Ведь не о том идет речь в прогрессивных проектах, чтобы «все, что делаем мы сами» ЗА НАС — включая познавательную умственную работу — выполняло бы автоматизированное окружение. И здесь не важно, что такое окружение сейчас никто не в состоянии сконструировать. А важно, чтобы изобретательность человека НЕ смогла «катапультировать» нас из нашей человеческой сути. Ибо из-за биологической и психической тождественности вида в будущем начнутся сражения (бескровные, надеюсь), которые я ТАКЖЕ пытался конкретизировать в «Осмотре на месте». Сочиняя очередные книги, после завершения я замечал их недостатки и возвращался к проблемам — но не возвращался к темам, чтобы не наскучить ни себе самому, ни читателю.
То, что я написал в «Сумме технологии» как «Пасквиль на эволюцию» и в «Големе XIV» как продолжение этого пасквиля, сейчас, четверть века спустя после издания «Суммы», звучит более правдоподобно, чем звучало тогда. Потому, что благодаря новым знаниям о строении нашего организма, мы заметили накопившиеся в нем в ходе эволюции как «излишние сложности», так и «слишком узкие места». Для представления и тех и других понадобилась бы солидно подготовленная книга. Генная инженерия сможет многое усовершенствовать в человеке, не ликвидируя его человеческой сути, сконцентрированной в мозгу. Наш вид не должен утратить своей преемственности в виде идентичности с историческими предками. Если бы мы уничтожили в себе эту идентичность, это было бы равнозначно уничтожению многовековой культурной традиции, созданной общими усилиями тысяч поколений, и на такую «оптимизацию» я бы не согласился, ведь ВЗАМЕН мы не могли бы получить ничего более чем сытое довольство необычайно здоровых, не подверженных болезням животных. Неудовлетворенность собой, реализованными достижениями, негодование в случае любого вида измены и отречения от канонов нравственности, которые, правда, не до конца четки и последовательны, но тем не менее как «нравственный закон во мне» существуют — это не атрибуты человеческого, а само человеческое в своей далее не подлежащей изменению сути.
Первоисточник:
Lem S., Od ergonomiki do etyki. - BruLion (Kraków), 1990, Nr.14/15, s.76–84.
Яцек Дукай
Кто написал Станислава Лема?
Перевод с польского: Виктор Язневич
«Апокрифы Лема» Тукагавы, Крупского и Орвитца (Dan Tukagawa, J. B. Krupsky, Aaron Orvitz. «Apokryfy Lema» / tłum. Barbara Pólnik // Kraków: «Wydawnictwo Literackie», 2071), вопреки шумным заверениям издателя, не представляют собой «первый комплексный анализ посмертного творчества Станислава Лема». В то же время читатель действительно получает довольно захватывающее повествование о тянущейся несколько лет литературно-судебно-информационной войне между пост-Лемом гейдельбергcким, пост-Лемом краковско-венским и пост-Лемом японским. Совершенно не интересовавшийся до сих пор апокрифологией будет плавно введен в эту область литературоведения, а не знакомому с произведениями Станислава Лема in homine господа TKO разъяснят все по возможности безболезненно.
Подделанные разумы
«Апокрифы» — это второй том в серии, подготовленной издательством к 150-летию со дня рождения Станислава Лема; в польском издании они были снабжены кратким послесловием авторства апокрифа Ежи Яжембского, созданного в Ягеллонском университете, v.4.102.17.
Апокрифос, если читать по-гречески, понимается и как «то, что спрятано», и как «то, что подделано». Однако апокрифология двадцать первого века не занимается ни сфальсифицированными, ни слишком поздно открытыми текстами, а занимается творчеством апокрифов умерших писателей, т. е. литературой, созданной ПОДДЕЛАННЫМИ РАЗУМАМИ. Будем же точны: так утверждают академики, упорно придерживающиеся традиционных классификаций. Защитники же эмуляционной апокрифистики не говорят ни о каких подделках, а исключительно о «реконструированных оригиналах».
Поэтому три первых раздела «Апокрифов Лема» авторы посвятили анализу вышеизложенных проблем, взяв в качестве примера три разных метода лемосозидания.
Итак: Станислав Лем post hominem, рожденный в 2048 году в Математическом центре Университета Карла Рупрехта в Гейдельберге (МАТЦГ), представляет собой результат классического функционирования самообучающейся нейронной сети, реализованной в машинах МАТЦГ. Важно не то, какой точный алгоритм выполняет машина (современные сети никаких алгоритмов в понимании прошлого века не выполняют, так же, как их ведь не выполняет биологический человеческий мозг), а какие результаты она дает на выходе. Если они достаточно хорошо совпадают с контрольными данными, то и процессы, происходящие внутри «черного ящика», должны быть относительно содержательных (семантических) функций тождественны с процессами оригинала. В случае гейдельбергского пост-Лема питательная среда (input) самообучающейся сети представляла собой исторические данные об условиях жизни Станислава Лема in homine, его учебе и в целом о факторах, на него влиявших; контрольными данными были написанные им в то время тексты. Апокрифологи-программисты МАТЦГ признали своего пост-Лема стопроцентно настроенным, когда он сгенерировал им «Фиаско» более лемовское, чем изданное в 1987 году: отличающееся от того только мелочами, которые «в действительности» вносили в текст Лема редакторы и корректоры.
В свою очередь, Станислав Лем post hominem, рожденный усилиями коллективов доктора Вильчека и доктора Вейсc-Фехлер в 2052 году, возник по методу «снизу», «отталкиваясь от материи», т. е., во-первых, из математически имитированной белковой реконструкции на основе оригинального ДНК Лема; во-вторых, из результатов сканирования мозга, которые сохранились после исследований, которые Лем проходил при жизни, в особенности во время пребывания в эмиграции в Берлине; и, в-третьих, из неврологической интерполяции увековеченного в киносъемках поведения и самой телесной конституции писателя. Достоверность краковско-венского апокрифа тестировалась именно последними из этих записей: приводимый в движение в виртуальной среде своего краковского дома апокриф говорит то же самое, так же и с такой же жестикуляцией, что и живой оригинал.
Точную дату рождения японского апокрифа Станислава Лема назвать нельзя. Проект, часть которого он составляет, ЕВРОПА-1900, был основан в 2044 году, но когда его внутренние часы дошли до дня и часа прихода в мир в имитируемом Львове имитированного сына имитированного Самуэля Лема и имитированной Сабины Волльнер — это уже тайны лаборатории концерна «Кацушима Индастриз» и университета Чукио в Аичи, в чьи секреты троица TKO не проникла. Впрочем, ЕВРОПА-1900 испытала множество доработок и модификаций, программы патчили и тестировали в закрытых бета-версиях — апокриф Лема там мог, как миллионная часть огромной имитации, многократно возвращаться к «дорожденному» состоянию и рождаться заново; и даже параллельно в соседних кластерах существовать и не существовать, а также «существовать импульсно», синусоидально. Не менее брутально начинали и информатики, работающие над гейдельбергским и краковско-венским пост-Лемами. Японцев, однако, отличает масштаб проекта, в котором по течению и против течения времени они маневрируют целым континентом с десятками миллионов его жителей, начиная от украинского пастуха и заканчивая императором Францем Иосифом. Наверное, не должно удивлять, что это именно дети Ниппона со своей «культурой имитации» отважились на акт ультимативной апокрифистики. Станислав Лем не был в нем, по меньшей мере, выделен особым образом: имитация его охватила, потому что охватила всех. А тестом «истинности» японского пост-Лема является не один конкретный тест, специально для этого апокрифа приготовленный, а историческая точность всей рассеянной в имитации массы ЕВРОПА-1900. В чем нас убедила теория хаоса, ибо в столь сложных системах нелинейных процессов даже небольшое отклонение одного параметра на входе провоцирует гигантские различия на выходе, поэтому в кацушимовской имитации Тадеуш Мазовецкий, теряющий сознание перед кинокамерами в Сейме, и Адам Малыш, прыгающий с трамплина дальше всех, свидетельствуют о лемоподобии их пост-Лема точно так же, как написанные им книги.
