Мне позабыть уже не рано, Как сапоги на марше трут. Рука, отвыкнув от нагана, Привыкла к "вечному перу". С шинели спороты петлички, Других не взять у старшины, И все солдатские привычки Как будто вовсе не нужны. Все реже думаю меж делом, Что кто-то новенький в строю Берет навскидку неумело Винтовку звонкую мою. Что он, не знающий сноровки, Влюбленный в "вечное перо", Клянет неправильность винтовки, Бросавшей в зависть снайперов. И для него одно и то же: Сержант иль кто-нибудь другой Хранил в подсумке желтой кожи В обоймы собранный огонь. Но мне бы все же знать хотелось, Что, не отставши от других, Он будет быстро и умело Дырявить черные круги. Но ведь моя винтовка сжата В его неопытных руках. И до сих пор зовут сержантом Меня ребята из полка: Все тот же я, повадки те же, И та же собранность в лице, И глаз, который неизбежно Сажает душу на прицел. И если я слыву спокойным, Так это значит – до сих пор Я помню сдержанность обоймы И выжидающий затвор. Колодец вырыт был давно. Все камнем выложено дно, А по бокам, пахуч и груб, Сработан плотниками сруб. Он сажен на семь в глубину И уже видится ко дну. А там, у дна, вода видна, Как смоль, густа, как смоль, черна. Но опускаю я бадью, И слышен всплеск едва-едва, И ключевую воду пьют Со мной и солнце и трава. Вода нисколько не густа, Она, как стеклышко, чиста, Она нисколько не черна Ни здесь, в бадье, ни там, у дна. Я думал, как мне быть с душой С моей, не так уж и большой: Закрыть ли душу на замок, Чтоб я потом разумно мог За каплей каплю влагу брать Из темных кладезных глубин И скупо влагу отдавать Чуть-чуть стихам, чуть-чуть любви! И чтоб меня такой секрет Сберег на сотню долгих лет. Колодец вырыт был давно, Все камнем выложено дно, Но сруб осыпался и сгнил И дно подернул вязкий ил. Крапива выросла вокруг, И самый вход заткал паук. Сломав жилище паука, Трухлявый сруб задев слегка, Я опустил бадью туда, Где тускло брезжила вода. И зачерпнул – и был не рад: Какой-то тлен, какой-то смрад. У старожила я спросил: – Зачем такой колодец сгнил? – А как не сгнить ему, сынок, Хоть он и к месту, и глубок, Да из него который год Уже не черпает народ. Он доброй влагою налит, Но жив, пока народ поит.- И понял я, что верен он, Великий жизненный закон: Кто доброй влагою налит, Тот жив, пока народ поит. И если светел твой родник, Пусть он не так уж и велик, Ты у истоков родника Не вешай от людей замка. Душевной влаги не таи, Но глубже черпай и пои! И, сберегая жизни дни, Ты от себя не прогони Ни вдохновенья, ни любви, Но глубже черпай и живи! Яблоня в нашем саду росла, Очень крепкой она была. Самой сладкой она слыла, Самым белым цветом цвела. Сучья тяжко к земле склонив, Зрели яблоки белый налив. Зубы врежешь – в гортани мед, Теплым соком гортань зальет. Вот покраснела в лесу листва, Вот забурела в лугах трава, Вот затрещали в печах дрова, Я не перечу – зима права. Онемела земля во льду, Все мертво под луной в саду. Снег подлунный и тот как лед: Голубое сиянье льет. С каждым часом зима сильней, И до нежных живых корней Уж добрался лютой мороз. Спят деревья – не видно слез. Все случилось в глубоком сне, Не помог и глубокий снег. Но расплата близка всегда — В марте месяце с гор вода. Забурлили ручьи-ключи, Заиграли в ручьях лучи, Раскрошились литые льды. Теплый дождик омыл сады. Так ударил расплаты час, Но не все на земле он спас. Что же, яблони, где ваш цвет? Почему же и листьев нет? Вы стоите черны-черны Посреди молодой травы, От дыханья самой весны Не проснулись, деревья, вы. Не сплетаются ветками, Рос не пьют поутру, Но, корявые, редкие, Лишь гремят на ветру. Подгнивают и падают, На дрова их возьмут. Больше солнца не надо им И весна ни к чему. Но выходят из семени Клен, береза, трава. У зеленого племени Не отнимешь права. Глубоки эти корни. Начинается труд. И побеги упорно Пробивают кору. Только выжить до срока, Только на ноги встать, Будет к солнцу дорога — Ни согнуть, ни сломать. Будут сильные листья, Наливные плоды: Только встать, Только выстоять, только быть молодым! |
