– Если только пришлый не предложит более высокую ставку за покровительство. Ты это имеешь ввиду?
– Возможно. Но в небольших городах больше ценят не деньги, а личную заинтересованность. Родственные и дружеские связи выше денежных.
–Чужаку для начала надо доверие завоевать, прежде чем дело открывать, – согласилась с Бурым Джули.
– Но когда ты набирала людей на это предприятие, то…
– Вань, я же не собиралась возвращаться в город. И металл продавать в вашем городе я не намерена. Он вам не нужен. Вот в Арке, там много мастерских, которые делают машины. Они металл из старых городов с руками отрывают. Сейчас хоть и стараются литейщики восстановить производство стали, но она получается более тяжёлой, чем металл в городах.
– Тогда почему людям не вернуться в города или не начать организовывать такие экспедиции за металлом на постоянной основе? – спросил я.
– Потому что единицы могут ночь в степи пережить. Бродяги ездят по проторенным маршрутам. Максимум в районе одного светового дня пути. Больных на голову мало, – ответил Бурый. – Бандиты свои базы располагают в полудне пути от трасс.
– Заброшенные города, до которых могли дотянуться руки уже разобраны по винтику, – добавила Джули.
– Слушайте, а почему люди не остались в городах? Ведь можно было разбить поля и огороды рядом с ними.
– Вот возьмём этот городок. Люди пытались здесь остаться, когда началась война. Здесь был хороший бункер, в котором могли переждать атаку снарядов вплоть до ядерных. Здесь жрачки было на тридцать лет с учётом трёхкратного перенаселения бункера. Но никто не учитывает человеческий фактор. Внутренняя война за власть, фанатизм и желание пострадать. Люди любят страдать, считая, что через свои и чужие страдания они искупят свои плохие поступки. Мир рушится на глазах. Что делать? Искать виновных. А кто виновные? Мы сами. Мы виноваты в том, что случилось. Но вместо того, чтоб признать вину и попытаться выжить в новом мире, рассказать детям, что делать так больше нельзя, извлечь урок из ошибок, безумный учёный распечатал лабораторию и стал приносить жертвы цветкам. Человеческие жертвы.
– Гадость какая! – я аж сплюнул.
– Она считала, что делает доброе дело, – ответила Джули. – Что таким методом спасёт человечество. Людям надо во что-то верить. Когда наука предаёт, когда предаёт правительство, то происходит переосмысление жизни и вера принимает какую-то извращённую форму.
– Ты из этого города. Но раньше не возвращалась, – сказал я.
– Родилась здесь. Мама наукой занималась, а отец мастером установок был. Но это давно было, пока она с головой дружила и не хотела меня на съедение цветочкам отправить. Посчитала, что я принесла в этот мир апокалипсис, раз родилась в год начала войны, – Джули выпила залпом стопку и поднялась. – Темнеет. Надо нам закругляться.
– Почему через столько лет ты решила вернуться? Надеюсь, не для того, чтоб нас в жертву цветочку принести? – спросил я, посмотрев на неё.
– Деньги. Здесь их можно заработать быстро, – ответила Джули.
– Разомнём ноги? – предложил Бурый.
– Давай, – согласился я.
Мы отошли чуть в сторону от машины. Город был небольшой, но мощный. Массивный и мрачный. Когда я смотрел в его сторону, то на ум приходило кладбище с мраморными памятниками, которые порой ставили в рост человека.
– Металл режем и тут же грузим. Мы с тобой этим занимаемся, Джули на страже. В любом случае не расслабляйся. Не нравится мне этот город. И Джули не нравится. Рожа у неё грустная.
– Меня насторожило, если бы она была весёлая, – ответил я.
– Завтра можем натолкнуться на любую дрянь. Будь готов. По возможности прикрываем друг другу спины.
– Как и спину Джули.
– По возможности. Имеешь возражения? – Бурый покосился в мою сторону.
– Я тебе уже свою позицию по данному вопросу говорил, – ответил я. Бурый промолчал, но мне показалось, что он мне не особо поверил.
После самогона появилась лёгкость, а все проблемы стали казаться незначительными. Нервное напряжение начало отпускать.
– О чём вы там болтает? – как бы между делом спросила Джули.
– Да Бурый опытом делится, как девок при помощи денег и наглости кадрить, – ответил я, запрыгивая в машину и заваливаясь на сидение. Спать хотелось до безобразия. И желательно без кошмаров.
Кошмары пришли ночью, когда машина подскакивала на ухабах и куда-то неслась. Впереди были мутанты-цветы, которые нас хотели съесть, твари, Бурый с ножом около моего горла, плачущая Джуои и вой. Я же отказывался открывать глаза. Вроде и понимал, что это всего лишь сон, но было всё равно не по себе. Когда машина перестала качаться, я открыл глаза. На лобовом стекле сидело что-то невообразимое и скалилось. Лапы, похожие на усы муравьёв скреблись по стеклу.
– Охренеть, – пробормотал я, снимая рубашку.
– Ты чего делаешь? – спросил Бурый.
– Нахрен мне на эту рожу любоваться? – завешивая рубашкой лобовое стекло изнутри, спросил я. – Откроешь так глаза и заикаться начнёшь.
– Это закроет нам обзор.
– Бурый, а тебе не наплевать? Закроет и ладно. Если тварь пробьёт стекло, что мало вероятно, то нам хана. Отбиться не получится. Любоваться же на её морду всю ночь я не намерен. Давайте спать. Завтра пахать целый день, – укладываясь поудобнее на кресле, ответил я.
– При таком звуке? Заснуть невозможно.
– Плевать. Не хочу на дрожь силы тратить, – ответил я, вновь засыпая, про себя повторяя стишок про поле, девушку с венком и загадочной улыбкой. Это было лучше, чем думать о гадости…
Глава 8.Черта
Эта ночь была другой. Хоть и плохо, но я всё же спал. Кошмары мучили, но я отстранился от них. Утро я встретил довольно бодрым, в отличие от Бурого и Джули, которые варились в живом кошмаре всю ночь. В этот раз мы ждали два часа после рассвета, чтоб все твари точно разбежались. Пока ждали, то освободили кузов машины, паёк перетащив в кабину.
– Джули, на кой тебе столько ящиков консервов? – спросил я.
– На всякий случай, – ответила она.
– Хочешь поехать в Верхние сады? – рассмеялся Бурый, а взгляд был настороженный.
– Думаю об Оазисе.
– Одно дело думать, а другое дело решить, куда поедешь.
– Давай для начала металл наберём, – сказала Джули. – Как наберём, так и будем думать, куда поедем.
– Темнишь.
– Если металла будет много, то поедем в Оазис. Если мало, то есть смысл тащиться в Сады, – ответила она.
– Почему? – спросил я.
– Чтоб окупить нашу поездку, – ответила Джули. – Работаем, а не языками треплем.
Работа. Мы поехали в сторону города. Возможно, когда-то давно он был красивым, состоящем из металла, железа, стёкла и пластика, но сейчас город вызывал сожаление, что эти времена прошли. Дома здесь были высокие. Самое маленькое здание было десять этажей. Самое высокое под сорок. Город закрывал отражающий экран, который сливался с пейзажем. Местами экраны были разрушены. В этих местах и виднелись части зданий. Как будто стали видны пиксели на экране телевизора.
– Нам нужно за этот экран? – спросил я.
– Да, – коротко ответила Джули.
Говорить в этом месте не хотелось. Мы были словно на кладбище, где лучше было молчать и думать о… Вечном? А что такое вечность. Смерть. Я помнил, как умирал. Помнил то странное ощущение, что сковало тело. Вечность. А была ли эта вечность?
Я протёр ладонями лицо. Уходить в философию было лишним. Что бы ни было Там, я был здесь. А значит надо было сделать так, чтоб продержаться в этой жизни подольше.
Я заметил в одном месте что-то вроде ворот, но Джули машину направила дальше в сторону дыры в экране.
– Ворота находятся под наблюдением. Я не знаю, кто остался в городе. И не хочу, чтоб о нашем появление узнали раньше, чем мы захотим отсюда уехать. В идеале, чтоб никто не узнал, – ответила она.
– Локатор людей показывает? – спросил Бурый. Странно, что это его лишь сейчас заинтересовало, а не перед началом пути.