[38] Center for Archival Collections Bowling Green State University. Vance Family Collection. MS-1184 Box 20. Folder 5.

[39] Об этом посвящении Иван Народный сам попросил композитора, гастроли которого по Америке он вызвался организовать. В бла­годарственном письме к Глиэру от 30 мая 1916 года, хранящемся в РГАЛИ, Народный пересказывает сочиненное им либретто балета по мотивам этого романса: печальный киевский монах видит (в своем воображении) танец своей умершей возлюбленной (Письма Глиэра Р. М. к Народному Ивану на русском и немецком языках // ОР РГАЛИ. Ф. 2085. Оп. 1. Ед. хр. 422). Приведем слова этого романса (стихотворение С. Маковского), с лирическим героем которого Народный себя, несомненно, ассоциировал: «Безумный жрец шел много дней / без отдыха и сна. / Мои мечты — миры теней. / Любовь, любовь — одна. // И в дальний храм, с жезлом в руках, / вошел он как пророк. / Мои мечты — священный прах. / Любовь моя — мой рок. // Молился долго он один / и слез унять не мог. / Мечты мои — снега вершин. / Моя любовь — поток. // И к жертве приготовил он / святыню алтаря. / Мои мечты — рассветный сон. / Любовь, любовь — заря».

[40] «Прототипом» Тани Ханум была, по всей видимости, узбекская танцовщица, певица и балетмейстер Тамара Ханум, лауреат Сталинской премии 1941 года. Ей была посвящена восторженная статья Ленгстона Хьюза 1934 года, озаглавленная «Tamara Khanum: Soviet Asia’s Greatest Dancer». Высокая оценка Хьюзом новаторского искусства и личности Ханум («a living symbol of that new freedom that has come to the women of Central Asia»), скорее всего, и возбудила балетное воображение Народного.

[41] Narodny I. Gobi Princess Casts «Mystic Spell» To Foil Jap and Red Foes // The San Francisco Examiner. 1940. Feb. 18. P. 37.

[42] Следует заметить, что у танцовщицы-спасительницы в балетном мифе Народного был свой демонический двойник — прекрасная соблазнительница-шпионка, обученная в специальном «Motnya Col­lege» в Ленинграде (по остроумному замечанию Н. Г. Охотина — трансформация знаменитого женского общежития на Мытне).

[43] Mott F. L. American Journalism: A History, 1690–1960. New York, 1962. P. 539. О прагматике и «поэтике» воскресных приложений к газетам Херста см. замечательную книгу друга и начальника Народного по «American Weekly» писателя-фантаста Эйба Мерритта: Merritt A. The Story Behind the Story. New York, 1942. По определению Мерритта, «The American Weekly» представляет собой журнал, основанный исключительно на фактах, имеющих отношение к миру, в котором мы живем — что делает этот мир, о чем думает, что ищет и что выбрасывает (p. 111). Цель еженедельника заключается в том, чтобы развлекать, учить и информировать читателей: «На каждой странице мы сжимаем, концентрируем и представляем со всей силой и ясностью, на которые мы только способны, первый, последний и главнейший интерес человека — интерес к САМОМУ СЕБЕ» (p. 179). Сенсационные статьи, публикуемые в еженедельнике, но заостряют и «динамизируют» правду, сопровождая ее авторскими комментариями, напоминающими голос хора в античной трагедии (p. 27).

[44] Редактор «The American Weekly» уподоблял деятельность еженедельника работе «психологического химика», доводящего неподвижные («static») факты до состояния легкой усвояемости: «Необходимо сделать эти факты приятными и аппетитными» (Merritt A. The Story Behind the Story. P. 178).

[45] В феврале–марте 1923 года «Русский голос» печатал отрывки из «исповеди» Дункан, напечатанные в нью-йоркской революционной газете «Фрайхайт» (перепечатал из…газеты…). О смерти Есенина газета сообщила уже 30 декабря 1925 года: «Он перерезал себе вены на руках и повесился. Возле него найдена записочка, которую он написал своей кровью. Но никто не может разобрать написанного». В посвященной самоубийству поэта передовой статье «Голос» указывал, со ссылкой на друзей Есенина, что поэт в последнее время «страдал сильным расстройством нервов», «отличался неуживчивым, буйным характером, страдал падучей болезнью и пил запоем». Кроме того, поэт, по приводимому «Голосом» свидетельству Горького, болел «горловой чехоткой». Иными словами, «поводов для самоубийства было много». В последующих номерах «Русский голос» печатал последние стихотворения Есенина («поэт готовился к смерти...»), некрологи и воспоминания друзей поэта (А. Ветлугина, А. Кусикова и др.), а также информацию о его похоронах и звучав­ших со стороны друзей Есенина обвинениях Дункан в его смерти.

[46] «Yessenin was sent to jail in Moscow for alleged criticism of the soviet regime. He explained that he was not attacking the soviets but Jewish war profiteers» (The Atlanta Constitution. 1925. Dec. 29. P. 1).

[47] Американские газеты сообщали о пребывании поэта в «санатории» перед кончиной (см., например, в: Oakland Tribune. 1925. Dec. 30. P. 12).

[48] Левин В. Есенин в Америке // Русское зарубежье о Сергее Есенине: Воспоминания, эссе, очерки, рецензии, статьи / Сост., вступ. ст. и коммент. Н. И. Шубниковой-Гусевой. М., 2007. С. 244.

[49] «Голос» сообщал, что и после разрыва с мужем Дункан сохранила самое лучшее мнение о поэте и считала его то вторым Пушкиным, то вторым Эдгаром По (Сергей Есенин покончил самоубийством // Русский голос. 1925. 30 дек.). В американских газетах еще в феврале и марте 1923 года печатались интервью с Дункан, в которых она сравнивала Есенина с «больным» американским гением: «His afficted, poetical temperament is much like that of Edgar Allen Poe» (The Daily News. 1923 Feb. 17. P. 10); «He cannot live the life of an ordinary person. He is the most potent expression of the Slav soul alive. He is like Edgar Allen Poe. I hope his fate is not the same. He has gone to Russia to get away from synthetic civilization» (Lincoln Journal Star. 1923. March 5. P. 13). Уже после смерти Есенина в «Русском голосе» от 21 января 1926 года сообщалось о том, что советский суд признал вдовой Есенина не С. Толстую, а «знаменитую босоножку Исадору Дункан», с которой поэт не развелся.

[50] «Это у меня та самая болезнь, которая была у Эдгара По, у Мюссе. Эдгар По в припадках разб<ивал> целые дома» (Письмо к М. Л. Брагинскому. Конец января 1923 г., Нью-Йорк // Есенин С. А. Полн. собр. соч.: В 7 т. М., 2005. Т. 6. С. 153).

[51] Приведем этот первый перевод последнего стихотворения Есенина на английский язык: «Farewell, my friend, farewell. / In my breast you live. / Fate decrees our parting. / Promising a meeting in other years. / Farewell, my friend: / Ne’er handclasp word. / Grieve not, nor crease your brows. / For us it is not new to die, / Nor to love more now». В пуб­ликации отмечалось, что, несмотря на мужской род обращения к адресату в оригинале, «терминология указывает на то, что оно посвящено женщине» («Poem Written in Blood Made Public» // The Birmingham News. 1925. Dec. 31. P. 13). 17 января 1926 года появился более точный перевод прощальных стихов Есенина: «Farewell, my friend, farewell. / Dear one, I feel you still in my breast; / Our fated parting betokens a meeting ahead. / Till we meet again, my friend, / Without hand or word. / Don’t miss me and don’t sadden your brow, / To die is not new in this life, but to live is naturally not newer» (Isadora Duncan’s Hoodoo. The Distressing Series of Tragedies and Misfortunes Which Have Followed What Gave Every Promise of a Very Brilliant Career // New York American. 1926. Jan. 17. P. 119). Эти переводы не указаны в своде «посмертных публикаций и переводов про­изведений Есенина в периодике и сборниках» (Летопись жизни и творчества С. А. Есенина. Т. 5. Кн. 2. С. 482–511). В Америке оригинал есенинского стихотворения был впервые опубликован в «Новом русском слове» за 31 января 1925 года. 16 января 1926 года стихотворение было напечатано в газете «Русский голос» со ссылкой на газету «Известия» («Новые подробности смерти Есенина»). В статье в «Русском голосе» приводились следующие детали: «То­гда он взял нож, разрезал в нескольких местах руку повыше кисти, обмакнул в собственную кровь перо, которое лежало на письменном столе, и написал...»