Тем не менее, мне не терпелось лично убедиться в ее существовании. По этой причине я отыскал адмирала Рожественского, который уверенным тоном заявил, что мне достаточно добраться пароходом до Кронштадта и в тамошней гавани встретиться с его офицерами. На следующий день я явился в офицерское собрание Кронштадта, где меня принял князь Церетели. Он специально дожидался моего прибытия.

– Адмирал, – сказал мне князь, – предупредил о вашем визите. Что бы вы хотели выпить?

– Чашку чая, князь, чашку обычного чая.

Князь представил меня своим коллегам, пригласил присесть рядом с ним, и тут принесли чайник с чаем. Внезапно я заметил, что жидкость, которая лилась из чайника, как-то странно пенилась. Человек я опытный и осторожный и тем не менее лишь после того как, глотнув, я распознал вкус вина моей страны, до меня дошло, что в чайник вместо чая налито шампанское. Поняв это, я сделал вид, что так и должно быть.

Князь оказался чудесным собеседником. Манеры у него точь-в-точь как у настоящего парижанина, притом, что говорили мы о Кавказе. Князь оттуда родом и обожает родные края. Проговорили мы целый час, и за это время успели добраться до самой сердцевины Кавказских гор. Продвигаясь от одного пункта к другому, я хочу сказать, от одного чайника к другому, мы прошли самыми крутыми тропами, взобрались на самые восхитительные горы, когда пешком, а когда и на лошадях, и в итоге князь настолько увлекся, что расстаться с Кавказом и вернуться в Кронштадт стало просто невозможно. Вы не можете себе представить, до какой степени моряку неприятно говорить о флоте, на котором он имеет честь служить. Когда, оказавшись на живописной дороге, ведущей в Тифлис, я напомнил князю об адмирале Рожественском и эскадре, с которой я хотел ознакомиться, он мне ответил, что на Кавказе в ходу более двухсот диалектов, и всеми ими он владеет. После этого заявления князь принялся рассказывать мне самые забавные и самые непонятные на свете вещи на каждом из этих диалектов.

Мы уже подошли к десятому диалекту и пятнадцатому чайнику (у нас вышло примерно по два чайника на каждого присутствующего, и при этом было очень странно наблюдать, сколь быстро опустошается чайник, в который налили шампанское), как вдруг явился матрос предупредить меня, что уже объявили о скором отплытии парохода до Петербурга.

Эскадры я так и не увидел, зато князю достойно отомстил.

Я пригласил его к себе в Петербург на легкий ужин, и когда князь явился, выставил только одну бутылку шампанского, в которую был налит чай.

Май 1905 г.

Я хочу, чтобы вы поняли, насколько свободной здесь почувствовала себя пресса. Для этого приведу отрывок из фельетона, напечатанного в газете «Новое время». Это весьма респектабельная и верноподданническая газета. Автором фельетона является очень талантливый писатель господин Меньшиков29. Каждое воскресенье в «Новом времени» печатается письмо Меньшикова к читателям, которого все ждут с большим нетерпением. Письмо написано в виде диалога двух друзей, Марка Петровича и Тодта. Они давно не видели друг друга и вот, наконец, повстречались:

«– Я больше не выхожу днем на улицу…

– Это почему?

– Как тебе сказать? Хочешь, верь, хочешь, нет, но каждый раз мне это очень неприятно. Мне стыдно! Да, я стыжусь себя, других людей, да и вообще всех на свете. На улицу выходить стыдно, дома оставаться стыдно, просто жить стало стыдно!

– Да что случилось?

– Как это, что случилось? Народные массы обнищали. Голод стал хроническим явлением. Людей сорвали с родной земли, и они бродяжничают по всей огромной территории России. А когда человек свыкается с бродяжничеством, у него пропадает привычка трудиться, он становится бездельником, босяком. Мы без остановки катимся в пропасть.

Марк Петрович замолчал.

– Так что же, по-твоему, надо сделать в России?

– Зря ухмыляешься! По-моему, а я уверен, что и ты тоже так считаешь, России НЕОБХОДИМА НОВАЯ ЖИЗНЬ! Да ты же сам все понимаешь, ведь ты мыслишь, как и я. России требуется обновление, ей нужна свобода, а иначе она погибнет!

– Ты хочешь сказать, что нужны новые реформы?

– Да не реформы, а одна сплошная реформа, что-то вроде реформации в Европе. Нужны не мелкие шаги, а ВСЕОБЩЕЕ И ПОЛНОЕ ПЕРЕУСТРОЙСТВО ДО САМОГО ОСНОВАНИЯ!

Мы всегда знали, что именно требуется России, но так ни к чему и не пришли. Нас звали пробудить народ, а вместо этого каждый из нас на свой лад лишь усыплял его. В итоге у нас нет ни энергии, ни ясности, ни обновления! Мы ничего не дали народу, который пропадает в грубости и невежестве.

Мы с безразличием взираем на наш народ, который бьется, словно рыба, пойманная в сеть. Мы обо всем писали, все видели: голод, безземелье, нищенство, эпидемии, бродяжничество, всеобщую неграмотность. И вот теперь на нас напал враг, а у нас даже нет сил его остановить.

Поэтому-то на нас и сыплются проклятья. Ведь мы должны были стоять на страже народных нужд, а в действительности все проспали. Тебя удивляет, что я испытываю нестерпимый стыд, а вот мне иной раз кажется, что я сошел с ума. Таинственный строгий голос, идущий из народной толщи, кричит мне в ухо: «Предатель!» Вот потому-то мне и стыдно.

Полагаю, что и вы все также испытываете стыд!..

Они замолчали.

– Становится сыро, – сказал Тодт, – пойдем по домам!»

Я воздержусь от того, чтобы давать какие-либо оценки фельетону господина Меньшикова.

Однако все говорит о том, что происходит что-то новое на берегах Невы, и мы еще станем свидетелями реформ, о которых и помыслить было невозможно до того, как случилась катастрофа под Ляояном30. Об этом свидетельствует тот факт, что газета умеренного направления без каких-либо неприятных последствий смогла напечатать фельетон, отличающийся такой философской глубиной и таким критическим размахом. Содержащиеся в фельетоне мысли были высказаны смело, без укоренившейся боязни привычных кар. И вот уже одни люди безбоязненно требуют расширения полномочий муниципальных органов, другие – строительства новых школ, и из всего этого следует, что к русскому народу уже не применимы слова Достоевского, утверждавшего в «Записках из мертвого дома», что грамотного человека можно найти только на каторге.

В общем, страдания не бывают напрасными, и многовековая боль приносит свои плоды. А разве мы, во Франции, не прошли через такой же исторический опыт? Разве не в таких же муках рождалась современная Франция? Вот и в России появляется на горизонте новая жизнь, словно солнце встает над Петропавловской крепостью и своими лучами золотит политую кровью землю. Пушечные выстрелы не салютуют новой жизни, молчат бесчисленные церковные колокола, и лишь сердца, сердца всех мыслящих людей отныне бьются в унисон. Русская надежда, наконец, родилась!

Май 1905 г.

Вместе с мужиками я отправился на богомолье в Троице-Сергиевский монастырь. Я счастлив, что совершил это путешествие. Ведь только благодаря ему я понял смысл этого слова: молитва. Я своими глазами видел, как совершается поклонение русскими людьми, поклонение мистическое, таинственное и фанатичное.

Здесь собралось великое множество нищих и обездоленных. И все они благодарны своим господам за то, что те построили великолепные храмы. В этих храмах собраны баснословные богатства, и народ молится в них с самого рассвета. Главное, чего хотят явившиеся сюда люди, это обрести надежду. Ее им дают святые образа, перед которыми люди падают ниц и истово крестятся. Обретенная надежда делает людей добрыми и… терпеливыми. Чтобы человек не забывал о том, что его ждет на небе, если он страдает на земле, весь его жизненный путь украсили образами, свечами, крестами и алтарями. Все это встречается человеку на каждом шагу и освящает его каждодневные труды и тяготы. Человек прерывает свой труд лишь для того, чтобы осенить себя крестным знамением. В самых уродливых и вульгарных жилищах обязательно устраиваются молельные уголки. Даже билеты на поезд люди приобретают под ласковым взором Богородицы. Думается, что благодаря этому человек отвлекается от мыслей о слишком тяжком труде и слишком тяжело дающейся копейке…