И Собек Кульпа взобрался на коня и слегка ударил его пятками. Животное фыркнуло и нехотя двинулось в метель. Молодой дворовый едва проехал пару шагов и остановился.

– Мыхайло, тут что-то есть, в этой метели.

– Чего?

– Не знаю, но оно шипит. Как змея.

– Дурак, сейчас змей нет. Все они спят под землей.

– Мыхайло…

– Езжай, езжай. Я буду за тобой.

И Собек исчез в снежном вихре, но Мыхайло не успел сделать и полушага. Заржал конь, кто-то крикнул раз и другой – невозможно было понять, близко или далеко, потому что в метели звуки блуждают и путаются. В темноте что-то закрутилось и сдвинулось, а потом внезапно на границе льющегося с порога света появилось несколько темных фигур.

Одна из них крепко держала Собека с приставленным к горлу кривым ножом. Мыхайло мгновенно схватил стоявшую рядом Мацейку, прикрылся ее телом и приставил к ее голове шестиствольную перечницу.

– Прячьтесь в дом – рявкнул он своим подельникам. – И ни гу-гу.

– Доброго здоровьица! – раздался голос одной из теней.

– Да пошел ты на хрен, крыса! – ответил Мыхайло.

– У-у-у. А разве добрым христианам можно так отвечать?

– С разбойниками я не разговариваю.

– Видишь ли, а нам иногда приходится. Хотя бы сейчас.

– Отпусти парня и дай нам проехать, а то я башку девке вышибу. – Мыхайло потряс пистолетом. Мацейка застонала и пошатнулась, мягкая в коленях, как пьяная.

– Полно, полно, любезный дворовый. Сначала отдайте хозяевам то, что вы награбили, и выходите все во двор, сколько вас там есть. Оружие оставьте на пороге, а сами раздевайтесь до пояса, чтобы мы могли наказать вас. Наказание будет не слишком суровым – каждому по двадцать пять палок. А когда вернетесь в седлисскую усадьбу, в это подлое гнездо мерзавцев, не забудьте сказать, что это бескидники доброго Якуба Шели так обласкали ваши спины и что то же самое они скоро проделают с ясновельможным паном.

– Хватит болтать, освободи дорогу.

– У нас ваш парень.

– Ни хрена у вас нет.

Глухо щелкнуло, словно в лесу от мороза треснула буковая ветка, и голова Собека Кульпы разлетелась в кровавые клочья. Кто-то вскрикнул. Кто-то выругался.

– Подойдете ближе, и девка будет следующей.

Бескидники заколебались и отступили за пределы света. Дворовые в сенях затаили дыхание.

– Мыхайло, – прошептал Морцин. – Зачем ты так с нашим…

– Он никогда не был нашим. Таким нельзя доверять.

– Тронете кого-нибудь, и никто из вас не уйдет живым, – крикнул кто-то из бескидников.

– Ишь ты, разлаялся, пес паршивый. Только высуньте носы из тьмы, и мы уничтожим здесь всех до единого. И колядников, и девок, и добрых хозяев на десерт.

– Вы не уйдете отсюда. Мы будем сидеть всю ночь.

– Как и мы. Только мы в тепле.

Бескидники замолчали, словно их и не было. Мыхайло втолкнул Мацейку в сени и запер. Он дополнительно подпер дверь длинной жердью, потому что засов был довольно паршивым. В те времена в деревнях не было других воров, кроме дворовых, но никакой засов не поможет от разбойника, за которым стоит закон.

– Следи за выходом, Хвощ, – рявкнул дворовый главарь одному из своих подручных. Хвощ, толстый и тупой разбойник, имени которого никто не помнил, расселся в сенях, где принялся выскабливать лысину длинным ножом. Главарь банды снова уселся за стол и постучал пальцем по пустой оловянной кружке. Старый Любаш послушно налил самогон до самого края. – Давай выпьем еще. Водка проясняет мысли.

– Ты, Мыхайло, а что с ними делать будем? – Морцин указал на висящих у потолка Ангела, Ирода и Дьявола.

Первый стонал и хрипел, непрестанно вертясь, а двое других, кажется, потеряли сознание, потому что не шевелились вовсе. Мыхайло пожал плечами.

– А это наше дело? Пущай себе висят.

Минуты текли в тишине. Дворовые уже не смеялись и не пели. Любаши и колядники тревожно поглядывали на них. И никто даже не дрогнул, хотя их было больше, чем разбойников, а музыканты так и вовсе не были калеками и на субботних танцах первыми рвались в драку.

Миновала полночь, когда маленькая Розалька, которую укачивала Мацейка, вдруг разрыдалась. Не помогало ни поглаживание по голове, ни тихие слова, что шептала старшая сестра. Как будто кто-то отвинтил в девочке краник со слезами.

– Заткни этого ублюдка, а то я ей башку отрежу! – неожиданно рявкнул Морцин.

Розалька в ответ разревелась еще громче. Она рыдала и рыдала, и казалось, что от этого плача она вот-вот расколется пополам.

– Хвост себе отрежь, баран, – усталым голосом произнес Мыхайло.

Потом что-то захрипело, по-медвежьи зарычало, и это была не Розалька. В комнату ввалился Хвощ, согнутый пополам и с зеленой мордой.

– Змея! Змея меня укусила!

– Одурели вы все с этими змеями?! – не удержался Мыхайло. – Зима, сука! Нет змей!

Хвощ в ответ упал на колени, и его вывернуло наизнанку всем содержимым желудка.

– Мыхайло, я знаю… – выдохнул он наконец, вытирая усы рукавом. – Но в сенях и правда была змея. Она выползла непонятно откуда… и укусила, когда я пытался ее раздавить.

Лысый дворовый задрал рукав. На предплечье были видны две кровавые дырочки, одна возле другой. Мыхайло некоторое время рассматривал их, потом велел Мацейке промыть рану, а сам принялся рвать простыню на жгуты.

– Я умру, Мыхайло. – Хвоща трясло от озноба. – Я умру, да? Собек тоже слышал змею. Мы все умрем здесь.

– Заткнись, болван. Тварь, видать, осенью приползла в сени, к теплу, и спряталась в какой-то дырке, а теперь вылезла, потому что гвалт начался. Дай мне руку. – Жгутами из полотна он обвязал руку Хвоща выше локтя, надрезал ножом кожу между ранок, высосал кровь и сплюнул на землю. Напоследок он облил рану товарища водкой, чтобы кровь слишком быстро не свернулась. – Ну, пусть очищается. Ты не умрешь. – Глотни сейчас.

Хвощ, как клещ, присосался к кувшину. Он пил, пил и пил, потому что сушило его жестоко.

Дворовые в это время искали змею по всей хате. Отодвигали кровати и лавки, заглядывали за печь и под сложенные в чулане мешки с зерном и мукой, оставленные хозяевам, – дворовые же не бандиты какие-нибудь, вельможный пан послали их только за тем, что ему полагалось. Так или иначе, надо было убить гада.

Внезапно Хвощ стал задыхаться, изогнулся, как заспанный кошак, и упал. Его подкинуло еще раза два, как это случается с одержимыми духами. И скончался.

– Господи Иисусе, покойник! – простонала Любашиха. Дочки пустились в рев.

– Ты и ты. – Мыхайло указал на Йонтека и волынщика. – Вынесите его в сени, пусть пока там лежит.

– Но как это, добрый пан? – Хозяйка испуганно подняла руки. – Он жеж встанет! Его ж надо на застланную лавку уложить, окна сукном задернуть – ведь коли смерть в них заглянет, то в хате останется…

– Кладите его куда хотите, но окна не закрывайте. Я хочу видеть, не крадутся ли бескидники.

Любашиха принялась плакать и скулить от страха: что труп, что смерть, что эти разбойничьи колядки только несчастье принесли. Хорошо, что хоть маленькая Розалька наконец, измученная, уснула в объятиях одной из сестер.

– Хватит, баба. Я сказал.

– Мыхайло. – Морцин в тревоге коснулся плеча главаря. – Давай сделаем, как она говорит. У Рубина Колькопфа в этом году одна девка шею свернула. Что-то там они после ее смерти недоглядели, и она потом еще несколько месяцев ходила и пугала.

– Брехня! Не могла жидовка пугать, потому что у жидов нет души, – проворчал Мыхайло.

Однако в итоге он все же разрешил Любашихе заняться телом по-своему.

Хвоща уложили на застланную свежей простыней лавку, глаза его прикрыли серебром, у головы зажгли громовую свечу, а окна занавесили кусками полотна. Хозяйка приготовилась омыть труп святой водой и даже потянулась за оловянным кувшином с крышкой, в котором держала ее, ибо где ж это видано, чтобы христианский дом был без святой воды. За это Мыхайло ее облаял. Когда же старуха заунывным голосом запела: «Добрый Иисусе, Господи наш», главарь приказал ей заткнуть рот.