Я обманул ольху. В один из зимних дней, На берегу застывшей нашей речки Я наломал заснеженных ветвей И внес в тепло, которое от печки. Не в то, что нам апрель преподнесет, Когда земля темнеет и курится, И в синем небе проплывает лед, И в синих водах пролетают птицы. Тогда глядится в зеркало ольха, В серьгах расцветших – славная обнова! Ну, не сирень, а все же не плоха. Сирень когда? А я уже готова. Сережки нежным золотом сквозят, Летит по ветру золотистый цветень. Земля черна, но свадебный наряд Ее пречист, душист и разноцветен. Что в семечке от наших скрыто глаз, На свет выходит сокровенной сутью. Итак, Я в тот запомнившийся раз Домой принес мороженые прутья. Смеялись люди – экие цветы! Уж лучше б веник ты поставил в воду! Но от печной, домашней теплоты Включился некий механизм природы. Жизнь пробудил случайный обогрев, Сработали реле сторожевые. На третий день, взглянув и обомлев, Мы поняли, что прутья те – живые! В них происходят тайные дела, Приказ, аврал, сигналы по цепочке. Броженье соков. Набухают почки. И дрогнула ольха и зацвела. Висят сережки длинные подряд. Разнежились. На десять сантиметров. Пыльцой набухли. Жаждут, Ждут, Хотят Программой предусмотренного ветра. Он облегчит, он лаской обовьет, А без него и тягостно и плохо. Ольха цветет, надеется, зовет, Еще не зная страшного подвоха. Но нет корней, и почвы нет, и нету В глухих стенах земного ветерка. Цветет в кувшине пышным пустоцветом Обманутое дерево ольха. Не пить воды, на солнышке не греться, В июльский дождь листвою не шуметь, И в воды те в апреле не глядеться, И продолженья в мире не иметь. Что из того, что радостно и звонко Раздастся песня раннего скворца? Летит, пылит на мертвую клеенку Досадный мусор – мертвая пыльца. Мечтой, корыстью ли ведомый, Семью покинув и страну, Моряк пускался в путь из дома В бескрайную голубизну. Мир неизведан и безмолвен. Ушел фрегат, пропал фрегат. И никаких депеш и «молний», И никаких координат. Три точки, три тире, три точки Не бросишь миру в час беды. Лишь долго будут плавать бочки На гребнях вспененной воды. Как до другой звезды, до дома, Что ни кричи, не слышно там. Но брал бутылку из-под рома И брал бумагу капитан. И жег сургуч… Обшивка стонет, Тот самый вал девятый бьет. Корабль развалится. Утонет. Бутылка вынырнет. Всплывет. Она покачиваться станет На синеве ленивых волн. А капитан? Ну что ж, представим, Что уцелел и спасся он. Есть горизонт в морском тумане. Прибоем вымытый песок. Есть в окаянном океане Осточертевший островок. Его записка будет плавать Три года, двадцать, сорок лет. Ни прежних целей, и ни славы, И ни друзей в помине нет. И не родных и не знакомых Он видит каждый день во сне: Плывет бутылка из-под рома, Блестит бутылка при луне. Ползут года улитой склизкой, Знать, умереть придется здесь. Но если брошена записка, Надежда есть, надежда есть! Ползут года, подходит старость, Близка последняя черта. И вот однажды брезжит парус И исполняется мечта. . . . . . . . . . . . . . . Живу. Жую. Смеюсь все реже. Но слышу вдруг к исходу дня — Живет нелепая надежда В глубинах сердца у меня. Как будто я средь звезд круженья Свое еще не отгостил, Как будто я в момент крушенья Бутылку в море опустил. Зверей показывают в клетках — Там леопард, а там лиса, Заморских птиц полно на ветках, Но за решеткой небеса. На обезьян глядят зеваки, Который трезв, который пьян, И жаль, что не дойдет до драки У этих самых обезьян. Они хватают что попало, По стенам вверх и вниз снуют И, не стесняясь нас нимало, Визжат, плюются и жуют. Самцы, детеныши, мамаши, Похожесть рук, ушей, грудей, О нет, не дружеские шаржи, А злые шаржи на людей, Пародии, карикатуры, Сарказм природы, наконец! А вот в отдельной клетке хмурый, Огромный обезьян. Самец. Но почему он неподвижен И безразличен почему? Как видно, чем-то он обижен В своем решетчатом дому? Ему, как видно, что-то надо? И говорит экскурсовод: – Погибнет. Целую декаду Ни грамма пищи не берет. Даем орехи и бананы, Кокос даем и ананас, Даем конфеты и каштаны — Не поднимает даже глаз. – Он, вероятно, болен или Погода для него не та? – Да нет. С подругой разлучили. Для важных опытов взята. И вот, усилья бесполезны… О зверь, который обречен, Твоим характером железным Я устыжен и обличен! Ты принимаешь вызов гордо, Бескомпромиссен ты в борьбе, И что такое «про» и «контра», Совсем неведомо тебе. И я не вижу ни просвета, Но кашу ем и воду пью, Читаю по утрам газеты И даже песенки пою. Средь нас не выберешь из тыщи Характер, твоему под стать: Сидеть в углу, отвергнуть пищу И даже глаз не поднимать. |