Он и не заметил, как Деко ушел помогать супруге прибирать посуду. У него такое бывало. Он словно проваливался в небытие, не существовал некоторое время, потом выныривал и не мог понять, где находится.

Если он начинал таким образом сходить с ума, это можно было лишь приветствовать, потому что терпеть эту боль внутри не было никакой возможности.

Когда он вернулся, Вероник сидела на диване.

— Можно тебя посмотреть? — испросила она разрешения.

Он разрешил, и тогда она подняла тоненькие ручки, и он почувствовал детские пальчики на лице.

— Эуженио, у тебя такие шрамы!

— Это не шрамы, это морщины.

— Но морщины не появляются просто так, каждая как шрам за какое-то событие. Вот эта, например. Это ты спасал принцессу.

— Я не рыцарь, я следователь.

— А что, следователь не может кого-то спасти?

— У меня не получилось.

— Потому что ты по-настоящему не пробовал. Доктор сказал, что я снова смогу видеть, только надо очень-очень постараться. Напрячь все силы. Это как прыгнуть очень далеко. Надо толкнуться изо всей силы и даже больше, иначе ничего не получится. Ты выкладывался когда-нибудь изо всех сил?

Пожалуй, нет, прикинул Вершинин. Разве что, когда Жуста чуть не взял, но тогда была другая ситуация.

— Вот видишь! — важно сказала Вероник.

Потом она озадаченно спросила:

— Ты белый?

Вершинин встрепенулся:

— Разве белые чем-то отличаются от черных?

— А как же, — серьёзно продолжала Вероник. — Белая кожа более толстая, на целый сантиметр! И если ущипнуть, то у нее звук более глухой. Как по дереву палкой.

— Я сейчас кому-то по попе палкой! — шутливо пригрозила Камилла. — Не слушайте ее, Жак, ей все Феликс про вас рассказал.

Вероник зашлась от смеха. Вершинин поймал себя не непривычном действе-он улыбался впервые за долгое время.

Когда настало время прощаться, Вероник выпросила у него номер телефона. Родители встревожились.

— Тебе это ни к чему!

— Мне не в тягость.

Он набрал номер, и из сотового, висевшего на шее девочки полилась певучая мелодия.

— Грустная у тебя песня!

— Точно! — загорелась Вероник. — Хорошо, что ты заметил. Я поставлю на тебя веселую!

Деко, выйдя провожать, сказал:

— Она как-то спросила меня, какой напарник лучше. Белый или черный? Я ответил, что зависит от времени суток. Если ночью, то лучше белый. Он более заметный, поэтому его убьют первым.

— Дурак ты, Деко! — в сердцах воскликнул Вершинин. — Такие вещи ребенку говорить. Не упоминай слово «смерть» вообще!

На этом и расстались. Но и в такси, и уже в отеле Вершинин никак не мог решить, какой напарник лучше для него: белый или черный. Во всяком случае, белый никогда не накормил бы его изумительной свининой с бобами. Негры лучшие кулинары в мире, общеизвестный факт.

Ля пистон. 29 июня.

Поспать Вершинину не дали. В командировках в колониях это была его привилегия-спать сколько влезет. Доктор считал, что его сонливость признак крепчающей депрессии, но доктор был дурак. Разве может его депрессия быть крепче. Куда уж больше.

Он бы давно пустил себе пулю в лоб, если б не желание во что бы, то ни стало совершить добрый поступок-прибить эту скотину Жуста. Освободить мир сначала от гнуси, а потом и от себя самого. Пойти по дороге бумажных цветов навстречу Сашке, а то он там измучился совсем один.

Он часто видел сына во сне. Сначала ежедневно, потом через день. Затем каждую неделю. Тот все время снился на фоне громадных пустых неуютных помещений. Иногда целых городов, в которых он был единственным жителем.

И он молчал. Вершинин спрашивал, как он. Рассказывал о себе. Клялся отомстить, указывая на перемещения Жуста по Европе и говоря, что ему не уйти от возмездия. Сашка не выказывал никаких чувств.

Вершинина била истерика.

— Ты считаешь, что я виноват в твоей смерти? — кричал он и просыпался от собственного крика в своей элитной пустой квартире на подушке, залитой слезами.

Он шел на кухню, шлёпая босыми ногами по холодному 3Д-полу, пил холодную водку, не чувствуя ни холода, ни крепости. Смотрел в ночь за окном, в которой бегущие автомобили создавали лишь ощущение неуюта, а агрессивная реклама раздражала. Ему не нужны были ни участок за городом, ни новая машина. Он везде был лишним. Одинок как последний патрон. Всех врагов перестреляли, а один ушел. Но его обязательно догонят, боек пронзит капсюль, воспламенится порох, и уйдет пуля прямо в цель. Он же сам покатится закопченной никому не нужной гильзой под ноги стрелку.

Но в это утро он определенно кому-то понадобился. Когда в дверь постучали, он зло крикнул со сна:

— Идите… на ресепшн, позвоните оттуда как положено!

Никто конечно не ушел. Вместо этого тренькнула карточка, вставленная в репликатор, и дверь распахнулась. Вошел Подольников в своем вызывающем фиолетовом галстуке.

— Скажите, Егор, а вы галстуки стираете? — поинтересовался Вершинин.

— Они одноразовые. Мы очень беспокоились за вас. Уже почти 10. Вам звонили, вы трубку не берете. Лягушатники стали борзыми в последнее время. Меня прислали за вами. В комендатуре нас ждет мадам Коликова.

— Мне надо принять ванну, выпить чашечку кофэ.

— Там вам будет все! — пообещал Подольников.

У отеля, привлекая всеобщее внимание, стоял армейский «Тигр».

— Еще бы на танке приехали! — проворчал Вершинин.

— Район неблагополучный.

— Чего ж меня здесь поселили? Надеетесь, прирежут ночью и не придется командировочные платить?

— Я могу воспринять это как оскорбление при исполнении.

— Это не оскорбление, а констатация факта, — с удовольствием продолжил Вершинин, пикировка была его хобби. — Кто на самом деле меня сюда устроил? Не Коликова же лично! Признайтесь, это сделали вы. Вам сказали подыскать что-нибудь похуже, вы и расстарались!

— Обижаете, Евгений Палыч!

— Я обижаю? — удивился я. — Это подсудное дело, Егор. Существует должностная инструкция, рекомендации на худой конец, где должны заселяться работники дипмиссии, а вы, желая выслужиться, ее нарушили. Коликова в стороне останется, а тебе вдуют по полной!

— Попрошу не употреблять бранных слов по отношению к должностному лицу! — выдавил покрасневший Егор. — Вдуют-это звучит некрасиво!

— Некрасиво это ерунда, это еще и больно!

— Известно по собственному опыту? — ухмыльнулся Подольников.

Ничего не боится сученыш. Наверняка лапа в правительстве.

— А как же? — признался Вершинин. — Судя по приему, мне и сейчас вдуют. Но я человек привычный, а вы?

Подольников неожиданно покраснел.

— Опа! — вырвалось у Вершинина. — Вы что с задним приводом?

— Прекратить! — Подольников сорвался на фальцет. — Я на вас в суд подам!

Он велел водителю остановиться и вышел.

— Егор, а кто меня будет сопровождать? — крикнул Вершинин.

— Ничего, я дорогу в комендатуру знаю! — успокоил водила.

Комендатура. Париж, улица Фабурже-Сент-Оноре, 52. 29 июня. 11.00

Татьяна Афанасьевна Коликова находилась в присутствии одна. Что-то быстро писала самопиской, наклонив белокурую головку и поблескивая очечками. В заостренной мордочке просматривалось нечто крысиное.

Ну и рожа, подумал Вершинин.

— Вы прекрасно выглядите! — сказал вслух.

— Ваши дела не очень! — заметила прокурор.

И не подкопаться, дела у прокурора.

— Что уже дело завели? Быстро, — сделал кислую мину Вершинин.

— А что вам за вчерашний дебош в ресторане путевку в санаторий?

— Мы только убегали от пьяных хулиганов! Все по инструкции, ни с кем не связывались, на оскорбления не отвечали, никого не били. Между прочим, у Феликса с собой револьвер имелся.

Коликова уставилась совершенно отрешенно:

— Евгений Палыч, вы совсем дурак? Иначе должны знать, что если бы нигер применил оружие против жителя метрополии, его публично повесили бы на площади!