принимали участие в бунте?

— Я не могу признаться в том, чего не делал. Пусть я не увижу больше света, если вру.

— Но вы шли с толпой?

— До определенного места.

— Но все же шли. Так знайте, даже один шаг делает вас преступником.

— Я давно хотел посмотреть, кто нас грабит…

— Вернее, кто хотел помочь вам… Много народу участвовало в бунте?

— Все, кто родились в нашем несчастном Серра-Мильафрише и зимними ночами слушают, как воют волки.

— Вы участвовали в бунте?

— В чем?

— В бунте!

— Нет, сеньор. Мой кум Шико Баррелаш сказал мне: «Вернемся назад, Алонзо. Эти люди идут на погибель». И мы пошли в трактир к Гниде опрокинуть рюмочку и в картишки сыграть.

— Вы призывали к борьбе против правительства?

— Нет, сеньор, к борьбе против правительства никто не призывал. Мы все мирные люди. Мы думали, что нас оставят в покое, но все вокруг стали говорить, что теперь мы обнищаем еще больше, останемся без рубашки.

Судья Роувиньо Эстронка Бритейрос развел руками, словно хотел сказать, что добиваться чего-либо от этой деревенщины, которая почему-то строит из себя дурака, все равно, что ковать холодное железо. Представитель министерства внутренних дел попросил позволения задать несколько вопросов:

— Подсудимый, вы умеете читать и писать?

— Свое имя выведу, а читаю кое-как, по складам…

— Какие книги вы читали?

— «Учитель жизни», «Сборщики каучука»…

— Следовательно, вы знаете больше, чем может показаться, когда вы разыгрываете из себя простака… Прошу уважаемых судей принять к сведению мое замечание. Кто стрелял в инженера Лизуарте Штрейта да Фонсеку? Не знаете?

Подсудимый опустил голову.

— Не вы?

Рибелаш подскочил:

— Я был в трактире у Гниды, когда поднялся весь этот шум.

— В протоколах говорится другое. Но можно выяснить… Господин председатель, нельзя ли вызвать на одно из ближайших заседаний этого Гниду. Кстати, кто это?

— Гнида — это прозвище. Его зовут Жулиао Барнабе, он из Урру-ду-Анжу, — услужливо пояснил д-р Лабао, адвокат двух тамошних крестьян.

— Пожалуй, его можно вызвать, — согласился председатель д-р Отавио Роувиньо Эстронка Бритейрос, — он живет в округе Буса-до-Рей. Его показания представляются мне очень важными. Он может точно сказать, был ли подсудимый в тот день в его лавке.

— Нам известно, что вы сказали: один уже накрылся, — произнес представитель министерства внутренних дел, обращаясь к подсудимому.

— Если я это и сказал, то это относилось к игре. Мне не везло, мне пришлось заказать для моего кума три пинты вина. Как я мог иметь в виду сеньора инженера, если в Урру только вечером стало известно о том, что произошло в горах? Я умываю руки.