«Счастливого Рождества, счастливого Рождества, счастливого Рождества!» — тоненько звенит голос Фрёйи, а Майкен сердито шикает на нее. Я прошу их доесть завтрак, почистить зубы и собираться, еще раз напоминаю Майкен, чтобы она не забыла надеть колготки.

— Можно поиграть в приставку? — спрашивает Фрёйя и улыбается, склонив голову набок.

— Десять минут, — сдаюсь я.

Я беру чашку с кофе, надеваю зимнюю куртку Тронда Хенрика и выхожу проверить кур и выкурить сигарету.

Едва-едва светает, проступают очертания домов и линия горизонта. Вокруг поля с торчащими из земли по краям пучками соломы, один участок вспахан, черные борозды покрыты налетом белой изморози.

Две курочки выходят из сарая, что-то клюют и топчутся по мерзлой земле. Я захожу в сарай и открываю дверь, ведущую в запертую часть курятника. В нос бьет резкий запах, он резче, чем обычно, у меня предчувствие чего-то неприятного и враждебного. Белоснежка нахохлилась на нижнем насесте, перья на спине снова запачканы кровью, под хвостом грязь. Возможно, ей пришлось защищаться.

Сигри сидит в гнезде, высиживает новое яйцо, и когда я пытаюсь его забрать, недовольно квохчет и пытается клюнуть меня, так что мне приходится оставить яйцо на прежнем месте. Куры выглядят такими обиженными, даже те, с кем все в порядке, и все толпятся вокруг с недовольным видом, словно хотят рассказать мне, что сами они не могут создать условия для благополучной жизни и что это — моя ответственность. Я отыскиваю в гнездах еще три яйца, осторожно опускаю их в карманы куртки.

Я сажусь у открытой двери в сарай и прикуриваю, с первой затяжкой чувствую приятное тепло в легких. Тронд Хенрик вырос здесь, но дом пустовал десять лет, с тех пор, как его брат переехал в Швецию. Мы получили и дом, и весь домашний скарб. Большая часть вещей здесь — семидесятых-восьмидесятых годов, но в сарае стояло огромное количество и старинной мебели. Я нахожу все новые и новые вещи, которыми мне хочется обставить дом. Я отскребла и покрасила откидную скамью на кухне и две разрозненные тумбочки. Ни с чем не сравнимое чувство, когда ты своими руками создаешь собственное жилище, мысленно отправляешься обратно в детство и вспоминаешь, как обставляла кукольный домик, это напоминает мне о моем пристанище на свалке во Фредрикстаде. Меня никто не мог обнаружить, там были горы вещей, некоторые еще вполне пригодные, некоторые — нет, фантастическое богатство, и всегда можно было выискать новые сокровища: кухонный стол с наполовину оторванным жаропрочным покрытием, диванные подушки с торчащим из прорех пухом и ватой, садовые кувшины, промокшие книги, старые матрасы и остовы кроватей, да еще заржавленная газонокосилка. Я прихватывала с собой из дома что-нибудь перекусить. Печенье «Мария», сморщенные зимние яблоки, шоколад, полбутылки выдохшейся газировки, пирожок с яблоками и красной смородиной «на черный день». Я звала с собой Анну Луизу, Халвора, а потом и Гуннара.

На горизонте, где поля сливаются с небом, светлеет нежная оранжевая полоска. Сегодня за обедом мы встречаемся с Гейром, наше общение стало проще, он перестал сопротивляться тому, что у меня происходит, — появлению в моей жизни Тронда Хенрика и переезду на маленькую ферму, ведь он хотел, чтобы мы с Майкен оставались в той самой двухкомнатной квартире, в которую я перебралась от него.

В последние годы, почти с тех самых пор, как я встретила Гейра, Элиза и Ян Улав отмечали Рождество у себя дома, чему мама радовалась, а мы с Гейром бывали там раз в два года, чередуя визиты к Элизе с посещением мамы Гейра. В своем рождественском письме Элиза поздравляла с праздником и с уверенностью добавляла: «Мы будем рады видеть вас у нас в гостях на праздновании Рождества», несмотря на то что я заранее предупредила ее о том, что мы подумываем пригласить всех к нам.

У меня остается еще полсигареты, когда приходит Майкен в резиновых сапогах Тронда Хенрика, без куртки, изо рта пар. Не говоря ни слова, она садится рядом со мной. Огонек сигареты становится ярче, когда я делаю затяжку.

— Здесь очень холодно, зачем ты вышла без куртки? — поворачиваюсь я к ней.

Она смотрит на меня с выражением отчаяния или злости, словно я пытаюсь отвлечь ее внимание на какие-то ничего не значащие пустяки, в то время как голова ее полна серьезными заботами. В волосах поблескивают бусинки.

— С Белоснежкой что-то не то, — начинаю я. — Что-то невзлюбили ее соседки.

— А нельзя ее поселить отдельно? — спрашивает Майкен.

— Ну, не знаю, — я делаю паузу. — Тогда ей будет очень одиноко. Кроме того, у нас всего одна тепловая лампа.

Майкен заходит в приоткрытую дверь и исчезает в курятнике.

— Бедняжка, — слышу я ее голос.

— Я после обеда съезжу к Анетте и спрошу, что делать; может, она что-то посоветует, — говорю я. — Поедем вместе, если хочешь.

Она стоит в узком дверном проеме между сараем и курятником, зацепившись пальцем за дверной крючок.

— Я подумала и решила, что хочу остаться на рождественские каникулы у папы, — наконец произносит она. — Я хочу съездить к бабушке с дедушкой. Я же почти всегда отмечаю Рождество у них, это уже традиция.

Майкен оглядывается по сторонам, словно она здесь впервые.

— Я всегда отмечаю Рождество с бабушкой и дедушкой, — повторяет она.

Но это неправда.

— Папа сказал, что я, наверное, могла бы, — продолжает Майкен.

Я выдыхаю остатки дыма и тушу сигарету. В этом году моя очередь, хочу сказать я. Так у нас заведено, мы должны соблюдать правила.

— Но мы же будем отмечать Рождество здесь, — возражаю я. — Наверное, все приедут сюда! У нас будет замечательное Рождество. Мы оставим кашу для ниссе в сарае!

Майкен смотрит на меня с изумлением. Каша для ниссе? Я что, забыла, сколько ей лет?

Мне, как обычно, приходится проявить настойчивость, чтобы заставить Фрёйю прекратить игру на приставке, она обижается и протестует, а мне нужно ее одеть, завязать шапку и замотать шарф, натянуть на ноги зимние сапожки, чтобы ноге было удобно.

Я выпроваживаю Фрёйю на улицу и прошу Майкен надеть шапку и варежки и не забыть ланч-бокс. Потом взбегаю по лестнице уже в одежде и гоню от себя прочь несвоевременное и такое соблазнительное желание — хоть на десять секунд почувствовать тепло тела Тронда Хенрика в нагретой постели, прежде чем мчаться обратно вниз по лестнице.

— Сегодня у меня обед с Гейром, — говорю я. — И Майкен теперь утверждает, будто они договорились, что и это Рождество она проведет у него.

Тронд Хенрик качает головой.

— Нет, Майкен останется с нами, — говорит он. Я чувствую знакомый утренний запах его тела, кожа на груди и шее влажная, он глубоко вздыхает и произносит: — Останься здесь. Просто останься.

Все это маленькие наивные свидетельства нашей любви — я взбегаю по лестнице, хотя у меня совсем нет времени, он удерживает меня, хотя знает, что остаться я не могу, — мы все никак не можем насытиться друг другом и стараемся втиснуть в короткие сутки столько ласк, сколько вообще возможно. Боль от невозможности целиком и полностью отдаться страсти, от необходимости ограничивать себя, прежде всего из-за детей. Когда я спускаюсь вниз, Фрёйя стоит в коридоре и говорит, что на улице идет снег. «Нег!» — восклицает она.

И она права: в морозном воздухе в плотном рисунке танца кружатся снежинки, и это так неожиданно. Майкен выходит без шапки и забирается на переднее сиденье. На ней все те же дырявые спортивные штаны, но я замечаю, что колготки под них она все же надела. Снежинки тонким слоем укрывают двор и деревья, припудривают ветровое стекло, пока мы едем. Снег все падает и падает, и во мне зарождается слабая радость, предвкушение Рождества, словно эта радость запрограммирована во мне, и я всегда испытываю это чувство, когда так совпадает: снег и Рождество. Словно наступает облегчение, спокойствие в душе.

Не знаю, как все будет, каким будет это Рождество.

Когда я рассказала Элизе про Тронда Хенрика, она немедленно высказала два своих собственных соображения в качестве заключения, хотя я не просила ее делиться мнением или делать заключения.