Это важные страницы в истории Ламмеры. И я хотел бы вам о ней поведать, взяв в помощь крайне важный документ времени междоусобиц, войн, обмана и кровопролитий – дневник под названием "Прах", который даёт нам подробное видение картины минувших колец от лица не абы кого, а самого Эксодия Айтилла, одного из правителей влиятельного клана на западе Ламмеры. Без него, возможно, множество – если не большинство – событий так бы и остались за пеленой незнания и навсегда бы затерялись в прошлом. Так давайте перенесемся на множество веков назад и узнаем, что случилось с династией Айтилла и что привело кланы удивительной и опасной Ламмеры ко второй и третьей клановой войне.

Герб клана Айтилла (Королевство Айтилла)

"Прах – остаток пламени, мощного и гордого, жгучего и голодного"

Гидеон и Рьяна Айтилла правят кланом в мирное, даже беззаботное в какой-то степени, если не считать цены мира с могучим кланом Лакшата, которому еженедельно приходится платить дань и отдавать часть продовольствия. Никому в государстве не требовалось выходить убивать на полях брани солдат других кланов за место под Сэн. Поэтому гуатти жили в покое и не боялись за свою жизнь. Так правил Гидеон Айтилла.

      Гидеон, освободившись на несколько часов от дел государя, решил, собравшись с детьми в трапезной, заняться делом родителя и преподать урок сыновьям, одним из которых был наш герой и автор дневника "Прах" – Эксодий Айтилла. Он, будучи молодым юношей, слушал наставления отца и уже имел свои взгляды на положение дел в стране. Отец его был крупным чернокожим мужчиной с понемногу седеющей пышной бородой, под которую он временами клал увесистую сухую ладонь, что могла запросто охватить лицо обычного человека целиком и сплющить, используя мощную мускулатуру короля, прошедшего через войну и тяжелейшие схватки, выступая против сильнейших полководцев Лакшата в грандиозных и кровавых битвах. Глаза его источали силу и мудрость человека, знающего жизнь и готового передать знания потомкам. А из его уст голосом, словно медленной птицы со стальными, хлопающими с лязгом металла и глухими хлопками крыльями, взлетали и пикировали в умы детей неторопливым и низким полётом, доходчивым и простым, но настолько же и суровым: "Когда моё время уйдет, Эксодий, ты будешь править в мирное время, а народ будет тебя любить, как моего сына и Короля этих земель. Я кровью и потом своих соотечественников и ратников добивался только этого. Мы – потомки великого Адио Айтилла. Именно он сумел объединить разбредшейся народ гуатти и создать эту страну. Он пережил много боли, лишений, побед и поражений, и стал основоположником того, что вы видите вокруг, дети мои. Мы как его потомки должны чтить и уважать всё то, что создал и ваш, и мой предок: блюсти древние законы, созданные Адио Айтилла и Совет Магистров, что имеют буллу1 и право по сим законам судить. Это касается не только народа, но и короля. Нет… Особенно короля."

      Эксодий, в силу своего возраста и горячего, юношеского нрава, нахмурив густые черные брови, что были похожи своей небрежностью и изгибами на молнии, тонким голосом зарычал, словно молодой котёнок на старого льва с той же дерзостью, с какой бросают вызов схлестнуться в дуэли: "Отец, ты считаешь, что такая страна хороша? Да ты слеп, раз не видишь, под каким гнётом живёт твой народ! И ты правда хочешь, чтобы я оставил всё как есть?! Я не собираюсь выкалывать себе глаза миром, который навязал нам Лакшата, и мой народ будет жить в сто крат лучше, когда я исправлю твои ошибки!"

      Гидеон хоть и безгранично любил своих детей, но оставлять такую дерзость безнаказанной он не мог, ибо в нём взыграл лик полководца, способного удержать дисциплину в многотысячной армии. И он, будто по привычке, ударил увесистым кулаком по столу и, глядя Эксодию прямо в полные детской злобы и обиды глаза, с грохотом вскрикнул сыну: "Следи за манерами, разговаривая с родителем! Ты ещё слишком мал, чтобы понять суть таких тонких вещей, так что в твоей голове не должно возникать и мысли о том, чтобы спорить!" После этой вспышки гнева, совсем маленькие Гвала и Алмакир потеряли дар речи и не могли от страха удержать ложку без дрожи в пальцах, а Дахий, что был на пару колец их младше, и вовсе начал рыдать то ли от громкого удара и враждебного гнева в голосе Гидеона, то ли от страха за старшего брата, на которого гнев и обрушился. Однако сам Эксодий постоял на своём: пару секунд вглядывался в огромный кулак отца на столе, а уже затем в его гневные очи, после чего молча ушел из трапезной, не окинув никого взглядом.

      Время подходило к вечеру; на окрестностях дворца по кирпичным дорожкам прошлись лучи Сэн, понемногу уходя в закат, одаривая напоследок дня людей теплом и светом. И когда Сэн ушёл за горизонт, в тёмных уголках покоев короля Гидеона медленно, стараясь не привлечь внимания, шагал Эксодий в короткой тунике и зажёг свечу только тогда, когда добрался до своей цели. Свет свечи переливался в металлической оправе небольшого сундука оранжевым бликом, а полированная деревянная крышка на ощупь оказалась удивительно приятной и гладкой несмотря на то, что за содержимым уже давно никому не было дела, отчего столь красивое изделие долгое время оставалось под коркой пыли. И когда Эксодий открыл сундук, он увидел свой желанный предмет: отцовскую шпагу с позолоченным эфесом, а крупный рубин в яблоке блестел от света свечи. Вот что писал сам Эксодий уже будучи взрослым мужчиной про оружие отца:

"Я видел не просто оружие. Это было произведением искусства наших ремесленников, сотворивших из куска металла то, что способно одним своим видом как укрепить боевой дух солдат, так и ввести в ужас и трепет от насколько тонкого, настолько и острого и смертоносного оружия. Когда я был маленьким, часто видел на улицах баронов со шпагами, и видеть мечи мне было не впервой, но этот был совсем другим. Он был ушедшим далеко вперед и не понаслышке знал о сражениях. Именно эту шпагу поднимал в небо мой отец, когда кричал своим воинам: "в атаку!" Мне было в какой-то степени стыдно брать в руки это оружие: я считал, что просто недостоин его. Но юношеская упертость взяла надо мной верх, а руки схватили тяжелый для них меч и унесли во двор, чтобы наконец опробовать, выплескивая гнев на невидимом противнике, – в нём я видел весь народ Лакшата, который всеми правдами и неправдами покушался на мою страну."

Так Эксодий, выхватив рукою шпагу, в трепете и спешке ринулся к черному ходу, ведущему в сады дворца, украшенные мраморными арками, коих обвивали цветущие лозы и пахли так сладко и нежно, что юнец сразу же заметил разницу между привычным ему запахом пыльной ткани гобеленов на стенах и благоухающими разнообразными цветами, смотрящими на Шенч, что ласкал их лепестки голубым светом. Эксодий не затерялся в красотах этого места и нашёл там просторный уголок, где можно было хорошенько расступиться, делать выпады невидимому врагу и колоть его украденным оружием. Однако в тот момент он не считал, что совершил преступление: в голове были лишь мысли о том, как он наконец начнёт заниматься фехтованием и прочувствует меч всем своим нутром, чтобы мстить обидчикам, да и после этого Эксодий собирался после тренировки вернуть его на место, так что в его голове о краже не было и намёка.

      Когда Эксодий встал на нужное место, то постарался вспомнить боевую стойку и то, как вообще правильно держать оружие. Огромная шпага соскальзывала из ладони и была тяжела, а каждый удар требовал больших усилий. Это было настоящее оружие, которым так неумело пользовались, пытаясь поразить воздух. Запястье Эксодия начало болеть уже после десятого выпада, но упорство и ненависть делали своё дело: когда рука мальчика дрожала от постоянных напряжений, то пальцы неволей разжали рукоять, и шпага упала, воткнувшись в землю. Эксодий от досады пнул почву, что "забрала" его меч, и уже собирался поменять руку, надеясь, что левая у него окажется сильнее правой, но в этот момент позади себя он услышал знакомый, до боли приятный и нежный женский голос: "Эксодий, сынок, кого ты так рьяно стараешься задеть этим мечом?" Малец испугался того, что его заметили, но как только он обернулся, то увидел мать, стоящую у клумбы с голубыми цветами. Она томным взглядом медленно отвела глаза от Шенч к своему сыну, чтобы со слабой улыбкой на тёмном лице услышать ответ и увидеть воинственный, но забавный вид чада, не сумевшего управиться со шпагой. Эксодий, справившись со взглядом матери, сумел дать чёткий ответ: