Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Это она подтолкнула вас уйти?

— Она меня не подталкивала. Она меня презирает, но выше меня ничего не видит. Я ушел, чтобы дать ей понять, что способен на что-то из ряда вон выходящее. Впрочем, инициатива, может статься, исходила от моих родителей, они хотели вывести меня из-под ее дурного влияния. Короче, часть своей юности я прожил за городом. Все это не так уж важно.

— Но разве вы не провели сейчас какое-то время с семьей? Вы же теперь помирились?

— Да, помирились: я избавился от всех этих историй.

Он рассматривал меня с мрачным видом. Уже темнело.

— Моя история кажется вам банальной? Вы попали в точку: это воплощение банальности. Послушайте, — внезапно подхватил я, — многие ситуации повторяются, тут не может быть никаких сомнений. Они воспроизводятся: вчера, сегодня, некогда. Они возвращаются, они приходят из глубины веков: это произошло один раз, десять раз — и, хотя детали меняются, это все то же событие. Очень странно, вы не находите?

— Почему вы дрожите? Что это значит?

— Это значит… Теперь вы слушаете меня с куда бóльшим вниманием! Вы настороже. Вы знаете мою семью?

— Естественно; имя вашего отчима красуется во всех газетах.

— Сознаете ли вы, что речь идет о совершенно превосходном, первоклассном человеке? Он непрестанно трудится, он все направляет, он повсюду: с виду кажется, что он не один, что его много и даже больше — и при всем этом никаких претензий, он почти безличен. Моя сестра его не выносит.

— А вы?

— Я нет.

— Совсем никакой неприязни? Он, как-никак, занял место вашего отца.

— Да, моего отца. Знаете, я не слишком хорошо его знал, я его почти не помню. Это был кто-то наподобие вас, высокий, сильный, но более суровый, скорее величественный — понимаете?

— Понимаю. Вы все же говорите о нем с почтением. По сути, вы гордитесь своей семьей.

— Вовсе нет, — живо откликнулся я. — Для меня это картонные персонажи, мне не удается думать о них. У меня такое впечатление, что они еще не знают в точности, кто они такие: они ждут. И я тоже жду вместе с ними.

— Чего они могут ждать?

— Что я решусь, быть может. Задумайтесь: все события всей истории пребывают здесь, вокруг нас, в точности как мертвецы. Они накатывают на сегодняшний день из сокровенных глубин времени; они, конечно, осуществились, но не полностью: когда они происходили, это были всего лишь невразумительные и абсурдные черновые наброски, жестокие грезы, пророчества. Они проживались, но не понимались. Но теперь? Теперь они осуществляются на самом деле, это подходящий момент, все появляется вновь, все предстает в ясном свете истины.

— Ну а ваша семья?

— Полые статуи. Как только я вижу Луизу, я вижу не ее, а, за нею, другие, все более и более отдаленные фигуры: одни из них хорошо знакомы, другие безвестны, они вырисовываются как ее последовательные тени. Вот почему она неотступно меня преследует, не оставляет мне ни секунды передышки, это спираль. И моя мать: она даже не может посмотреть мне в лицо, она меня опекает, за мной приглядывает — но не смотрит прямо в лицо, настолько боится, что ее взгляд вызовет позади меня жуткую фигуру, воспоминание, которого она не должна видеть. Послушайте хорошенько: из глубины времен к нам, ко мне устремлены самые мрачные ужасы крови, самые жуткие содрогания земли; об этом говорят книги, мне не было нужды их читать, я их знаю. Все эти истории замерли позади, в отвратительной неподвижности, и выжидают: они ждут, чтó именно я предприму, чтобы наложить на мою жизнь свою форму. Никто, слушайте внимательно, никто еще не знает, чем они будут, ибо они еще никогда на самом деле не имели места, они сбывались лишь как первая дремотная попытка, неуверенная, возобновляемая век за веком, вплоть до истинного свершения, которое придадут ей сегодня другие. Именно теперь мы готовы понять истину всяческих жуткостей, теперь застойное прозябание былых времен, которое столь долго загнивает в наших домах и их заражает, готово показать себя таким, каким оно должно быть, готово решиться и отныне судить себя сообразно закону.

Через мгновение я увидел, что он поднялся с места, заходил по комнате. Он бесшумно прошел перед письменным столом, проскользнул мимо кресел, и внезапно его шаги, обретя звучность, мощно застучали по паркету, как молот из камня и свинца; затем, вновь став мягкими и тихими, проскользнули, стушевались.

— Вас волнуют идеи подобного рода?

— Это не идеи. — Я слушал, как его шаги молотят по паркету, потом внезапно вступают в зону сна, в мертвый район. — Вы все еще страдаете от бессонницы?

— Да, время от времени. Вы должны быть со мною честнее: вы что-то планируете?

— В каком смысле? Вы думаете, что у меня навязчивые идеи, что я одержим? Следите за тем, что я делаю? Не заблуждайтесь: у меня нет ни жара, ни бреда, я не болен. К тому же у меня нет никакого желания быть честным.

— Разве вы только что не говорили, что сами считаете себя больным?

— Ну конечно, так и есть. Когда вы меня слушаете, я — больной. Направляясь к вам, мои слова движутся в сторону болезни, они достигают вас, пройдя через болезнь. Иначе они даже не дошли бы до ваших ушей, вы не обратили бы на них никакого внимания или они еще сильнее ввели бы вас в заблуждение. Вы же все еще врач? Ну и вот, тогда нужно, чтобы я в свою очередь был болен. Вот так в данный момент мы понимаем друг друга.

Он сделал несколько шагов, потом рассмеялся.

— Вы зануда, — сказал он, продолжая расхаживать.

Он опять засмеялся — униженным, неловким смехом. Я слышал, как он удаляется, давит всем своим весом тысячи крохотных ракушек, я слышал тысячу живых, испуганных звуков, потом он вернулся и тихо, того не замечая, погрузился в мертвую часть комнаты; опять удалился, снова топтался, поднимая целое облачко песка и пыли. Я подумал, что во время приступов бессонницы он, должно быть, вот так расхаживает взад-вперед, тщетно призывая сон в оцепенении своей крови.

— Полагаю, вы слышали, — объявил он, — что это здание будет превращено в диспансер. Мы уже занимаем два первых этажа. Остальные будут отведены под центр по приему тех жителей района, которые должны покинуть свои дома, но при этом больны. Так что вы не сможете здесь оставаться.

— Вы серьезно?

— В любом случае вам придется уйти. Вам здесь не место. Санитарная ситуация плачевна. В любой момент может произойти множество неприятных вещей.

— Здание будет реквизировано?

— Возможно. Обстоятельства тем временем его уже реквизировали.

Я слушал его так усердно, что мне стало больно, я даже ощутил стреляющую боль в бедре.

— Диспансер? Но если речь идет о диспансере, почему я не могу остаться? Я болен, за мной будут ухаживать прямо на месте.

Я услышал, как он снова рассмеялся.

— Мы будем принимать других больных, больных особой категории. Видите ли, Анри Зорге, вопреки тому, во что вы верите, будучи членом правящей категории, не все везде идет наилучшим образом. Вы прогуливаетесь по улицам, и то, что вы видите, вас устраивает, вас поддерживает. Вы заходите в дома, и люди, которых вы встречаете, кажутся вам довольными, кажутся примерными гражданами, тружениками, тороватыми общим благом, подчас бедными, но все же очень богатыми. Но вот я, я не захожу в дома, не прогуливаюсь по улицам. Я спускаюсь под землю и встречаю там людей совсем иного рода: людей замурованных, падших в юдоль унижения и стыда и превративших этот стыд в свою гордость, тех, кто выпал за пределы официального существования и, чтобы к нему не возвращаться, предпочитает жить вне существования, без имени, без дневного света, без прав. Для них то, что вы называете надлежащим светом, это дно могилы, а ваша свобода — тюрьма. И они не подвижники, не труженики, не добряки, в них нет гражданского духа, они ничего никому не дают и не повторяют каждый миг наподобие вас: «Ах! я хотел бы вам помочь, я хотел бы вас просветить». Они требуют отнюдь не быть богатыми, а быть бедными против вас, преступниками против вас. А вы, со своим коварством, с вашим духом господства, хотите лишить их и этого. Хотите знать, почему меня заинтересовал ваш случай, почему я в конце концов провел столько времени рядом с таким довольным и словоохотливым юнцом? Из-за вашего имени? Возможно. Но прежде всего — потому, что вы настолько подчинены этому миру, что даже когда ваши мысли становятся совсем диковинными, их все равно нашептывает вам он, они его отражают, его защищают. Наставить меня на путь истинный не прочь даже ваша болезнь. Что-что, а это вы до меня донесли. Весьма впечатляюще. Оно того стоило.

22
{"b":"862147","o":1}