— Мне надо с тобой кое о чем поговорить, — начинаю я.

Внезапно взгляд ее становится враждебным.

— Да, и мне тоже надо кое о чем поговорить с тобой, — закипает она.

Я спускаюсь по лестнице перед ней.

— Меня что же, теперь надо изолировать? — почти кричит она. — Как в тюрьме?

Она догоняет меня и идет рядом, мы уходим со школьного двора.

— Мама? Мама?! — ее голос звучит все громче и настойчивей.

Когда мы с Гейром встречались в последний раз, разговор зашел о Майкен.

— Я думаю, она довольно трудный ребенок, — сказала я.

— Да, — согласился он, — с ней непросто. Может быть, стоит дать ей время и оставить в покое, пока все образуется. И тогда многие ураганы могут пройти мимо.

Гейр сейчас в Болонье на кулинарной конференции и вернется не раньше чем через три дня.

Я сижу в машине, пока Майкен беседует с Туве возле качелей. Мне приходится ждать долго, из-за капризов и прихотей Майкен мое сердце выпрыгивает из груди, я чувствую, что теряю контроль. Захочет ли Майкен сесть ко мне в машину и поехать домой? Может, она выставит условие, что поедет только с Туве? Что тогда делать?

Года в два-три у Майкен случались жуткие приступы упрямства и агрессии, она пыталась вырваться из моих рук, убежать подальше — куда угодно, только бы прочь от меня, ее не заботило, что она может упасть на пол и удариться. Я держала ее крепко и ждала, чтобы она успокоилась, расслабилась, прижалась ко мне, позволила приласкать и утешить, но этого не происходило. Она стояла неприступная как скала и голосила, а я пыталась рассуждать: мне нужно настоять на своем, я ведь могу просто сидеть и держать в руках этого орущего ребенка, терпеливо ждать, пока все закончится, но в результате я не выдерживала. В конце концов я сдавалась и оставляла ее лежать перекинувшись через ручку дивана и завывать. И тогда вмешивался Гейр. С безграничным спокойствием, он решительно брал Майкен на руки и шептал: «Все, все». Мягкий голос Гейра действовал гипнотически, создавая ощущение нереальности происходящего, чему я интуитивно пыталась противостоять. Они объединялись в единое целое, а мне не оставалось ничего другого, кроме как пойти покурить на балкон.

Разговор у качелей окончен, Майкен идет по асфальтовой дорожке к машине, садится, не произнося ни слова, недовольная — взгляд устремлен в окно. Фрёйя заболела и осталась дома, уроки она пропустила, Тронд Хенрик напряжен из-за того, что ему не удастся поработать над своей книгой. Фрёйя требует постоянного внимания, особенно когда она больна, так что хлопоты с ней заполняют собой целый день. Когда мы выезжаем на шоссе Е18, я начинаю:

— Ну и что же произошло в школе, Майкен? Между тобой, Йеспером и Молли?

Она сидит склонив голову набок, отвернувшись от меня.

— Ничего, — говорит она.

— Ну, Майкен, давай. Хьерсти рассказала мне, что случилось.

Майкен убирает руку от лица и одновременно поворачивается ко мне, рот приоткрыт, и она выговаривает медленно и членораздельно:

— Если бы ты знала, какой Йеспер козел! Чертов придурок!

Потом она качает головой, и прежде чем успевает отвернуться, я вижу слезы у нее в глазах, но я веду машину и не могу убрать руки с руля. И я думаю о том, что запомню этот момент надолго, а может, даже навсегда. Ее влажные, такие бездонные глаза. То, что это просто пустяк, к которому не надо относиться серьезно, что все пройдет, что это одна из сотен вещей, которые происходят с двенадцатилетними девочками, но и то, что для нее все это вместе — далеко не пустяки и всегда все всерьез. Я помню свои ощущения в этом возрасте, помню, насколько они тяжелы и болезненны, и они остаются в душе надолго — в моей до сих пор зарубки.

Потом Майкен снова поворачивается ко мне.

— Я не хочу больше жить в этом доме в Аскиме, — говорит она.

— Что ты имеешь в виду?

— Папа говорит, что я могу сама решить, — объясняет она, — где мне лучше жить.

— Что ты такого сделала Йесперу? — спрашиваю я.

Гейр сказал Майкен, что она сама может решить, где ей жить.

— Ты можешь мне рассказать, что вы с Молли сделали? — продолжаю допытываться.

По звуку собственного голоса я понимаю, что уже сдалась, и вижу, что это очевидно и Майкен. Она вольна делать, что ей вздумается, против Йеспера, сговорившись с Молли, и мне не удастся никак на это повлиять.

Еловые деревья мелькают за окнами автомобиля. Я сдалась, сдалась, сдалась. Уход за курами, сортировка вещей Майкен, варка варенья из красной смородины и малины, покраска двери, прием гостей, готовка, ваза с полевыми цветами в спальне, интимная близость с Трондом Хенриком — все ускользает из моих рук, из моей головы. Овечка Улла с бесконечно грустным взглядом, которой и нужно только побыть с людьми, а не с курами и которая теперь бродит в одиночестве в пустом сарае и по двору. Я сдалась в попытке найти взаимопонимание с Гейром; все, с меня довольно. Но сегодня пятница, мы с Трондом Хенриком обсуждали планы на выходные, с девочками, но это было еще до ссоры вчера вечером. «Тебе наплевать на все, кроме твоей книги, — сказала я. — На втором месте после нее у тебя Фрёйя, а потом твоя покойная мать. А уже после нее иду я. — Я рассердилась и выпалила самое страшное: — И очень жаль, что никому, кроме тебя самого, до твоей книги нет дела».

Я сказала это и что-то еще, а потом он объявил, что этого не сможет простить.

— Мне надоело жить здесь, у черта на рогах, — говорит Майкен, — и я не хочу жить вместе с Трондом Хенриком и Фрёйей, я их ненавижу!

За окном машины одна за другой проплывают ели, небо бесцветное и хмурое. Этой ночью я спала на матрасе в комнате Майкен, а сегодня утром кроватка Фрёйи оказалась пустой, и когда я вошла к Тронду Хенрику, Фрёйя лежала рядом с ним в нашей постели, и Тронд Хенрик сказал, что она плохо себя чувствует и не пойдет в школу. У нас с Майкен появилась возможность спокойно позавтракать вдвоем — только она и я, но мы ею не воспользовались. Потому что ни у нее, ни у меня не было желания провести утро вместе.

Я повернула к Аскиму.

— У меня такое впечатление, что ты их тоже ненавидишь, — говорит Майкен.

— Замолчи. — Я стараюсь спокойно держать обе руки на руле. — Я могу что-нибудь сделать, чтобы наша жизнь там стала лучше?

— Нет, — отрезает Майкен.

— Может, батут поставим? — спрашиваю я.

— Боже упаси!

Она хотела жить в старом доме, хотела завести кур и овец. Она получила то, что хотела, но она вечно недовольна.

— Может быть, есть смысл подумать о том, чтобы завести лошадь?

— Это не поможет, — говорит Майкен. — Ничего не поможет. Если мне придется остаться жить в этом доме, я покончу с собой. Я хочу жить с папой. Все время.

Во всех окнах горит свет, даже в спальне на втором этаже. Майкен отправляется прямо в дом, а я захожу в сарай, чтобы покормить Уллу. Заслышав характерный звук открываемого мешка с комбикормом, она выныривает из-за старого ржавого комбайна. Я насыпаю в ведро немного больше обычного и кладу сверху две небольшие охапки сена. Потом чешу ее за ушами и под шеей, она прижимает голову к моему бедру и смотрит вверх затуманенными глазами, ресницы белесые, она поджимает одну ногу, опирается на мои колени; овцы могут жить десять — двенадцать лет. Когда я поднимаюсь, Улла немедленно принимается за комбикорм, потом приподнимает голову и исподлобья смотрит мне вслед.

Переступив порог дома, я слышу, как хнычет Фрёйя. Сахарница перевернута, сахар рассыпан по всему столу, в мойке гора немытой посуды. Фрёйя сидит на руках у Тронда Хенрика. Майкен не видно; скорее всего, она в своей комнате. Когда мы перебрались сюда, Майкен захотела занять комнату, оклеенную розовыми обоями, она была самой просторной и продуваемой, но я тогда об этом не знала, стоял май, так что ей досталась розовая спальня.

Тронд Хенрик ставит Фрёйю на пол, но она взвизгивает, и он снова берет ее на руки. И Фрёйя завывает, повторяя одно слово — «мама». Когда Майкен остается у Гейра, чутье мне подсказывает, что у нее все хорошо, но когда с нами Фрёйя, я всем телом ощущаю, насколько ей не хватает мамы, бесконечное жизненно важное чувство, которое Тронд Хенрик никоим образом не может ей компенсировать, и я тоже не могу. Иногда, на какое-то время, Фрёйя забывает, как она несчастна, но рано или поздно всегда вспоминает.