– Доченька, не плачь, а то Женя будет бояться. Ты должна быть сильной ради него. Здесь хорошие врачи, они ему помогут. Сегодня же позвоню Вере, она сделает всё, что надо, не волнуйся. Главное, не плачь… – Она сдавила меня, обнимая, и я ещё раз выплакалась ей на грудь.
Я не представляю, о чём в ту минуту могла думать моя мама. Но спустя какое-то время поняла, что легче было как раз мне, потому что я была рядом с моим самым дорогим человеком – моей кровинкой, а ей, отдавшей ему столько любви, находящейся на расстоянии, ничего не видящей и не знающей, приходилось лишь глубоко страдать, ожидая известий. Милая, родная мамочка, спасибо тебе за правильные, нужные слова, которые ты всегда находила для меня, хотя сама пребывала в невероятном отчаянии. Спасибо за то, что ты никогда не плакала при мне, придавая мне тем самым уверенность, что всё идёт своим чередом. Я искренно верила только тебе, и твои согревающие глаза и доброе сердце – то, что держало меня на плаву. Ты всегда знала, как и что нужно мне сказать, чтобы я не сломалась. Ты делилась своей силой, отдавала себя всю, но где ты её черпала – не знаю. Мамочка, любимая, спасибо тебе, родная, за то, что ты у нас такая!
В палате было пять коек. Медсестра указала на высокую кровать справа, возле стены. Уже через несколько минут ребёнку ставили капельницу (это и была подготовка к операции – выводились токсины из крови, которые попали к нему с пищей). Глядя на эту ужасающую картину, думала только о том, что судьба несправедлива ко мне и моему ребёнку. Горечь обиды заполняла моё сердце. Я не понимала ещё, что ждёт моего сына, старалась не плакать, держалась, пока он не спал. Но только он впадал в забытьё, я выбегала в коридор и меня охватывали судорожные рыдания. Когда мой мальчик держал меня за руку, я теребила его волосики, усмиряя не только его страх, но и свой. Сердце разрывалось от мучений, которые сын испытывал: он постоянно стонал, вскрикивал, тяжёлое дыхание не давало ему говорить и забирало последние силы. И я уже сама стала ждать эту операцию, надеясь на то, что она принесёт долгожданное освобождение от боли.
Через час медсестра завезла каталку в палату. Я переложила раздетого до трусиков сыночка, она накрыла его лёгкой простынёй, и мы вместе повезли его в операционную, находящуюся в конце длинного коридора. Естественно, я осталась за дверью. В этой части отделения свет почему-то не горел. В окне, находящемся в тупике, метрах в десяти от меня, начинало уже смеркаться. За дверью сначала были слышны голоса, а затем стало тихо, только иногда слышалось лязганье медицинских инструментов. Я погрузилась в пустоту. И, хотя с другой стороны отделения ходили дети, слышны были чьи-то голоса, я ни на что не реагировала. Тогда я знала одну молитву, пробовала читать её: «Отче Наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь: и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь». Так начинала читать много раз, но пробегающие мысли постоянно прерывали её, и я снова погружалась в гулкую пустоту. Я не думала тогда ни о чём: ни о хорошем, ни о плохом. Попыталась представить, что сейчас происходит на операции, ведь в чём она заключалась, мне никто не объяснил. И про болезнь, кстати, тоже. Я оставалась в полном неведении. Понимала только, что, наверное, будут резать ножку.
В мучительных мыслях прошло бесконечных для меня пятьдесят минут. Это время я ходила, как зверь в клетке, до окна и обратно много-много раз. Приседала на корточки (стульев здесь не было), но сидеть не могла, мне надо было двигаться, и я снова поднималась и ходила, ломая руки от бессилия.
Дверь распахнулась. Ненормальный доктор с горящими глазами, стягивая маску и колпак, остановившись на секунду возле меня, произнёс:
– Теперь ждём! – и умчался в ординаторскую.
Чего ждём? Кого ждём? Неужели ещё не всё? Я ничего не понимала, но спросить боялась.
С медсестрой мы перевезли ещё находящегося под наркозом Женю в палату. Переложили на кровать. Ножка была перебинтована, в лангетке, только в нижней части голени проявлялось кровяное пятно – выделялось место операции. Сидя в полном оцепенении, я ждала, когда очнётся мой сыночек. Тут влетел (да, именно влетел, я не зря употребляю эти слова) доктор и уставшим голосом намного мягче и спокойнее произнёс:
– Так, смотрите за ним, если будет хуже, сразу зовите медсестру. Его сегодня будут ещё капать, делать ему уколы.
Честно вам скажу: я замирала от страха, когда этот человек приближался. Кроме того, мне казалось, что такой странный тип не может быть хорошим врачом. И уточнить, что значит «хуже», я панически боялась. Моя дерзость, решимость и смелость появятся намного позже, а сейчас, хоть и двадцати семи лет, я была такой же ребёнок, как мой четырёхлетний сын, впервые оказавшись в глубоком одиночестве вдалеке от дома и ощущая безысходность своего положения.
Я сидела в своих путаных мыслях, держала тёпленькую ручку Жени, чтобы он случайно не дёрнул её и не вырвал иглу из вены, и смотрела стеклянными глазами в окно. Вдруг кто-то прокричал: «Все на ужин!» Маша (ещё одна мама, которая поступила тоже сегодня утром с четырёхлетним мальчиком Ромой) тихо вышла, пока её сын спал. За ней потянулась девочка лет девяти, которая лежала на койке посредине палаты (два места оставались пустыми). А я смотрела в окно на улицу, где уже зажглись фонари, и провожала завистливым взглядом машины, в которых ехали, как мне казалось, счастливые люди. Страшную обречённость и глубокую тоску я почувствовала в этот момент. Незаметно, так же как вышла, вошла Маша, держа в руках поднос. Одну тарелку со стаканом чая она поставила на своей тумбочке, другую – поднесла к нашей:
– Леночка, тебе надо поесть. Ты, наверное, ничего не ела, – проговорила она почти шёпотом, выставляя тарелку с двумя сырниками и стакан чая на нашу тумбочку.
Я дико посмотрела на неё: «Как можно сейчас думать о еде?» Но тут же почувствовала, что очень хочется пить, и залпом выпила еле тёплый, приторно-сладкий чай. Маша села возле меня и взяла за руку:
– Лена, у тебя должны быть силы. Подумай, как ты нужна сейчас своему сыну. Ты должна есть.
Почувствовав её искреннее участие и сочувствие, я бросилась ей на грудь, беззвучно разрыдавшись, боясь разбудить детей.
Тепло обняв меня и сама еле сдерживая слёзы, она стала гладить меня по спине и успокаивать:
– Успокойся, всё будет хорошо. Нас лечит замечательный врач. Но ты не должна падать духом несмотря ни на что, потому что ты как никто нужна сыну.
Я поверила или мне хотелось верить ей (Маша была намного старше меня – её старшей дочери двадцать один год). Я послушно проглотила эти два слегка кислых сырника, зная, что Женя сегодня есть уже ничего не будет. Меня предупредили, что после наркоза ему давать только одну кипячёную воду. То ли сладкий чай разбудил аппетит, то ли я была голодна, ведь действительно ничего сегодня не ела, но ужин мне показался очень вкусным. Я как-то очнулась после еды. Дети спокойно спали, а мы с Машей сели на пустую кровать, и она шёпотом стала рассказывать свою не менее жуткую историю.
Сколько таких историй я ещё услышу, и все они о том, как люди учились жить в условиях, которые им предоставила судьба. Каждый из нас, оказавшись в непредвиденной ситуации, старался быстрее свернуть с этой дороги – дороги тяжелейших мук, нестерпимой боли, невероятной тоски и горя – полагая, что это временный путь. Мы тогда ещё не понимали, что теперь наша жизнь и пойдёт по этой дороге, с неё уже никогда не свернуть, и, встречаясь с новыми путниками, мы становимся другими, обретая, насколько это возможно, мужество и веру, решимость и надежду. Все эти жизненные истории подтверждали, что я на этом пути не одна. И есть ещё более тяжёлые судьбы, для которых уже ты становишься поддерживающим огнём.
У Ромы была проблема с пищеводом, надо было постоянно контролировать, что и как ест ребёнок. Его тоже сегодня утром прооперировал Красюк С. А. Это была палата с закреплёнными за ним больными. Как объяснила Маша, трубка пищевода, подходя к желудку, должна иметь небольшое расширение. У него же она сильно сужалась. Четырёхлетний мальчик давился пищей, если она была не протёрта, сразу начиналась страшная рвота. Родители не предполагали, что это была болезнь, требующая оперативного вмешательства в строение органа. Не раз они обращались в местную больницу, но всегда поднимался вопрос не как он ест, а что. Мама постоянно наблюдала за питанием и видела: если Рома кушал протёртый суп или кашу, самочувствие было хорошее, но если ребёнок ел твёрдую пищу, а это происходило, когда мамы не было рядом, то реакция организма была незамедлительной. Страшно было подавиться рвотными массами, поэтому старались соблюдать строжайшую диету. Местные врачи, в очередной раз подавив приступ, успокаивали родителей, что организм не воспринимает твёрдую пищу временно. Мол, с возрастом всё пройдёт… Пока ребёнок накануне чуть не задохнулся, его чудом удалось спасти, даже делали искусственное дыхание. И сегодня ночью их на скорой доставили из Мглина. Мальчик сразу попал на операционный стол. Так что Маша тоже ещё отходила от стресса, который испытала за истекшие сутки.
