Такие залы обычно отводят под пышные мероприятия, наподобие светского бала или благотворительного празднования. Но, правда только, единственное, что отличало эти залы от настоящей жизни, пожалуй, бывало то, что происходило в них в другое время существования. А происходило в них очень и очень много чего.

Как было и в те роковые дни, когда жажда власти, гнев и гнет человеческих страстей не выдерживали, и человек поддавался всему этому мраку. Закулисье в такие дни бывало намного интереснее, чем то, что обычно представлялось публике.

В зале висела мёртвая тишина. То ли от того, что всё это облако мрачности давило на присутствующих, то ли от того, что молчать было обязательным. Молчать было приказом.

– Сегодня утром Катрина сказала мне, что видела как ты, якобы, – женщина агрессивно постукивала веером по своей ладони, – игрался с соседскими мальчишками. В то время, когда тебе было приказано разыгрывать Моцарта. – женщина властно осмотрела мальчишку, чьи руки сочились кровью от безумного хода игры на скрипке – Тебе придется сильно постараться, чтобы избежать наказания. – Женщина сказала это так строго, так мерзко, что молодой человек чуть не выронил смычок из руки. Страх явно овладевал его душою в этот момент.

– Мадам П., позвольте мне объяснить… – подросток склонил голову, голос сильно дрожал… Руки так и тряслись в безумном пепле.

– Что ты там мямлишь, паразит! Подними голову, когда с тобой разговаривают! – женщина рявкнула так громко, что можно было почувствовать, как бокалы на столике неподалеку затряслись. Мальчик настороженно и очень медленно начал поднимать свою голову. Казалось, вот-вот и слезы так и польются из его глаз. Атмосфера в зале была более, чем напряженная.

– Мелкий паразит! – повторила женщина, перестав стучать веером по ладони и беспощадно схватившись за подбородок парнишки, так усердно, но очень уж медленно, по её мнению, поднимающего голову. Женщина, резко дернув подбородок вверх, заставила мальчика почувствовать растяжение кожи на кадыке, боль была невыносима. Но он знал, что плакать нельзя. И держался из последних сил. – Я разрешила тебе жить в моём доме не для того, чтобы ты нарушал правила и игрался, когда тебе вздумается. И раз ты живешь в МОЁМ доме, ты будешь выполнять МОИ требования! – женщина рявкнула ещё громче, только лёгкое, казалось, дуновение ветра игнорировало её черные возгласы. Боль в шеи парнишки была уже адская, ещё чуть-чуть и кожа началась бы рваться, настолько сильно женщина задрала участок шеи.

Но мысли мальчика были не об этом. Он привык, что к нему так относятся, потому что так было постоянно.

Каждый день, ближе к полудню, мальчик должен был играть на жуткой скрипке в жутком присутствии в комнате его бабушки – мадам П.. Мадам П. была женщиной строгой натуры и нрава, с жестоким позволением разрешала заниматься мальчику “самодурством”, как называла это сама мадам П., или, объясняясь более понятно, интересующими его вещами. А вот игра с соседскими “распущенными” мальчишками в планы её внучка не входило. По крайней мере, так она думала.

Мальчик был весьма сдержанным на свои чувства. Хоть так было и не всегда.

Несколько месяцев назад он ещё мог позволить себе что-то наподобие того, что называется проявлением чувств, но с переездом к своей бабушке, всё изменилось.

Его руки привыкли к адской боли, которую может принесли безостановочная игра на скрипке на протяжении более 16 часов в день. Всё это время мадам П. не позволяла мальчику заниматься чем-то таким, что могло вызвать неодобрение со стороны на него общества или же хотя бы той же Катрины, прислуги, которая, во время отсутствия мадам П. следила за мальчиком не меньше, чем ей платят за такие честные присмотры. Так что иногда все эти наблюдения доходили до абсурда, наподобие того, что, пока мальчик не сыграет всё представление безошибочно, он даже не имеет возможности восполнить такие повседневные потребности, как справление нужды. Не говоря уже про сон или еду.

Впрочем, и это не останавливало мальчика продолжать играть на скрипке, ведь он знал – остановившись, будет хуже.

Так пасмурно и проходили все его дни, ночи, вечера, утро. Любое время суток, когда рядом он видел свою бабушку. Но деться от этого было просто некуда. Так что он терпел и точно исполнял все указания.

В его сознании ещё теплились старые добрые дни, когда он радостно встречал рассвет со своими родителями… Он всё помнил: и как мама просила помочь его в саду, и как папа показывал, что будет, если вовремя не отмыть застывшую золу. Но всё это было в далеком прошлом. В его далеком счастливом и беззаботном прошлом.

Наконец мадам П. отпустила подбородок своего внучка, дав ему хотя бы сглотнуть накопившуюся воду от слез, которая, к его счастью, ещё не сочилась из глаз. Ему было больно сегодня. Больно не только морально, но еще и физически. Честно признаться, мадам П. больше предпочитала моральную боль физической, но, если женщина была очень недовольна, то нельзя было отменить и этого.

– Если я когда-нибудь ещё раз увижу, как ты играешься за моей спиной, вместо того, чтобы разыгрывать ноты, я поступлю с тобой не так мягко, как поступлю сегодня. Ты понял меня?

Мальчик не мог ответить. Он знал, если откроет рот, слезы пойдут из глаз. Тогда станет ещё хуже. Но и не отвечать нельзя в том числе. Но от молчания, хотя бы, наказание  будет не таким, если он заплачет.

– Ах ты невоспитанная сволочь! – Женщина со всего размаху прошлась по лицу парнишки своим веером. – Твоя мать не научила тебя вежливо относиться к старшим, особенно, когда они разговаривают с тобой?!

От удара мальчик потерял равновесие и уже не смог сдержать слез. Несчастные три капли вышли из глаз, упав прямиком на паркет, казалось, лишь руки, успевшие опереться на пол до падения, ещё позволяли ему держать осанку твердо. И то он боялся того, что может женщина, покосившись на его падшее тело. Но парень держался. Из последних сил не давал себе окончательно упасть, даже несмотря на страх удара в спину, знал, что за испорченный паркет, заляпанный слезами и кровью, которую мадам П. не дай Бог увидит, будет ещё хуже. Он, казалось, выучил поведение своей бабушки вдоль и поперек.

– Что это? Это слёзы?! – женщина вновь разразила свой голос, как гром в ясное небо, – Ты что, смеешь протестовать мне своими слезами?! Мелкий гадёныш, не думай, что я позволю тебе пытаться переубедить меня! – Женщина схватила мальчика за шкирку, поставила его на ноги. На лице мальчика остался явный след от удара, мимолетная кровь от которого смешалась с солеными слезами, очень сильно щиплющими рану. Парень через страх и боль открыл глаза, выровнял осанку, поднял голову. Перед собой увидел всё тот же веер в руке мадам П., но ей в глаза не взглянул. Смотреть в глаза нельзя – неуважительно. Смотреть вверх нельзя – неуважительно. Но опускать тоже нельзя – неуважительно. Поэтому он смотрел на веер. На стены. На окна. На что угодно, на что смотреть не в такой степени нельзя.

– Ты забыл правило, мелкий гаденыш? – женщина вновь свысока осмотрела мальчишку. – Ты ещё пожалеешь об этом случае. – Женщина раскрыла свой веер, видать, ей уже надоело играться с подростком. – Повтори правило! – Женщина рявкнула настолько громко, что даже Катрина, убирающая на улице, услышала фразу, которая означала окончание скандального выступления.

Мальчик собрался с силами и ответил как можно безэмоциональнее и спокойнее, именно так, как было можно:

– В вашем доме расстроиться может только скрипка.

Женщина вновь осмотрела мальчишку сверху вниз, высокомерно фыркнула, развернулась и покинула комнату, на конец всё же добавив:

– Занятие на сегодня закончено.

Страх постепенно угасал.

Ещё несколько лет назад Виссарион был счастлив в малом кругу своей семьи. И то правда: мать, отец и единственный сын, окутанный доверием и бесконечной любовью. Казалось, что ещё нужно для счастья? – Ничего. Этого для Виссариона было более чем достаточно, тем более он знал, что такое преимущество есть далеко не в каждом доме. И его это очень радовало – это позволяло ему наслаждаться своей жизнью. До определенного момента.