Рано утром в четверг, 23 декабря, мы стали собираться. Конечно, понимали, что надо делать снимок. Но даже и в это утро ещё не осознавали, что нас ждёт в этот день. У Саши заканчивался срок действия прав, и нужно было срочно их поменять до Нового года. Мы решили, что он поедет в Клинцы решать свой вопрос, а мы с мамой отвезём Женю в больницу с её знакомым водителем, который помогал ей на работе (такси, если что, ещё тогда не было). Собираясь в больницу, мы совсем не предполагали, что у нас начинается другая жизнь, иначе, бесспорно, Саша поехал бы с нами, но мы наивно думали, что просто наложат гипс и мы приедем домой. Единственное, что беспокоило: как попасть на новогодний утренник? Вы представляете, какими детьми мы были в свои двадцать семь лет?

К нам вышел снова Коростелёв А. В. Разбинтовав ножку, он неожиданно поднял голову и тихо спросил, пристально глядя мне в глаза:

– Вы на машине?

– Да, – почувствовала что-то нехорошее я.

– Срочно нужно ехать в Брянск – на операцию. Подозреваю, что это остеомиелит.

Конечно, произнесённый им диагноз мне ничего не сказал. Я впервые слышала это слово, но его тревожный взгляд, страшное слово «операция», срочность поездки обозначали серьёзность ситуации, и, естественно, моё настроение стало резко меняться.

Пока врач готовил направление в детскую областную больницу, мама договорилась с нашим водителем, чтобы он отвёз нас в Брянск, объясняя неожиданность ситуации. Ждать Сашу мы не могли, так как он сказал ещё утром, что может задержаться до вечера. Через несколько минут мы были уже в пути, но надо было заехать домой за вещами. Мы жили тогда в съёмной квартире по адресу: улица Ленина, дом пятнадцать, квартира сорок. Я быстро собрала необходимые вещи. На шкаф положила одну на другую три стопки тетрадей с контрольными диктантами. Поднялась на четвёртый этаж к тёте Альбине, чтобы позвонить в школу (у нас телефона не было). Директор, Алевтина Яковлевна Кузовлева, ответила.

– Алевтина Яковлевна, здравствуйте. Это Лена Волкова. У меня Женя заболел. Мы едем в Брянск, в больницу, сказали, скорее всего, на операцию. Больничный откроют там. Алевтина Яковлевна, Саша завтра принесёт тетради с диктантами, нужно оценки выставить и потом уже выводить четвертные. Пожалуйста, попросите Елену Михайловну, пусть она сделает это. Если будут спорные, поставьте в сторону ученика – мой подарочек на Новый год, а я после каникул с ними разберусь.

Вспоминая потом эти волнения об отметках, я корила себя за то, что и в эти минуты не понимала значимости ситуации, в которую мы попали. Если бы я знала тогда, что мой ребёнок, сидящий с мамой в машине, стонущий от боли, ждёт от меня помощи и каждая минута уже была поставлена на счёт его жизни… Разве я думала бы тогда об этих нелепых отметках? Разве я думала бы тогда о чём-то, кроме его жизни?

– Конечно, конечно, Леночка, поезжай и ни о чём не думай, – участливо произнесла Алевтина Яковлевна. – Главное, выздоравливайте.

Саше оставила записку: «Мы поехали в Брянск, вечером мама тебе всё расскажет. Отнеси завтра в школу все тетради, лежащие на шкафу. Бауло в курсе. Целую». Да, мы жили тогда без сотовой связи, и даже проводные телефоны были не у всех. И «загуглить» непонятное слово остеомиелит я тоже не могла. Ещё не скоро я стану читать медицинские журналы, энциклопедии, которые расскажут мне об этом заболевании, но это будет потом, а пока мы ехали в неизвестность.

Эти два дня у Жени был совсем плохой аппетит. Утром он тоже ничего не ел. Сказками и прибаутками с мамой заставили его съесть бутерброд. Мы и тогда не понимали, что этого делать нельзя, ведь ребёнку предстоит операция. Несмотря на боли, Женя вёл себя как всегда: мы сочиняли истории о животных, якобы встретившихся нам по пути. Лишь к концу дороги Женя задремал.

В начале первого мы приехали в областную детскую больницу. Наш водитель внёс спящего Женю на руках в приёмную палату, положил на кушетку. Я села рядом с сыном, мама – на стуле возле большого окна, и мы стали ждать врача.

Вдруг дверь неожиданно распахнулась и в комнату, как вихрь, ворвался человек в белом халате. Это был высокий, худощавый мужчина лет сорока, с удлинёнными вьющимися волосами и, как мне показалось тогда, очень тонкими и какими-то неприятными чертами лица. Он окатил нас холодным взглядом и стал странно расхаживать по палате, высоко задирая ноги. Повышенным и резким тоном задавал мне вопросы, иногда переходя на крик. Я растерянно отвечала на них и не понимала, в чём виновата, что сделала такого, что этот «гусь» со мной так разговаривает. А первый его вопрос прогремел в нашу сторону:

– Почему поздно приехали?

Я начала объяснять, что мы выехали в десять утра, как только получили направление, но он прервал и нервно крикнул:

– Да я не про сегодня! Вы же говорите, что нога заболела в понедельник, а сегодня четверг – слишком поздно!

Оторопев, я попыталась рассказать, что было за эти дни, но он не дал мне сказать ни слова. Снова заорал:

– Надеюсь, мальчик ничего не ел?

И тут я тоже стала оправдываться, что он час назад съел бутерброд с колбасой.

Человек в белом халате недовольно зыркнул на меня, бросив напоследок фразу:

– Теперь благодаря вам, мамаша, его ещё нужно готовить к операции. Мы упускаем драгоценное время!

Он хлопнул дверью и умчался.

Мы с мамой переглянулись. Что это было? Это врач? Почему он даже не развернул ногу, чтобы осмотреть? Я не знала, что такое «готовить к операции», но поняла одно: во всём виноваты мы. Я совсем не почувствовала участия, какого ждала от доктора. Его неадекватное, как нам показалось тогда, поведение вызвало у меня недоверие к этому человеку. А ведь только он в этой комнате знал, на сколько времени была задержана помощь моему ребёнку. И от этого зависела жизнь моего сына. И только он понимал сейчас это. А я – такая цаца! Видите ли, со мной был выбран неправильный тон, задето моё самолюбие. Как я ошибалась тогда! Это была наша самая главная, как я потом убедилась, удача – попасть к детскому хирургу Красюку Сергею Алексеевичу.

Тут же вошла медсестра, стала заполнять историю болезни. Мы при этом немного успокоились. Вошла другая с медицинским чемоданчиком и взяла кровь из пальчика Жени. Он не заплакал.

– Вам нужно на снимок. Пройдите по коридору, а я скоро вернусь с каталкой, и поедем в отделение, – произнесла медсестра, отдав историю болезни в кабинет рентгенолога.

Мы сидели под дверью и ждали, когда нас позовут. В глубоком молчании каждый думал о своём, только Женя прерывал наше растерянное состояние, задавая бесконечные вопросы. Наконец нас позвали. Я внесла Женю на руках и посадила под аппарат, куда показал врач. Придав ножке нужное положение для снимка, он спросил:

– Вы будете выходить?

– Нет, – однозначно ответила я: конечно, боялась, что он нечаянно дёрнет ножкой и снимок (лишнее излучение) придётся повторять.

Я не могла оставить Женю в этом холодном тёмном кабинете, не могла позволить, чтобы он хоть на секунду испытал страх или испуг, потому что меня не было рядом. Это самое меньшее, что я могла сделать для своего сына. Я ни с кем это никогда не обсуждала. Это нужно было мне самой – быть всегда рядом.

– Тогда наденьте фартук, – сказал врач, закрывая дверь.

Надев такой же, как у Жени, тяжёлый клеёнчатый фартук, я держала пяточку. Аппарат щёлкнул. Доктор вышел, чтобы перевернуть ножку и снять в другой проекции. Осторожно взяв Женю на руки (ножка сильно болела, и при каждом прикосновении он вскрикивал) и выйдя в коридор к маме, я увидела её заплаканные глаза.

Заметив приближающуюся медсестру с каталкой, мы начали прощаться. Мама с невероятной нежностью стала прижимать внука, целовать его и что-то шептать ему на ушко. А я в этот момент по-детски разрыдалась. Мне стало страшно, что остаюсь одна. Я вдруг почувствовала себя маленькой, беззащитной девочкой и нуждалась в таких же тёплых маминых объятьях. Я была уверена, если бы это зависело от мамы, она осталась бы с нами. И если бы могла, она бы отвела эту беду, но это было не в её силах. Я слушала и верила её словам: