– Да, – кивнула я.

– Но… честно говоря, милая, все не так радужно. Эти банды мальчишек на великах, которые режут людей ножами. Я видел их в новостях. И террористические атаки теперь почти каждый день.

– Не каждый, – закатила я глаза. – И здесь, в Брадфорде, тоже бывают нападения с ножом.

– Не так много, милая. Не так много, как в Лондоне, – сказал он, погрозив мне пальцем, как будто только он знал, как устроен мир.

– Я еду, папа. Мамины деньги до сих пор у меня. Я потрачу их на аренду квартиры.

Это его огорчило.

– Ты всегда говорила, что вложишь их в организацию новой галереи. В поддержку местных художников.

Мне была невыносима мысль снова вести этот разговор.

– Потому что в прошлый раз получилось же так офигительно!

Я сложила нож и вилку и встала.

– Не груби мне. Не я виноват в чертовом кризисе.

– Я знаю, папа. Знаю. Извини, что сорвалась. Мне надо возвращаться наверх. Я подыскиваю квартиры, и это может затянуться. Не жди меня.

Я послала ему короткую, грустную улыбку и оставила его в мрачном одиночестве.

__________

Наверху я включила ноутбук и посмотрела на вордовский документ, который открыла рядом с «Инстаграм» в браузере. Туда я записала все ключевые локации с фотографий, которые выложил Чарли Аллертон-Джонс за последние несколько месяцев. Одно было ясно сразу: за исключением нескольких однодневных поездок и отпусков, семья жила и проводила львиную долю своего времени в Кенсингтон и Челси. Фото были сделаны либо там, либо в Белгравии, Пимлико или других районах центрального Лондона. Похоже, они почти никогда не осмеливались зайти в восточный Лондон или очень далеко на юг, или, по крайней мере, если и забредали, то не документировали свои путешествия туда для всего мира. Чарли был достаточно осторожен и не показывал точные адреса, но под фото Чарли в гамаке, как я предположила, в их саду обнаружился комментарий «Тяжелая жизнь экипажа Карлайл-сквер» с подмигивающим смайликом. Манера общения Чарли и пользователя походила на дружескую, и этот друг выдал важную деталь. Я погуглила Карлайл-сквер и узнала, что та действительно находится в Челси, рядом с Кингс-роуд.

Я занялась поисками на сайтах аренды жилья. Цены были заоблачными. Конечно, я знала, что Лондон – дорогой город, но цены за однокомнатную квартиру с кухней и ванной меня шокировали. Через полчаса я была готова заплакать. Мне была невыносима мысль снимать квартиру с кем-то – мысль жить с группой двадцатилетних «молодых профессионалов» приводила меня в ужас. Двадцатипятилетние, спешащие на работу, полные оптимизма юности и всего того, о чем я думала, когда открывала свою галерею и верила, что действительно могу быть фотографом и вести бизнес, и что людям будет не все равно. Может, все это было сном?

В конце концов мне пришлось отказаться от поисков квартиры в Челси. Было несколько в том же боро, но я оказалась бы в прямом смысле за много миль, на другой стороне Гайд-парка, а мне отчаянно этого не хотелось. В итоге я нашла квартиру в Вестминстере, которую с трудом могла себе позволить, если буду жить, как настоящая нищая, на готовых блюдах по скидкам и консервированных супах. Квартира находилась в микрорайоне Черчилль-Гарденс в Пимлико. Оттуда до Карлайл-сквер около получаса пешком. Не идеально, но вполне выполнимо.

Смогу ли я действительно это сделать? Несколько минут я обдумывала этот вопрос. Затем позвонила в агентство, указанное в описании квартиры. После трех гудков мне ответила женщина со скучающим голосом.

– Здравствуйте, – сказала я, стараясь казаться уверенной и твердой в своем решении. – Меня зовут Рейчел, и я хотела бы снять квартиру на Черчилль-Гарденс-роуд в Пимлико, которую вы предлагаете.

День убийства

Полицейский, который приходит за нами с Титусом, наблюдает, как мы снимаем одежду, которую затем помещают в чистые пластиковые мешки. Нам вручают спортивные штаны и кофты из синтетики, которая потрескивает и слегка неприятна телу. Затем нас везут в полицейский участок Белгравии. И начинаются допросы.

Нас с Титусом разделяют, хотя все очень любезны и поддерживают. Доброжелательная женщина в форме говорит мне, что такова процедура, и что им просто нужно побеседовать о том, что произошло.

– Титусу только пятнадцать, – говорю я. – Я хочу быть с ним.

Мне отвечают, что это возможно, и провожают в комнату с диванами, где Титус в одиночестве сидит возле дальней стены. Следом за мной заходит другой полицейский и ждет с нами. Они следят, чтобы мы не начали сверять показания? Вырабатывать стратегию? Или все это нормально?

Я на пределе, и до меня доходит реальность ситуации. Я злюсь на себя, что не поговорил с Титусом как следует до приезда полиции, но теперь шанс упущен, и скоро приходит мужчина среднего роста и телосложения с темными волосами и румяным лицом.

– Чарльз Аллертон-Джонс? – спрашивает он, глядя на меня.

– Да, – отвечаю я.

– Нам нужно официальное заявление от вас о том, что произошло. Я понимаю, что это очень тяжело, и вы потрясены таким испытанием, но не сомневайтесь, мы делаем все возможное, чтобы разобраться в случившемся. Женщина, которая вызвала полицию, сейчас под стражей и призналась в убийстве вашего мужа. Однако, я уверен, вы понимаете: нам очень важно как можно быстрее узнать вашу версию и версию вашего сына.

Его слова впиваются в меня крошечными иголками, каждое задевает чувствительную часть мозга. «Потрясены. Призналась. Убийство». Наконец я поднимаю на него глаза и говорю:

– Я хочу остаться с Титусом.

Сержант Стимсон смотрит на мальчика, который, опустив голову, пялится в пол.

– Мы предпочли бы поговорить с вами наедине, мистер Аллертон-Джонс. Титуса не будут опрашивать без вашего присутствия или хотя бы без вашего ведома. Вы можете вызвать кого-нибудь, чтобы побыть с ним?

Я киваю:

– Мою маму… но ваши коллеги забрали мой телефон.

– Вы можете воспользоваться местным телефоном.

Он провожает меня в коридор. Уходя, я успокаивающе, как надеюсь, улыбаюсь Титусу, но он не отрывает глаз от коврового покрытия.

Я звоню маме, затем отцу, но к моей ярости ни один из них не берет трубку. Я снова набираю маму и оставляю сообщение, чтобы она приехала в полицейский участок Белгравии и что случилось нечто ужасное. Закончив, я переживаю, что не уточнил, что мы с Титусом целы и невредимы, но все же сержусь, что не смог дозвониться до них сразу.

После меня отводят в допросную. Она серая и унылая – более обыкновенная, чем высокотехнологичные, космические помещения, которые показывают в фильмах по телевизору. Тон сержанта Стимсона варьируется от жестко-официального до деликатно-сочувствующего.

– Пожалуйста, начните с самого начала.

Я набираю воздуха в грудь, затем решительно смотрю ему в глаза и бессовестно вру:

– Рейчел убила моего мужа. Она прервала наш ужин, схватила со стола кухонный нож и всадила в него.

День убийства

Допрос в полиции длится недолго. Меня задерживают, зачитывают права, выдают одежду, мои вещи забирают, а затем провожают в камеру, где я жду несколько часов. Затем сержант уголовной полиции Даррен Стимсон начинает допрос. Во всяком случае, пытается.

В допросной холодно, кондиционер шпарит на полную. Похоже, те, кто обслуживает участок, еще не догадались, что лето окончательно свернуло к прохладе. Но даже так сержант Стимсон как будто испытывает прилив жара, он повесил пиджак на спинку стула и периодически расслабляет галстук. Возможно, у него высокое давление или проблемы с щитовидкой.

– Рейчел, нам очень поможет, если вы дадите нам целостное представление. Это может повлиять на ход дела в суде. Если бы мы только знали, почему вы сделали то, о чем сказали. Расскажите мне про вечер, шаг за шагом.

Он уже говорил это. «Шаг за шагом». Не вижу смысла делать то, что он просит, помимо того, что уже сказала им. Так что я решаю, что теперь моя очередь повторяться.