Из башки дрона торчала антенна, походу он передавал оператору снимки уничтоженных целей и общую панораму, оператор был живым человеком, на уловки радиоэлектронной борьбы не поддался, и обнаружив, что не все цели поражены, рассвирепел и отдал команду на тотальное поражение.

Дрон выдвинул жерло огнемета. «Шершень»-знакомая штука ещё по армии. Способная всю видимую часть улицы превратить в одну большую шашлычницу. В холодильник, что ли залезть, в кафе, возникла дурацкая мысль. На самом деле я не знал, где у них холодильник.

Лишь смертельный ужас не позволил мне сдвинуться с места. Дрон поводил жалом, но стрелять не стал. А я ведь чуть не купился. Дернулся бы и мне точно копец.

Спас меня спорт. Точнее, велоспорт. Сопровождаемый веселым треньканьем рулевого звонка по улице ехал велосипедист. Типичный француз, на башке беретка, жопа вислая как у всех, кто использует ее не по назначению.

Французик был в наушниках и высматривал картинку на планшете, притороченном к рулю, так что едва не пропустил главное шоу в своей жизни.

Обнаружив препятствие, он плавно затормозил и аккуратно слез со своего драндулета. Некоторое время он тупо лицезрел дрона, перегородившего дорогу.

— Са ва! — проблеял он, видно, от неожиданности.

Разговор двух парижан о текущих делах не получился.

Во времена производства подобной техники допускалось, что придется преодолевать всевозможные преграды, так что она снабжалась режущим инструментом. В комплект данного экземпляра входила дисковая пила.

Дрон выдвинул 50-ти сантиметровый диск, солнце дико отразилось в сверкающем металле, когда диск стал вращаться с частотой в 5 тысяч оборотов в минуту. Выдвижная штанга с диском на конце уперлась в несчастного и произвела замысловатое движение.

Несчастный изошел криком, который и на человеческий походил мало, некий утробный предсмертный вой, но очень недолго по времени, и развалился на фрагменты. Наиболее крупные куски мяса улавливались фильтрами дрона и валились обратно на дорогу через крупноячеистые мусоросборники.

Понадобилось не более нескольких секунд, чтобы полностью «переработать» несчастного. Все произошло буднично, с равными паузами, убийство в чистом незамутнённом виде. И вся последняя война была именно такой, жуткой и с полным отсутствием эмоций у дронов. Это была даже не работа, а функционирование механизма, бездушное и ужасающе точное.

Уничтожив все видимые цели, дрон с мягким стрёкотом эластичных гусениц покатил по улице. Это было нечестно, потому что он мог пойти в противоположную сторону, но он направился к кафе, где под одним из столов, боясь пукнуть, лежал я. Меня спас БПЛА. По-детски несерьезный самолетик, стрекоча винтами, появился сверху, с о стороны крыш, срезая расстояние с соседней улицы. Дрон сходу сбил его очередью крупнокалиберного пулемета, но БПЛА успел мазнуть его лазерным целеуказателем.

Узкая улочка оказалась чересчур мала для опустившегося с небес грохота. Уже не скрываясь, я сжал уши. Дрона уже можно было не опасаться. Висевший на километровой высоте дежурный БПЛА побольше уже подписал его, выпустив ракету воздух-земля.

Неважно куда она попала. Она выбила не только дрону все внутренности, но и окна на всем видимом протяжении улицы.

Я сидел на тротуаре, силясь прогнать звон из ушей и мерцание из глаз и прикидывая, можно ли засчитать все это за очередную контузию. Дрон догорал на дороге.

Неизвестно откуда появившиеся немногочисленные местные жители набросились на пожитки убитых. У бабки осталась сумка, у бомжей рюкзаки. То-то сноровисто снимал со стоящих ног Мориса крепкие еще башмаки.

Заметили и меня. Коренастый француз уставился на меня и сказал:

— Месье, доне муа силь ву пле вотр портэ-монэ!

При этом зловеще поигрывая мускулатурой.

— Говори по-русски, падаль! — рявкнул я.

— Вы рюсски? — удивился он. — Ваш сюда не ходить!

— Что-то мне не охота с тобой разговаривать. Шел бы ты!

Неизвестно, что бы пересилило: паталогическая жадность или боязнь быть повешенным за ограбление гражданина метрополии, но тут подоспела кавалерия. Примчался БТР с прицепом. Броник был последней модификации, не то что наши «арматы», на которых мне приходилось воевать в Африке.

Солдаты в полной амуниции выбежали через заднюю аппарель и споро загрузили в прицеп остатки дрона. Местные натренировано приняли нормальную позу, встали лицами к стене и подняли руки.

Воспользовавшись тем, что все были заняты, я кинулся через улицу.

— Стой! — крикнули по-русски.

Но я уже нырнул в дверь отеля. Вслед пальнули, но промахнулись. Игнорировав лифт, я побежал по лестнице, и вскоре был на третьем этаже. Дверь 306-го номера была открыта нараспашку. В номере следы панического бегства. Даже чемодан этого урода остался. Никогда я еще так не оказывался близко к миллиону премии.

Из коридора донесся топот ботинок, сопровождаемый криками:

— Справа чисто! Слева чисто! Чисто! Чисто!

Я закинул кобуру с паузером под диван, достал из кармана паспорт и закричал:

— Не стреляйте! Я гражданин России!

Но мне все равно навешали для профилактики.

Комендатура. Париж, улица Фаберже-Сент-Оноре, 52. Тот же день.

Комендатура располагалась в 8 округе, в бывшем Елисейском дворце. Место удобное. Здания буквой П, с одной стороны бетонный забор, хрен сбежишь. Обезьянник для таких идиотов как я сделали в правом крыле.

В приемнике отобрали все личные вещи. Мой поживший долгой жизнью кошелечек с мелочью вызвал особое презрение дежурного, круглорожего краснощекого сержанта военный полиции. Его заинтересовала табакерка, он безуспешно тыкал в нее пальцем с хорошую сардельку размером, не догадываясь, что девайс реагирует лишь на мой приложенный палец.

В обезьяннике после рейда было не протолкнуться, но долго сидеть мне не пришлось. Работу велась споро, сортировка шла бодро. Не прошло и получаса, как меня вызвали на допрос.

Я по привычке заложил руки за спину, и конвоир препроводил меня в кабинет на первом этаже. Уже хорошо, на первом всегда допрашивали мелких жуликов.

Кабинет угнетал своей предсказуемостью. Стол и стулья прикручены к полу. За решеткой на окне засранный плац. Ветер гонит пыль и мусор.

За столом женщина в индивидуально шитом белоснежном костюме, который мог принадлежать привлекательной женщине. Но на всем этом присобачена голова с самым мерзким выражением лица.

— Следователь прокуратуры Татьяна Коликова! — произнесла она злым голосом, и я понял, что влип.

Нет ничего хуже злых баб. Их злоба не имеет ничего общего с текущей обстановкой. Особенно в эти дни. Перефразируя название бесконечного сериала по федкалу «Все женщины текут».

Коликова не предложила мне сесть, и я остался стоять у двери. А если кто вздумает открыть дверь, шарахнет меня по затылку, подумал я.

Она брезгливо взяла лежащий перед ней документ, кровавый маникюр при этом зловеще выделился.

— Илья Стадник, родился в России, в городе Тольятти, в 61 году Б.К. Паспорт выдан там же в 79-м, — прочла она. — И почем нынче такие бумажки?

— Обижаете! Я на самом деле коренной волжанин!

— И где же ты купался, волжанин хренов, ведь после Конфликта от твоей Волги одна дыра осталась!

— Грешно так говорить о некогда великой русской реке!

— Ты мне имя великой русской реки не трожь! Рассказывай, как попал в облаву.

— Это у ваших надо спросить. Ходил, гулял, никого не трогал.

— Ага, типа турист.

Она достала распечатку из папки.

— Когда ты угомонишься, Стадник? 8 приводов только за последний год. Что ты здесь рыщешь? Тут написано, в армии служил, мог бы пользу приносить. А вместо этого мы вынуждены тебя по притонам отлавливать.

— Я секс люблю! — сказал я угрюмо.

— Будет тебе и секс, и порнография! — пообещала она и нажала кнопку. — Распишись в получении постановления, в котором ты уведомляешься, что должен вернуться в метрополию в течение 24 часов. Если я тебя еще раз поймаю, тут ты и останешься, навсегда, раз ты так любишь Париж.