VI

— Поднимайтесь скорее, — крикнула мне уборщица. — Что вы делаете снаружи?

Я оставался в неподвижности и только по скрипу паркета, по своего рода скользящей пустоте почувствовал, что отодвигаюсь назад. Прижавшись спиной к стенке, я рассматривал их обоих, а они рассматривали мое лицо, мое дыхание, мою изгвазданную одежду. Я что-то пробормотал. Но сильнее всего была усталость: воспоминание об ударах, тошнота — все придавливало меня к земле. «Постойте, не приближайтесь ко мне». Распростершись на кровати, я заметил, что они держатся чуть в стороне. Мой отчим снял трубку внутреннего телефона, я подал ему знак, чтобы он не беспокоился.

— Вы в состоянии идти? — спросил он. — Луиза соберет ваш чемодан.

Он почти робко оглядывался вокруг. Комната, ее неухоженность, запах, да, прежде всего запах, вызывали у него, похоже, определенную неловкость.

— Стой, где стоишь, — сказал я Луизе, когда она направилась к платяному шкафу. — Лучше заберите ее отсюда. Весь дом забит больными.

— Да, похоже, все идет не лучшим образом. Телефон что, не работает? — спросил он, встряхивая аппарат. — Вам пора отсюда выбираться. Неподалеку от Жоблена есть дом отдыха в деревенском стиле; там очень уютно, вы отлично проведете время.

— В деревне?

— Увидите, там замечательно. Просторный дом, парк, лучше не придумать.

— Мне жаль, — сказал я тихим голосом, — но уже слишком поздно.

У меня горели глаза. Я взял стакан воды, меня трясло, я не осмеливался пить.

— Но что с тобой? — сказала, делая ко мне шаг, Луиза.

— Не двигайся, не прикасайся ко мне. Здесь все заражено, все нечисто.

— Глотни воды. — Она упрямо подталкивала стакан к моему рту.

— Вода… она даже некипяченая. Ну так пей же, — бросил я, выплескивая жидкость в ее сторону. — Оставьте меня, уходите отсюда.

Через мгновение я поставил стакан на место.

— Вам лучше не мешкать. Думаю, я тоже заболел.

— Как! — сказала Луиза. — Где ты только что был?

— Что вы чувствуете?

— Что я чувствую… лихорадку, приступы тошноты, — сказал я, уставившись на свои ботинки.

— Вас сильно лихорадит?

— Откуда мне знать. Мне холодно, я весь в поту. Вы же видели, меня не держат ноги.

— Но вам делали анализы?

А! он смотрел на меня со всей своей серьезностью, с сознанием правоты. Я сорвал с себя жилет, рубашку.

— Вы хотите доказательств? Вот они! — вскричал я, показывая следы от ударов, мрамор прожилок от выплесков черной, обесчещенной крови; сам я вперился в эти отметины с ужасом. — А теперь уходите. Вы меня убиваете.

— Подождите меня минутку, — сказал он Луизе. — Я спущусь повидать дирекцию.

— Мне собирать чемодан?

— Если ты к чему-нибудь здесь прикоснешься, я… я выброшусь из окна.

Она придвинула табурет, долго в меня всматривалась. «Какой ты грязный!» — кротко сказала она. Да, я был одет самым жалким образом; вся одежда измята и порвана, к тому же еще и эти отвратительные пятна. «Не оставляй меня», — сказал я. Было похоже, что вновь появилось ее лицо, бледный лик, а еще платье, как всегда, чужое платье у нее на коленях. Откуда все это пошло? Почему такая печаль в одежде, сущее наказание, которое стирало с нее дневной свет? Среди всех девушек я не видел лишь одну, и именно она сводила меня с ума; это была моя сестра! Как это все угнетало!

— Что теперь будет? Как ты думаешь, у меня лихорадка? Не хочешь пощупать мне руку? Я весь горю, ведь так? Утрись, только не этой тряпицей, она заразная. Я думаю, пот заразен. — Она вытирала палец за пальцем. — Если ты боишься, можешь отодвинуться. Послушай, — сказал я, глядя на руку, которую она положила мне на рукав и которую я слабо отталкивал, — меня только что посетило странное чувство, у меня возникло впечатление, что твоя рука принадлежит какому-то другому миру, что она — нечто мне незнакомое, что-то совсем другое. Да, очень странно. Не хочешь положить ее еще на секунду? Нет, не делай этого, не приближайся ко мне. Мне любопытно… каким ты меня теперь видишь? Что я для тебя такое? Когда мы были маленькими, ты меня изводила; ты хотела, чтобы я был нищим. Помнишь? Ты не раз забирала у меня хлеб и бросала его в пыль, а то еще запихивала меня под кровать и сметала на меня мусор, всякую дрянь. Все-таки это было странно. Теперь твое желание осуществилось, я и вправду нечист. Знаешь ли ты, что сегодня утром, за несколько мгновений до вашего появления, меня нашли на улице полицейские и нещадно избили? Вчера они забрали меня в комиссариат. А этот запах, ты чувствуешь его? Он заполонил весь дом, что это может быть такое? Можно подумать, что это разит из могилы, тебе лучше уйти. Луиза!

— Я тут.

— Я не настолько… слаб, как ты думаешь. Я разочаровал тебя своей никчемностью. А ты ждала от меня… ты ждала, да, чего же ты, собственно, ждала? — Мы смотрели друг на друга. — Я понял очень многое, я все это бесконечно знаю; в каком-то смысле я знаю все. Ты же, ты не способна видеть в точности ни кто ты такая, ни чего ты хочешь. Ты слишком погружена в прошлое; ты — своего рода призрак. — Я схватил ее за руку. — Хочешь, я раскрою тебе семейную историю? Поближе, я же не могу трубить об этом на каждом углу. Да не бойся же. Я всегда восхищался тобой, Луиза. Ты имела на меня огромное влияние, ты такое замкнутое, такое ненасытное существо; и, кроме того, ты так преданна. Мне кажется, я никогда не видел, как ты смеешься. Почему? Это из-за… не артачься, не дергайся. — Она прижалась к стенке, я смотрел на вырванный мною клок ткани. — Ты права, — пробормотал я, — нужно быть осторожней.

Через мгновение она вернулась и встала на колени. Меня начала бить дрожь.

— Ты… ты существо высшего порядка. Ты тоже все понимаешь. Хотел бы сказать тебе кое-что. В конторе у меня есть сослуживец, его зовут… Ты найдешь его в зале выписок, высокий и худой, левая рука у него наполовину парализована. Наверное, из-за серии кризов. Ты никогда не заходила в мэрию? Само собой, извини меня. Я занимаю там совсем незначительный, почти смехотворный пост; дурак дураком, не в этом дело. Служить государству, наделять закон его теплотой, его светом, жизнью, бесконечно переходить с ним от человека к человеку, — когда ты почувствовал, что это возможно, уже не просишь ничего другого. Выше этого ничего не бывает; вне этого ничто не в счет, а впрочем, там ничего и нет — понимаешь, ничего. Моя маленькая сестричка, обещай мне иногда прогуливаться по улице — просто, без дела. Прошу тебя, делай так, иди по проспекту, разглядывай прохожих, дома, ковырни кусочек щебенки и присмотрись к нему: поступай так время от времени, прошу тебя, это очень важно, сделай это для меня.

— Почему ты так говоришь? — прошептала она. — Ты действительно чувствуешь, что заболел?

— Не знаю. Ты не находишь это место мрачным? И весь этот квартал…

— Но ты же не собираешься здесь оставаться. Мы через час уедем. Давай я соберу чемодан.

— Ты думаешь? Куда мне деться? Скажи, Луиза, что ты знаешь об этой эпидемии?

Она встала, снова села на табурет.

— Я знаю то, что об этом говорят, — колеблясь, произнесла она. — Были отдельные случаи, но это не так уж опасно.

— Об этом говорят? Что это такое, что-то вроде тифа?

— В основном принимают предупредительные меры, — сказала она, оглядывая комнату вокруг себя. — Врач говорил тебе что-нибудь?

— Врач! И это все, больше ничего не говорят? Заражены тысячи людей, под угрозой десятки тысяч; весь район поражен смертью. А в ваших кругах говорят о случаях, предупредительных мерах! Что за гнусность, низость; впрочем, это не случайно.

— Действительно тысячи?

— Да, тысячи; ты что, слепая? Когда ты зашла в этот квартал, тебе показалось, что все нормально? Нормально, что половина города находится под запретом, что ты замурован здесь как в тюрьме, что магазины закрыты; это нормально, что полиция набрасывается на тебя и избивает, что поджигают дома, что горят целые округа, а ни один пожарный и не чешется? А как тебе воздух на улицах? Самая настоящая черная вода, застой нечистот, нищеты. Как вам разрешили сюда пробраться?