(Продолжение)

Автобус двигался медленно, старательно объезжая припаркованные к тротуару вкривь и вкось автомобили. Те стояли и в два, и в три ряда, и более… словно так было разрешено правилами дорожного движения, разметкой и дорожными знаками.

Чехарда на улицах творилась полная. Какая-то неразбериха…

Хаос наблюдался… Вседозволенность… Сплошной беспорядок и кавардак…

Откровенный беспредел… Чудовищная безалаберщина…

Такая откровенная чертовски-дьявольская сумятица была с правой стороны рейсового городского автобуса. Настоящее автоуродство там наблюдалось в виде хаотичного нагромождения легковых и грузовых машин всевозможных марок и моделей.

Грамотные водители так себя не ведут.

Сведущие шофера по правилам машины ставят.

А с левой стороны движущиеся в попутном направлении машины беспардонно пытались всех обогнать. Вот наглецы… Вот нахалы… Вот хамы…

Шофера зычно сигналили, выдавливая из клаксонов диковинные звуки на все лады!

Моторы ревели, грозно и свирепо рычали, как будто напугать хотели или задавить участников дорожного движения. А некоторых непослушных и вовсе расплющить своими широкими колёсами… да и сожрать с потрохами: до винтика, гаечки и шайбочки!

Амортизаторы и рессоры злобно стучали, как будто зубами с голодухи лязгали!

Подвески противно скрипели! Скрип… скрип…

Тормоза неистово визжали, будто бы последний миг доживали!

Шины крутились, яростно и споро разбрызгивая мутную и гадкую, пенистую и маслянистую жижу по проезжей части.

Снежная каша серого цвета летела во все стороны!

Дым стоял коромыслом! Как радуга после дождя.

Бой в Крыму, всё в дыму, ничего не видно.

Так юморные люди говорят в таких диковинных случаях.

Но сейчас именно так происходило. Ей богу.

Обстановка как на войне гражданской… – все стреляют, взрывают, орут чего-то…

Грохот неимоверный стоит. Гвалт. Гром и молнии!! Громыхание и грохотание во все стороны разлетается… и наоборот, со всех сторон в центр сходится.

Чудно. Смешно. Но это так и есть.

Чудно и смешно, если говорить культурными и непредвзятыми словами.

А если честно подойти к этому видению, то кошмар неописуемый вершился в этом конкретном месте.

Водитель зелёного городского рейсового автобуса-гармошки, грозно размахивая увесистым волосатым кулаком, старался этим своим откровенно хулиганским действием остановить вероятных нарушителей дорожного движения.

Иногда, когда всё-таки ему удавалось оттеснить зарвавшегося лихача или автохама, шоферюга хрюкал носом и тыкал в воздух средним заскорузлым пальцем, выставив его скрюченной волосатой сосиской, и грозился им то в боковое стекло, а то и прямо в лобовое, выкрикивая при этом различные сочные полуматерные непристойности.

При этом он искусно крутил баранку, обмотанную голубой изолентой, и виртуозно лавировал в этом искусственно созданном сумасшествии.

Да. Таковы реалии современного городского общества. И с этим не поспоришь.

Сидячие места в два или даже в три раза переполненном салоне были сплошь заняты другими пассажирами, такими же простыми и ординарными, как наш примерный Кульков Василий Никанорович, направлявшийся в отделение Пенсионного фонда за справкой для поликлиники. Но те люди-пассажиры, которые теперь сидели на мягких сидушках, гордо развалившись как баре, были более раскованными и удачливыми по жизни; они были гораздо юркими, ловкими, шустрыми и пронырливыми.

Автобус тем не менее двигался по маршруту.

Шоферюга то матерился на кого-то, то хохотал отчего-то, то молчал двусмысленно.

Что у него на уме? Непонятно.

Теснота внутри неимоверная. Теснотища немыслимая. Горошинке негде упасть.

Василий Никанорович стоял в проходе, удачно зацепившись рукой за поручень, и озирался по сторонам. Время от времени он пытался что-то спросить у окружавших его людей. Но желающих подсказать не было. Ни одного. Кто-то просто молчал, глядя на него как баран на новые ворота; другие с явным пренебрежением отводили глаза в сторону; третьи вовсе либо не замечали его, либо сомнительно пожимали плечами, мол, хрен знает, где это находится, дескать, купи себе путеводитель и смотри в него в своё удовольствие; четвёртые нагло, нахально, даже слишком дерзко, посылали куда-то далеко-далеко от этого места… – типа на хутор бабочек ловить… или в какую-то дивную и чудную во всех смыслах неопределённость… в чуждую расплывчатость… в неясность… в мутность… в туманность… может, и далёкой астрономической Андромеды…

Некая сердобольная бабуля, божий одуванчик, с огромной обшарпанной со всех сторон брезентовой сумкой грязно-лилового цвета на хлипких скрипучих колёсиках сжалилась-таки над ним, над бедолагой, смилостивилась. Она в ответ на его очередной вопрос, когда он слёзным голосом упрашивал всех рассказать, где находится то, куда он едет… всё-таки подробно рассказала, как добраться до местного отделения Пенсионного фонда, с какой стороны входить в здание и в какой кабинет занимать очередь. Ещё некоторые важные подробности добавила… практического, так сказать, назначения.

Повезло Кулькову чуток. Удачно старушка ему попалась. Хоть и без полных вёдер она была, но зато с душой. Добрая она женщина… И душевная. Всем бы такими быть…

Выйдя из автобуса, Василий Никанорович перебрался на трамвайную остановку. Ждать пришлось долго. Замёрз как цуцик. Продрог насквозь. Озяб до последней нитки. Как ледышка стал. Гопака плясал, чтоб согреться. Камаринского наяривал. Руками сам себя хлопал по телу. Прыгал как зайчик-попрыгунчик. В ладошки дышал.

Минут через тридцать-сорок прибыл, наконец-то, трамвайчик. Ох, и долго же.

Зато ретровагон. Миленький такой. Старого образца. Давнишних лет выпуска. Тридцатых годов прошлого столетия. Теперь модным стало такие раритеты выпускать на линию. Память, всё-таки, народная. Есть, чем людей удивить.

Вскоре он уже сидел на жёстком, холодном, крепко сколоченном деревянном диванчике и смотрел на замёрзшее окно. «Вот чёрт! Не видно ничего. Что делать? Как быть? Где едем? И в какую сторону?» Кульков пошарил в кармане, вынул монетку и принялся соскабливать ей со стекла плотную ледяную завесу.