Ужасно хотелось есть. Лёха достал из рюкзака пачку «быстрой» лапши, кипятильник и кружку. Розетку он заметил ещё вчера. Началась новая жизнь.

Работать подсобником Лёшке доводилось и раньше, и от тяжкого физического труда он совсем не страдал. Куда мощнее давил груз моральный, ибо словечком тут перекинуться было не с кем. Компанию составляли одни лишь гастарбайтеры. Ну, с ними-то всё понятно, а он-то, гражданин России, что делает в этой компании нелегалов? Как он дошёл-то до жизни такой?! Не дошёл, довели! Точнее, довела. Мать.

На пятый день Лёхино уединение прервал один из мигрантов – тот самый, что говорил по-русски.

– Твоя поможешь мне?

– Что случилось?

Парень поведал, что поссорился с главарём их группы, из-за чего отлучён от еды.

– Вечером подойди, угощу. Но смотри, у меня «Анаком» только.

После работы он вручил узбеку закупленную дома дешёвую лапшу. А спустя два дня к Лёхе подошли трое – поблагодарить за Саню (азиаты взяли себе привычные в России имена). Тот, переводя их горячие фразы, поведал, что группа их раскололась, и пригласил Лёху переселиться к ним. Алексей охотно согласилась: узбекам удалось устроиться комфортнее других приезжих. Ковры, подушки…

Вечерами он в одиночестве гулял по Москве. Ужасно тянуло домой, к серьёзной сероглазой и русоголовой Марусе. Кроме этой тоненькой девушки он не нужен был никому на свете. Их, как Достоевского и первую жену писателя Марью Дмитриевну, связало страдание. Но какая разница, что их связало?

В родном селе со смешным и странным названием Егорка Марусе всегда было душно: летом – физически, из-за жары, зимой – морально. Их семью односельчане считали малахольной. Мама, библиотекарша Елизавета, была далека от сельского хозяйства, как от планеты Марс. Папу уважали чуть больше: местный всё-таки, да и механизатор. Но друзей у Павла не было. Ни грядок, ни живности их семья не имела, хотя в Егорке, как говорили односельчане, дать урожай могла даже палка. Вот так, без хозяйства, жили здесь только алкаши. Но ни Лиза, ни Паша не пили. Значит, полоумные, заключали егоркинцы.

Презрение к родителям автоматически распространялось и на Машу. К тому же и выглядела она типичной белой вороной. В их селе отсутствие золотых сережёк у женщины, даже если была она всего лишь школьницей, считалось позором. А Марусе уши не прокололи.

Как-то, когда возвращалась после уроков домой, как всегда одна, её окружили одноклассницы. «Облезлая, облезлая, облезлая!» – орали они. Войдя в раж, одна из этих мелких гоминидок стала бить Машу портфелем. Вторая колотила жертву сумкой для сменной обуви. Если бы не прохожий, школьницы могли забить парию и до смерти…

Маша никому об этом ЧП не рассказала, но попросила маму купить серьги, пожаловавшись на то, что все её травят. Лиза стала читать дочери лекцию: дескать, обращать внимание на всяких нищих духом – глупо. Но Маруся в такие минуты глупой считала как раз мать.

А может, мама её просто-напросто не любила? Ну, как объяснить, например, пытку, которая повторялась каждое утро? Лиза нещадно раздирала Машины тонкие спутанные волосы, причиняя дочери адскую боль, а когда та протестовала, с садистским равнодушием изрекала: «Зато какие чудесные косы получились, красавица ты моя!». Слёзы на мать тоже не действовали. «Ну, потерпи, Машенька, я же ради тебя стараюсь!», – причитала Елизавета.

Маша попробовала найти союзника в лице отца, но тот заладил: «Маме виднее, дочка». И если с Лизой он постоянно сюсюкал, то с маленькой дочкой, применительно к которой такие проявления чувств выглядели бы куда органичнее, даже разговаривал редко.

Поняв, что родители не прошибаемы, Маруся пошла на крайние меры: как-то, когда была дома одна, обрезала ненавистные локоны по плечи. «Паша, мы вырастили чудовище, которое не ценит родителей!», – разрыдалась вечером Лиза на плече мужа, увидев этот «ужас». Тот никак не реагировал. Стоял и молчал. Молчала и Лиза.

«Она дура! Сумасшедшая! – колотились в голове ужасные мысли о матери. – А отец ещё хуже! Ему я вообще не нужна!».

Маша развернулась и, рыдая, понеслась куда глаза глядят. Родители вскоре догнали её. Мама прижала к себе ребёнка, тоже заплакала. «Ну, прости, доченька, мы же тебе только добра хотим», – причитала маман, гладя чадо по некрасиво остриженным прядям. Приласкал Марусю и Павел. Кажется впервые в жизни.

Там же, у какого-то оврага, Маша взяла с них слово, что никаких косичек в её жизни больше не будет. В свои девять лет она пришла к двум важным, но крайне неприятным выводам: даже от родителей не стоит ждать любви, и даже самые убедительные слова часто проигрывают слабым поступкам.

Трое в «лодке». Тайный наблюдатель

«Вот этот твой жизненный опыт, Воин, ценен, конечно. Но можно создать и пережить его и искусственно. Я имею в виду исследования Тимоти Лири», – назидательно изрёк записанный на камеру сухопарый, наголо бритый мужик. Это был Родион, у которого недавно гостил муж. Именно к нему и обращался высокомерный мужчина. У них, в этой маленькой секте философов, так было принято – называть друг друга только по прозвищам.

Инициатор этих встреч, он же хозяин дома Родион, имел ник Адепт. Лёху именовали Воином. Третьего, самого молодого, здесь называли Странником, а настоящего его имени Маша не знала и знать не хотела. Ей почему-то были неприятны члены секты . Может, коробил их сексизм (в кружок принципиально не брали девушек)? Кажется, как говорил ей Лёша, противный Адепт игнорировал женщин из-за своей теории о разделении всех людей на Земле на так называемых детей Адама, то есть рождённых от потомков Адама и Евы, и детей Лилит… Первых, по его мнению, было большинство, а «правильных» фемин так и вовсе почти не осталось, отчего проистекали многие беды человечества.

Или была какая-то общая нарочитость во всём этом, что ли… Ибо пережитые Воином и Странником эксперименты с наркотой и другими веществами, расширяющими сознание, эти люди обсуждали, демонстративно, на камеру, попивая безобидный чаёк. За столом никто не курил (Лёха для этой цели выходил на улицу и время от времени выпадал из кадра) и не матерился. Чем не клуб джентльменов? За глаза Маруся иронично называла это сборище снобов так – «трое в лодке».

Для чего Мария сейчас так усердно пялилась в экран? Что хотела в нём разглядеть? Может, при помощи этой любительской в основном и довольно нудной записи хотела понять, что случилось с ней и с её мужем? Почему умерла их любовь? И почему, несмотря на эту тихую смерть, они всё ещё вместе?

«Не только то, чего я достиг, имеет смысл. Все мои выражения здесь имеют смысл! А жизнь одним высоким всегда заканчивается плохо. Только труд по крупицам имеет значение», – тем временем заявил с монитора Адепт.

Кажется, уйдя в горестные мысли, она пропустила что-то важное? Маша промотала немного назад и вновь погрузилась в созерцание скучной картинки: трое на тёмной кухне чинно рассуждают о вечном, ничего не подозревая о тайном наблюдателе.

Фазу Лёха ненавидел, а мать жалел. Красивая женщина, ну и жить хочет красиво. А в том, что обеспечить ей такое сладкое существование в тех джунглях, какими стала вдруг Россия, могут ей только такие уроды, как этот Фазиль, Римму вряд ли можно винить. Она ведь и для него, Лёхи старалась. Однако жить на бандитские деньги мальчику, всегда ненавидевшему несправедливость, не хотелось. Вряд ли Фаза был его отцом. Однако рассказать о том, от кого родила Лёшу, мамаша не хотела. Или она этого попросту не знала, эта блистательная шалава Римма?

Лёха много читал, но учился плохо. Почти всё, что преподавали в школе, было скучным и, как догадывался пытливый мальчишка, искажённым. Хотелось на простор, на природу. В тринадцать лет, когда Фаза, отбыв куда-то по своим тёмным воровским делишкам, надолго пропал, Лёха, оставив матери записку, подался на работу к фермеру в село, расположенное в соседней области. Объявление о том, что частнику нужен скотник, он нашёл в газете. Но крестьянин поднял подростка на смех.