Я узнала о преодолении боли прошлого благодаря многим пациентам, которые щедро делились своими историями в общественных медицинских центрах, где мне довелось работать.

В наркологической клинике я помогаю людям понять, что употребление наркотиков было реакцией на дискомфорт в их нервной системе, реакцией на травмы, которые они хранят в своем теле.

Это вселяет в меня надежду в отношении каждого из этих людей, в отношении всего человечества.

Я многое узнала у вас, мои читатели, многие из которых впервые услышали обо мне в соцсетях. Я появилась там в январе 2021 года, понимая, какое влияние оказывают на людей травма и стресс. Между тем тогда я не понимала, насколько невероятным было здешнее онлайн-сообщество. Творцы, занимающиеся вопросами психического здоровья, выкладывают одноминутные видеоролики с гениальными идеями. Люди делятся своим опытом и мудростью в аутентичной и увлекательной форме.

Будучи психотерапевтом, я знаю, что творчество и перформанс могут помочь исцелить травму. Соцсети стали замечательным инструментом наблюдения. Я вижу боль и красоту. Я слышу страхи и озарения. Чем дольше я подписана на людей, тем более очевидным становится их рост, их упорный труд, благодаря которым они избавляются от преследующей их боли прошлого. Я вижу, как прекрасные сообщества поддерживают друг друга, делятся своими переживаниями, заботятся друг о друге. Они вместе борются с интернет-троллями, порой даже направляя подписчиков, чтобы исправить мировые несправедливости. Мне очень повезло, что я нашла это интернет-сообщество. Хотя я пришла в это пространство в качестве активного участника, я снова оказалась в роли ученика. Многие из вас стали моими учителями.

Моими первыми учителями были родители: «Ты на три четверти шотландка и на четверть украинка». Одно из моих самых ранних воспоминаний – я сижу у отца на коленях, обхватив своими пухлыми ручками его пальцы. Он качает меня с каждым словом, и я помню, как хихикала, будто это самое смешное, что я когда-либо слышала. А потом он смеется, потому что не понимает, почему я нахожу это смешным.

Только когда я стала старше, я поняла значение его слов. Я родом откуда-то – эти места, эти люди живут внутри меня.

У меня не сохранилось воспоминаний о родителях моего отца. Только когда я начала изучать психологическую травму, мне пришло в голову расспросить его о его детстве.

Говорить с отцом о его собственной травме привязанности нелегко; я не знала, с чего начать.

А теперь его нет, и спросить больше некого.

Мы с моей подругой Марго были в Санкт-Петербурге, выписывались из нашего отеля. Предыдущие пару недель мы провели в высокогорном походе в Кыргызстане, спали в юртах на мягких, влажных матрасах, брошенных на пол, однако сообщение от моей сестры положило конец нашей поездке.

«Позвони мне. С папой беда».

Скупой видеозвонок позволил мне попрощаться с человеком, который всегда понимал меня, как никто другой. В такси по дороге в аэропорт я сказала папе, как сильно его люблю и что я готова его отпустить.

Шесть месяцев спустя я потеряла свою бабушку. Она была уморительной, одной из лучших рассказчиц, которых я знала. Я начала писать благодаря ее историям, однако бабушка так стыдилась своего украинского прошлого, что никогда не рассказывала о нем никому из своих нынешних знакомых. Они все были убеждены, что она шотландка. Все дело в том, что украинские корни в то время (родилась она в 1915 году) в Альберте непременно привели бы к дискриминации. Украинцев было принято считать глупыми и ленивыми, хотя на самом деле это было совсем не так. Мое любопытство помогло моей бабушке переписать ее историю с точки зрения любви и гордости.

В самом начале пандемии COVID-19 в 2020 году мне позвонила мама, пребывающая в крайней степени бешенства, попросила поговорить с водителями скорой помощи. Они находились в ванной комнате моей бабушки, где ее настиг инсульт. Сотрудники скорой помощи осторожно подняли ее хрупкое тело и оставались там, пока не приехала моя мама. Я примчалась, вооруженная всеми своими знаниями и надувным матрасом, и два дня вводила бабушке лекарства, чтобы облегчить ее уход. Я разговаривала с ней, пытаясь услышать последний рассказ, последнюю улыбку. Она не могла есть, речь была неразборчивой. Я теряла бабушку крупица за крупицей, пока она не скончалась.

Когда это случилось, я обхватила ее руками и ногами и минуту (а может, и все десять) крепко сжимала ее тело, шептала ей, как ее любят.

Тебя любят. Эти слова до сих пор эхом отдаются у меня в голове.

Труднее всего было помогать упаковывать ее тело в полиэтиленовый мешок, поскольку в похоронном бюро не хватало персонала.

Я хотела бы, чтобы вы знали, что и я переживала тяжелые утраты. Мы, профессионалы, обычно не говорим о собственных травмах. Тем не менее они нас формируют. Даже моя наследственная травма, связанная с доведенными до нищеты предками с обеих сторон. Когда я росла, то знала лишь о традиционных блюдах украинской кухни и шотландских килтах. На самом же деле в моем наследии таилось нечто гораздо большее. В нем была боль. Угнетение. Это отразилось и на мне, даже если я об этом и не догадывалась. Мы еще поговорим с вами об усугублении травмы такими факторами, как раса, гендер или классовая принадлежность. Я расскажу вам о традициях исцеления и культурных практиках. Потому что мудрости всегда было место.

Я не буду подробно описывать все свои утраты и травмы. Тем не менее я хочу, чтобы вы знали, что они являются частью моей личности. Не как врача, а как человека, живущего в этом мире. Потому что это важнее, чем буквы, из которых состоит мое имя.

Хотя я пережила неописуемое горе, потеряв двух горячо любимых мною людей с разницей в полгода, эта любовь сформировала меня как личность. Такую же любовь и заботу я хочу предложить и вам, пока вы будете читать эту книгу. Я хочу подарить вам все, что мне выпала честь пережить, увидеть и изучить. Потому что это помогает людям.

И хотя эта книга прежде всего о травме, она также и о посттравматическом росте. О мужестве. О щедрости и дарении.

Как врач, я имею право навешивать на людей только негативные ярлыки. Ожирение. Деменция. Болезнь. Дегенерация.

При психиатрических заболеваниях ярлыки еще более негативные, поскольку несут в себе определенную стигму предвзятости. А также вопросы. Потому что диагностическое руководство создано на основе мнений очень определенной группы людей. Оно лишь пытается втиснуть живых людей в узкие диагностические категории, в то время как в реальности каждый из них значит гораздо больше навешенного ярлыка.

И это касается не только их. Не только вас. Меня тоже.

Когда я готовилась к поступлению в медицинский колледж, то часами напролет сидела в библиотеке. Один день сменял другой. По ночам, когда библиотека закрывалась, я находила на улице столик, чтобы продолжить заниматься. Мои пальцы были перманентно в маркере-текстовыделителе, а шепот других студентов сливался в единый гул.

Чтобы выдержать эти учебные марафоны, я выпивала по четыре, пять, шесть чашек кофе в день. Порой по вечерам, когда я возвращалась домой, меня била дрожь, а сердце в груди бешено колотилось. Однажды мне стало так плохо, что я позвонила в больницу, где работала волонтером. Медсестра, которой я говорила, что у меня сердечный приступ, сказала мне, что на самом деле это паническая атака.

К счастью, в то время я изучала психологию.

Когда я описала профессору свои симптомы, чувство всепоглощающей обреченности, он одолжил мне одну из своих книг. В ней описывались симптомы тревоги и техника, с помощью которой я могла распознать их и послать новые сигналы своему телу. Я тренировалась объективно отслеживать эти сигналы. Убеждала себя, что это лишь эмоция, считывала свои внутренние ощущения и желала, чтобы они прошли. Затем я начинала глубоко дышать, пока они не отступали. В конце концов мне удалось добиться того, чтобы волны всепоглощающей паники больше не приносили мне столь сильного дискомфорта.