– Фестиваль? – удивляюсь – а что за фестиваль?

При слове «фестиваль» у меня в голове вырисовывается почему-то только цирковое представление, где вата, животные и предложение купить лотерейный билет по стоимости автомобиля. Но не думаю, что в этом селе проводят нечто подобное.

– Да, единственное мероприятие, куда Илка согласна раз в год вытаскивать свой зад – смеется Сандра – проходит тут неподалеку каждый год. Этнофестиваль, если быть точнее. Музыка, спектакли, народные ремесла..

Народные ремесла. Что ж, это уже ближе к деревенской романтике.

Только почему-то звучит чертовски скучно.

Но видя, каким воодушевлением горит лицо Илинки, мне просто не удобно сказать об этом вслух. Сандра говорила, что ей до магазина собраться – целое событие, а если она легко поднимается на этот фестиваль, значит он ей действительно нравится.

Выходит, отказаться будет уже наверное невежливо.

Заметив мое замешательство, Сандра с хитрой улыбкой как бы невзначай добавляет:

– Обычно там весело. Но даже если будет не очень, я знаю одного парня, который всегда там появляется с доброй порцией медовухи..

– Сандра! – возмущается Илинка и мы все вместе хохочем.

– Ладно – соглашаюсь в итоге – поедем глянем на фестиваль, все равно планов никаких. Милли?

– Да, почему нет – на удивление быстро соглашается она.

Хотя именно на ее недовольства и отрицания я сейчас рассчитывала, как на последний вариант избежать этого всего.

– Вот и супер – Сандра вновь переводит взгляд на Лео – так а ты-то что? Успеешь?

– Очень постараюсь – заверяет он – но скорее всего уже сразу от Грэдиша на фестиваль поеду, объяснишь, как доехать? А то если двумя маршрутами, то точно не успею. Хотя, сразу предупреждаю, что к началу так и так могу и не явиться.

– Там нет как такового начала. Зато есть конец – объявись хотя бы под него.

– Очень постараюсь –повторяет он и внимательно слушает описание пути Сандрой, которая дает его в таких мельчайших деталях, что кажется уже даже я смогу туда попасть без посторонней помощи.

– Но сначала погреб! – напоминает Милли и встает из-за стола – идешь?

– Конечно.

Сандра вновь помогает им поднять люк, а я в это время помогаю Илинке убрать со стола, остатки блинов накрыть, чтобы не подсыхали.

– До вечера, значит, планов никаких? – уточняю у нее.

А из головы все не лезет вопрос – где вы с Владом умудрились так тесно заобщаться, и кем вы вообще приходитесь друг другу?

– Вроде нет – улыбается – свободное время, как говорила мама.

– Отлично, значит, займусь картинами. Если вдруг.. ну.. вздремну за работой, вы меня растормошите, как время к фестивалю придет.

– Интересная видимо работа – теперь она уже улыбается шире, но так же добродушно – если ты за ней регулярно засыпаешь.

–Что поделать – картины, повторяющиеся однотипные действия.. – улыбаюсь в ответ и быстро ретируюсь, пока она не задаст еще каких-либо вопросов, на которые я вот так вот отшутиться уже сходу не смогу.

Когда возвращаюсь в нашу комнату летнего домика – понимаю, что интерес Милли к погребу мне сыграл даже на руку. Какое-то время теперь эта комната не «наша», а моя, и я могу в спокойном уединении погрузиться в прошлое.

Разворачиваю полотно с портретом Сафие, беру нужные инструменты и усаживаюсь на диванчике. Но спустя уже пару минут понимаю, что диванчик и кровать в замке Влада – оказывается, совсем разные вещи.

На старом просевшем диване работать совсем не так удобно и, более того, появляется риск насквозь проткнуть полотно при таком его натяжении.

Поспешно перебираюсь за столик у окна и, пододвинув стул, несоразмерный высоте стола – сгорбливаюсь, как старуха. Однако, несмотря на это, здесь работа начинает идти значительно лучше и быстрее. И еще раньше, чем Милли, изучив погреб, вернется сюда с кучей новых впечатлений, я проваливаюсь в омут сотен-сотен давно канувших в бездну лет..

-7-

1446 год, Османская империя.

Гарем во дворце.

С тех пор, как Мехмеда двумя годами ранее перевели на отдельное обучение, Лале видела его очень редко. В основном, только на официальных приемах, которые, с его участием, проходили не так уж и часто. Именно оттого она порой и забывала в принципе о его пребывании во дворце, и оттого была так удивлена, увидев его на площадке смотра особой гвардии.

Но еще больше она удивляется, увидев его пред собой сейчас. В закутке гарема, вальяжно развалившемся на диване и смеряющего ее самым мерзким и похабным взглядом.

Она даже забывает об этикете и, вместо того, чтобы поклониться султану, поспешно делает шаг назад, на выход отсюда..

Но чьи-то умелые руки останавливают ее позади и тянут за поясок, напоминая о необходимости поклона. Краем глаза Лале успевает заметить подол платья и понимает, что это Гюль-хатун, которая якобы быстро ретировалась прочь – уже успела подоспеть и предотвратить ее «побег».

Однако, Лале не идет у нее на поводу и лишь слегка наклоняет голову. Мысли мало-помалу собираются в ее голове, и она лишь сухо произносит:

– Доброго вечера, господин.

Мехмед щерится еще сильнее:

– Вот уж правда, вечер сегодня славный.. – делает небрежный знак Гюль-хатун, чтобы она вновь удалилась до необходимого случая, если такой вдруг опять приключиться.

Едва женщина вновь оставляет их наедине, Мехмед встает и приближается к Лале, обойдя ее кругом и пристально осматривая, будто скаковую лошадь. Взгляд этот – будто застоявшееся варенье – липкий, неприятный, который, кажется, ей при всех усилиях никогда в жизни с себя не отмыть. Но при этом Лале совершенно никак не подает этому виду, продолжая стоять с гордо поднятым подбородком, будто это она пришла сюда по доброй воле и позвала к себе султана.

Несмотря на долгий период отсутствия взаимодействий, Лале прекрасно помнит, что страх и беспомощность – то, что скорее либо подпитывает, либо злит Мехмеда – но никак не вызывает чувство жалости или сострадания.

Наконец, кузин поднимает голову, дойдя до лица девушки:

– Как же ты расцвела.. Прекрасный, нежный тюльпан9. И очень хрупкий – его правая бровь изгибается, внимательно наблюдая за реакцией девушки – так легко сломать стебелек. Р-раз.. и все.

Его слова вызывают у Лале праведное раздражение, и едва сдерживаясь от поспешных и необратимых слов и действий, она цедит, нахмурив лобик:

– Иногда хрупкость бывает лишь видимой.

Мехмед угрожающе прищелкивает зубами, точно цепной пес, и тут же расплывается в мерзкой улыбке:

– Что ж, может быть. И все же цветы для того растут, чтобы быть сорванными в самом ярком цвете. А потом украсить собой чьи-нибудь покои. Пусть и ненадолго.

Он чуть склоняет голову, и Лале кривит губы, не скрывая сарказма:

– Если вы хотите обсудить цветы, может, лучше делать это с садовником? Я, признаться, не очень разбираюсь.

Она ожидает очередного приступа гнева у Мехмеда, но он, напротив, лишь задирает голову и хохочет. После чего валится обратно на подушки, продолжая довольно хохотать:

– Острый язычок.. прекрасно. Гордая, смелая птичка.. – он стягивает улыбку и останавливает на ней взгляд, точно время резко поставили на паузу – пока не попала в силок.

Ленивый зевок:

– Признаться, ты меня удивила. Твой танец.. мне было его мало. Хочется еще.

– Что ж – Лале склоняет голову с демонстративно поддельным участием – в гареме много прекрасных танцовщиц, готовых танцевать для вас до утра.

В этот раз ее непокорность (а быть может ее излишество) взбешивает Мехмеда так же резко и стремительно, как в прошлый раз рассмешили. Он вскакивает, приближается к самому ее лицу и шипит, подобно смертельно ядовитой, но совершенно маленькой змейке:

– Я сказал, что хочу именно твой танец. И ты станцуешь мне его, хочется тебе или нет. Станцуешь сегодня – пойдешь со мной в мои покои. И всю ночь напролет будешь танцевать только для меня. И.. – глумливая ухмылка вновь возвращается на его искривленное гневом лицо – может не только танцевать.