Она была удивлена, что Найджелус позволил ей намеренно снять звезду с неба – даже за пределами Селларии это считается кощунственным, и к таким методам прибегают только в самых крайних случаях. Но Найджелус заверил, что это чрезвычайная ситуация: она заперта в Сестринстве в Селларии, в то время как мать полна решимости ее убить. Беатрис не собиралась с ним спорить. Однако часть ее подозревала, что Найджелус, вероятно, мог бы освободить ее куда более простым способом. Например, дав ей больше звездной пыли. Также она думала о том, что в какой-то мере все это служит для нее испытанием.

Если это так, Беатрис может только надеяться, что она его пройдет. Те несколько раз, когда она использовала звездную магию, все происходило само собой из-за переполняющих ее эмоций. Найджелус заверил ее, что со временем она сможет лучше контролировать свою силу, но сейчас проще всего будет сделать все, как прежде, и направить свои эмоции в нужное русло. На этот раз она не чувствует ни тоски по дому, ни вожделения. На этот раз она испытывает лишь гнев.

Он вспыхивает внутри нее в одно мгновение, горячий на ощупь и готовый разгораться еще сильнее. Она думает о Софронии, казненной за сотни миль отсюда; она думает о Жизелле и Николо, которым она доверилась и которые предали их с Паскалем; она думает о Дафне, которая отказалась помочь ей и Софронии и оставила их на произвол судьбы. Гнев приходит легко, но этого недостаточно. Беатрис уже почти чувствует силу на кончиках пальцев, но не может дотянуться.

Ее сердце бешено колотится в груди – не время для полумер, не время сдерживаться.

Не отрывая взгляда от созвездия, Беатрис представляет, что произойдет, когда она снова увидит свою мать. После двух месяцев в Селларии воспоминания о Бессемии уже стали размытыми, но она так ясно видит лицо матери в своем сознании, как будто та стоит перед ней – идеально причесанная и напудренная и с той самодовольной улыбкой, которая не сходит с ее лица.

Улыбалась ли она так же, когда замышляла убить Софронию? Когда она пыталась сделать то же самое с Беатрис? Девушка сжимает руки в кулаки. Она представляет, как предстанет перед своей матерью с этим знанием и кинет к ее ногам все ее грехи. Императрице, конечно, будет все равно, Беатрис прекрасно это понимает. Но она заставит ее ответить. Она заставит ее пожалеть.

Сила поднимается в ней, наполняя грудь жаром, который кажется смутно знакомым. Но это первый раз, когда она осознает его природу. Беатрис делает глубокий вдох.

Очисти свой разум от всего, кроме своего желания, сказал ей Найджелус, и Беатрис пытается сделать именно это. Она цепляется за свое желание, крепко держит его и забывает обо всем остальном.

Я бы хотела, чтобы Найджелус, Паскаль и я оказались вместе в Ольховых горах, далеко отсюда.

Она снова и снова прокручивает это желание в уме, бормочет его себе под нос. Она закрывает глаза и видит слова на внутренней стороне своих век. Они словно выжжены в ее душе.

В лицо вдруг дует холодный ветер, и она снова открывает глаза, но видит вовсе не келью в Сестринстве. Вместо этого она стоит под открытым, усыпанным звездами небом. Ее босые ноги утопают в свежем снегу, а шерстяное платье развевается по ветру.

Ей очень холодно, но она свободна.

– Триз, – произносит голос позади нее.

Едва сдерживая подступающий к горлу смех, она оборачивается, и вот ее уже крепко обнимают и прижимают к себе знакомые руки – руки Паскаля.

– Пас, – говорит она, обнимая его в ответ. – Это сработало! Это действительно сработало!

– Что… – начинает Пас, но прежде, чем он успевает сказать что-нибудь еще, их прерывает другой голос:

– Да, молодец, – говорит Найджелус, поднимая два плаща. – Но если ты замерзнешь до смерти, это будет пустой тратой звезды.

Он передает каждому из них по тяжелому, подбитому мехом плащу, а затем лезет в сумку и вытаскивает две пары ботинок, которые, кажется, вполне подойдут по размеру.

– Поторопитесь, у нас впереди большое путешествие. Я все объясню по дороге, принц Паскаль.

Паскаль натягивает плащ, но смотрит прямо Беатрис в глаза. Его брови нахмурены, как это часто бывало прежде. Только сейчас Беатрис понимает, насколько сильно она скучала по нему и его нахмуренному лбу.

– Кто?.. – спрашивает ее Паскаль.

– Найджелус, – говорит она ему. – Эмпирей моей матери.

Он раскрывает рот от удивления – не то чтобы Беатрис могла винить его за это. В Селларии звездная магия запрещена, и, скорее всего, он никогда раньше не встречал эмпирея. Ну, кроме нее, думает она, хотя этот статус все еще кажется ей неподходящим. Она сомневается, что когда-нибудь это изменится.

– Он помог нам сбежать, – говорит она.

– Ты доверяешь ему? – спрашивает он, и Беатрис знает, что Найджелус все прекрасно слышит, хоть и притворятся безучастным.

– Нет, – говорит она совершенно отчетливо. – Но у нас нет выбора, правда?

Дафна представляла свою свадьбу столько, сколько себя помнит. Ее фантазии начинались как грезы наяву, которые с годами становились все более осязаемыми – особенно после того, как она сама посетила несколько свадеб, – и приобретали еще больше цветов и оттенков по мере того, как девушка больше узнавала о Фриве и его обычаях. Она представляла себе свое свадебное платье, и его облик менялся вместе со сменой моды от сезона к сезону. Она представляла церемонию под звездами, толпу незнакомцев и принца, ждущего ее в конце длинного прохода. Лицо принца тоже изменилось с годами – неузнаваемое пятно приобрело черты принца Киллиана с тех самых пор, как они начали обмениваться портретами.

Однако, сколько бы она ни думала о своей свадьбе, столько же времени она проводила, размышляя обо всем, что будет после. О планах ее матери. О ее приказах. О триумфальном возвращении в Бессемию, доказывающем, что она достойна стать следующей императрицей Вестерии. Дафна думает о своем будущем – обо всем, не только о свадьбе, – но сейчас, когда она стоит здесь, в часовне дворца, сквозь стеклянную крышу которой видны звезды, чувствует себя совершенно неподготовленной.

Ее платье совсем не похоже на те пышные бессемианские платья, которые она видела у портних и в модных журналах. Ее платье – бархатное, светло-зеленое, без украшений и в целом довольно простое, за исключением отделки из серого горностая на подоле и рукавах. Без нижних юбок и кринолина, оно облегает ее фигуру. Толпа – не незнакомцы, по крайней мере не все. Она видит короля Варфоломея и стоящего рядом с ним отца Клионы. Сама Клиона сидит прямо за ними, рядом с Хеймишем, которого она старательно игнорирует. Друг Байра, Руфус, тоже сидит там со своими пятью братьями и сестрами. Она узнает и других гостей. Некоторые из них даже успели ей понравиться.

А еще есть Байр, который ждет ее в конце длинного прохода – не безликое лицо и уж точно не Киллиан. Когда его глаза находят ее, он слегка улыбается, и она улыбается в ответ, еще крепче сжимая букет из лилий и маргариток, который несет, пока медленно, шаг за шагом, подходит к нему.

Она лишь на мгновение отводит взгляд от Байра, чтобы снова посмотреть на Клиону, но девушка ничем себя не выдает. У Дафны скручивает живот.

Во всех своих фантазиях об этой ночи она всегда точно знала, что произойдет. Она должна была подойти к алтарю. Эмпирей должен был сказать несколько слов. Она и ее принц должны были обменяться клятвами. И все.

Но Дафна знает, что Клиона и повстанцы чего-то ждут. Она знает, что не покинет эту часовню замужней. Она лишь надеется, что вообще выйдет отсюда живой.

О, чем меньше ты будешь знать, тем лучше, принцесса, сказала Клиона, когда Дафна спросила о планах повстанцев, и как бы ни было досадно оставаться в неведении, она знает, что Клиона права. Что бы ни произошло, Дафна и Байр должны быть вне подозрений.

А что-то произойдет.

Так ведь?

Дафна подходит к Байру. Он берет ее за руку, но она едва это чувствует. Ее разум затуманивается, и она смутно осознает, что Фергал, фривийский эмпирей, начинает говорить о звездах и их благословениях. В любую минуту что-то может случиться. Мятежники ворвутся в часовню. Ударит молния. Начнется пожар. С минуты на минуту.