Ни слова не говорится о том, чтобы Сакагами поселилась со своим слепым братом, или чтобы Семимару позаботился о своей сумасшедшей сестре, или хотя бы помог ей привести в порядок прическу. Их расставание – сюжетное требование жанра, и они просто принимают его как необходимое и неизбежное, что дает им основание оплакивать свое одиночество, боль разлуки и трагическое непостоянство человеческой жизни.

Самой трогательной мне кажется та сцена, которая начинается сразу после безумного танца Сакагами с вырыванием волос, перед тем, как она услышит лютню брата. Она добирается до горного перевала и останавливается у ручья.

01:13:57 Так, все, теперь мне точно нужно прерваться на кофе-брейк. Немедленно.

01:24:21 Возвращаюсь обратно с чашкой кофе. Я приготовила его в новой и очень хорошей японской кофеварке для пуровер-заваривания, которую Оливер купил в магазине на Венис-Бич[25]. Она керамическая, со специальными японскими желобками, которые идут по спирали, чтобы кофе как следует заварился и по-настоящему настоялся. Зачем я это пишу? Потому что на самом деле мне уже надоело мое лицо.

01:26:34 Когда я пью, глаза мои прищуриваются, а брови сдвигаются, образуя две глубокие хмурые складки. При этом кожа на щеках натягивается кверху, образуя множество «вороньих лапок»[26]. Откуда взялось это выражение? Эти морщины возле глаз действительно похожи на ступни, вернее, пальцы на лапах у вороны. Но почему не лапки крапивника? Или синички? Должно быть, потому что «старая карга» – это, вообще-то, старая ворона. У меня многовато морщин для одной птичьей лапки. Мне нужно много лап, со множеством пальцев. Мне нужна стая ворон. Туча ворон. Чертова прорва старых карг.

01:29:06 А сейчас я корчу рожи самой себе. Глупые, грустные, счастливые. Гримасы и ухмылки. Опускаю вниз уголки губ, выпячиваю подбородок, скашиваю глаза к переносице. Втягиваю щеки и выпячиваю губы, как будто я золотая рыбка. Теперь изображаю широкий оскал смерти. У меня большие белые зубы. Можно я загляну в электронную почту?

01:31:12 Я и раньше отрабатывала мимику перед зеркалом. Моя подруга Молли говорит, что у нее есть особое «лицо для зеркала», и у меня тоже такое есть. Забавно. Как будто мы пытаемся создать у самих себя впечатление, что выглядим лучше, чем на самом деле. Перед кем мы притворяемся? А сегодня у всех нас есть специальные лица для селфи. Смешно смотреть, как люди делают селфи.

01:33:27 По краю подбородка у меня идут старческие пигментные пятна, но я их не очень часто замечаю, потому что они только с одной стороны лица. Они меня не особо беспокоят, а вот покраснение кожи – да. Когда мне приходится фотографироваться, я наношу на лицо светлый тональный крем. Мне это не нравится. Вообще-то, я не умею пользоваться косметикой. Меня как-то раз этому научили, но после я не практиковалась. Готовясь к своему первому писательскому туру, я зашла в элитный косметический магазин и попросила научить меня наносить макияж. Это было в салоне «Сю Уэмура»[27] на Западном Бродвее. Я ушла оттуда, набрав продукции на пару сотен долларов, и честно попыталась ею воспользоваться, но в конце концов оставила всю ее где-то в гостиничной ванной. Теперь я покупаю простую дешевую косметику. Большой разницы я не замечаю, да и пользуюсь ею редко.

01:36:41 Будучи дзен-буддистским священником, я, наверное, вообще не должна пользоваться косметикой. Интересно, у нас нет запрета на губную помаду? Если нет, то не мешало бы его ввести. Уж теперь-то мне точно следует поменьше заморачиваться на свою внешность, правда? А если я до сих пор привязана к ней, то не говорит ли это о том, что до просветления мне еще далеко? Видимо, во мне еще не ослабло писательское тщеславие. Авторша еще трепыхается. Установлен ли возраст, когда женщина официально считается достаточно старой, чтобы она могла уже не заботиться о своей внешности?

Мне был сорок один год, когда были сделаны мои первые писательские фотографии. Издательство «Викинг» обратилось для этого к Марион Эттлингер, и это было здорово, но в то же время страшновато, потому что Марион уже успела сделать несколько всемирно известных фотопортретов – в том числе таких литературных светил, как Трумэн Капоте, Раймонд Карвер и Элис Манро. Помню, как пришла к ней в студию и ужасно волновалась, просматривая ее портфолио и дожидаясь, пока она установит все эти свои отражатели. Но Марион оказалась очень хорошим человеком и прекрасным профессионалом. У нее было наготове блюдо с фруктами и закусками; она открыла бутылку охлажденного белого вина и налила мне бокал. Все прошло очень непринужденно: мы немного поболтали, потом она наконец начала снимать, а я выпила еще вина, и к тому моменту, когда она закончила работу, я уже настолько расслабилась, что когда Марион попросила разрешения сделать дополнительно несколько снимков для своей частной коллекции, я охотно согласилась. Порывшись в костюмах, она достала палантин из искусственного каракуля и накинула мне его на голые плечи. А сама забралась на лестницу и сфотографировала меня сверху. Было весело. Мы, что называется, прикалывались.

Потом, увидев результаты фотосессии, я был поражена. Причем приятно поражена. Я еле узнала себя. Некоторые фотографии были прекрасны. Некоторые пугали. Какие-то были милыми. Какие-то – чопорными. Некоторые – сексуальными. В целом снимки были замечательными, хотя совершенно, как мне показалось, не похожими на меня. Оливер со мной согласился, и ему эти фотографии, по-моему, не очень-то понравились. Он сказал, что это очень красивые портреты какого-то постороннего человека.

У меня не вызвала протестов фотография, которая была выбрана для задней обложки «Моего года мяса». Я там такая застенчивая и милая, правда, выгляжу намного моложе своего возраста – мне тогда был сорок один год – но мне это понравилось. Я была не прочь какое-то время побыть этим человеком. Не возражала я и шесть лет спустя, когда Марион использовала фотографию знойной кошечки в каракуле для своей коллекции «Авторские фото: Портреты 1983–2002». Но когда мой издатель захотел использовать ту же знойную фотографию для оформления моего второго романа «По всему творению», я стала возражать.

Никто не мог до конца понять почему, но у меня были свои причины. Во-первых, «По всему творению» – это книга о выращивании картофеля. Образ, который мне представлялся, скорее включал в себя резиновые сапоги и комбинезон; при чем тут эта полуобнаженная азиатская секс-киска в облачении из каракуля? Но главный контраргумент сложнее. Эта фотография, пусть красивая и сексуальная, была очередной проекцией, и хотя я не возражала против ее использования в контексте книги Марион, посвященной ее видению и ее проекциям, я чувствовала, что для представления меня или моей работы ее не следует использовать.