Тут я должен сделать важное признание: я человек глубоко верующий. Да, я свято верю, что Бога нет. История с Большим взрывом, на мой взгляд, куда правдоподобнее, чем героические усилия Творца по созданию нашего мира за шесть дней. Бога нет. Но никто не станет отрицать существование религий. А все существующее имеет свою историю. Историей религий занимаются и интересуются, в основном, люди светские — истинно верующим она ни к чему. История папства — моя специализация, так что я не одну сотню часов провел в библиотеке Ватикана.
Итак, мне оставалась одна книга… Один из богословских трактатов Михаэля Лохмайера 1512 года издания. Переплет так себе, простенький, без затей и претензий. Я взял томик в руки и раскрыл наугад. Из него выпали сложенные несколько раз пожелтевшие листки. Даже не пожелтевшие — скорее бурые, с более светлыми прожилками и вкраплениями, как у состарившейся мраморной плиты. Я отложил книгу и принялся осторожно разворачивать находку. Какие-то записи, старинная вязь латыни, почерк неуверенный, но не детский, а скорее старческий — дрожащая рука выдавала себя. Затхлый запах. Текст не слишком разборчив, особенно в складках. Я вооружился лупой и погрузился в изучение документа.
Сразу стало ясно, что листки не имели никакого отношения к книге и были младше нее на век, а то и боле. Как же они попали туда? И неужели никто не читал Лохмайера до меня? Минут через двадцать я забыл о красотах Таормины и заокеанских студентах. У меня в руках была настоящая тайна, и я должен был попытаться в ней разобраться! Но… Минут через сорок читальный зал закроется. Что же мне делать с находкой? Просто положить в карман? Нет, тут столько видеокамер. Заказать копию? Но это значит, привлечь внимание служащих… Да и вряд ли можно получить приличное качество. Пожалуй, я уберу листки обратно в книгу и попрошу не возвращать ее в хранилище — завтра я подойду к открытию и продолжу работу с ней.
Вечером я позвонил в Таормину. Элизабет встретила известие спокойно, лишь тяжело вздохнула и почему-то поинтересовалась погодой в Риме, словно я занимался не научной работой, а приемом солнечных ванн. Семь лет совместной жизни смирили ее с тем, что спорить со мной бесполезно. Но вот Донато провел со мной в два раза меньше времени… Пазл Spider-man не помог, пришлось пообещать радиоуправляемую модель вертолета.
Вчерашний прелат уже дремал за своим столом. На всякий случай я выбрал место подальше от него. Затаив дыхание, я взглянул на книгу с торца — листки на месте. Мне не хотелось делать двойную работу, и я решил сразу переводить на итальянский.
В жизни каждого наступает минута, когда он осознает, что счет пошел на дни, может, уже и на часы. И тогда он задается вопросом, который, в этом нет сомнения, донимал его и ранее, но только сейчас ему потребовался точный ответ на него. Если угодно, это робкая попытка приготовиться к Суду высшему, Божьему суду.
Времени мало. Скорее всего, я не успею. Поэтому постараюсь быть кратким, хотя вряд ли у меня это получится.
Как я прожил жизнь?
Это и есть тот самый вопрос. А ответ на него, честный ответ, можно получить лишь стоя пред ликом той, которую не хочу призывать раньше положенного мне срока, когда прожитую жизнь видишь в истинном свете, без присущей ей тщеты и суеты. И тут потребуются весы, которыми пользуются эскулапы при изготовлении своих микстур и пилюль. Чтобы взвесить ответы на множество менее важных вопросов, подводящих нас к главному. На одну чашу весов сложим все наши грехи, а на другую — дела добрые. И посмотрим.
Насколько отдалялся от служения Господу, насколько был грешен? Многим ли людям отравил существование? Предавал? Прелюбодействовал? Насколько был предан Господу, была ли вера моя крепка?
Я не настолько хорошо владею латынью, чтобы переводить бегло, а было еще полно неразборчивых мест, особенно на сгибах. Порой приходилось отгадывать слова по хвостикам и закорючкам, оставшимся от букв, предполагая, что текст имеет смысл. Но смею надеяться, что мне не придется в свои последние минуты склонить чашу зла грехом лжесвидетельства. Когда закончу перевод, сниму копию с листков и, не торопясь, дома, за чашкой кофе, выверю текст. Кстати, о кофе. Так хочется сейчас хотя бы маленькую чашечку, хотя бы глоток, но боязно лишний раз сдавать-забирать книгу…
Достаточно было прегрешений, но стремился я к добру, как понимал его. Что я сделал для своих близких? Был ли чуток к их нуждам? Сеял ли доброе, вечное, а главное — крепил ли веру в Господа нашего? Много хорошего сделал я людям и прежде всего — Его Преосвященству Джузеппе дель Милано. Я не называю его истинного имени, ведь он продолжает свой славный земной путь, и я не хочу посеять даже каплю сомнений в святости его настоящего имени. Так уж сложилось, что он достиг высот иерархии, а я, друг его детства — нашего детства, — провел всю свою жизнь в его тени, разделяя с ней верность своему суверену.
Время. В сторону мелочи. Оставим их св. Петру. Из-за них я бы не стал тревожить покой читающего эти строки. Есть две вещи, тайну которых я не хочу унести с собой. Это не покаяние — нет, я не испытываю раскаяния. Я сделал то, что считал правильным, и он, видит Бог, заслуживал этого. Я верно служил своему другу и суверену, и мне принадлежит часть заслуги в его возвышении. И еще я хочу поделиться тем, что просто сводит, точнее, сводило меня с ума. Не понимаю, как такая мысль вообще могла прийти мне на ум. Лукавый попутал, не иначе.
Я тоже готов сойти с ума от стольких предисловий и недомолвок. Сам все время подгоняет себя, но тут же сбивается на бесплодное философствование. И еще я схожу с ума от жажды… Ну давай же, милейший!
Собственно, обе эти вещи тесно связаны и переплетены между собой. И имеют отношение к одному происшествию. О нем и пойдет речь.
Слава Всевышнему, сподобился!
В начале 1592 года от Р. Х. Джузеппе дель Милано, при всех своих талантах и необъятной вере, всего лишь являлся священником церкви Св. Луки в Венеции. Видит Бог, не обошлось тут без интриг людишек мелких и завистливых, но не об этом речь. Понтифик, а им тогда уже стал Климент VIII, заметил усердие падре Джузеппе, и мы жили в надежде на красную мантию для моего суверена. Но проклятый Ноланец настраивал всех против падре Джузеппе. Когда-то их пути пересеклись, и Джузеппе дель Милано в свойственной ему яркой манере изобличал Ноланца в богохульстве. В результате Ноланец, скрываясь от гнева праведного, бежал из страны. И вот спустя много лет он вернулся, да так не вовремя. Что-что, а мутить воду Ноланец умел. Писал жалобы в Рим, клеветал на каждом шагу, не упускал ни одного случая лягнуть падре Джузеппе.
Как-то призвал меня падре, и между нами произошел примерно такой разговор:
— Этот мерзавец, Карло, просто пьет мою кровь! И где он раскопал ту историю…
— Ваше Преосвященство!
— Прекрати, Карло, меня так величать, ведь мы знаем друг друга как облупленных.
— Ваше Преосвященство, позвольте мне обращаться к вам так, ведь для меня великая честь быть вашим другом и верным слугой! И у меня есть скромная мысль, которая, возможно, окажется полезной.
— Так говори быстрей и без своих обычных обиняков!
— Ваше Преосвященство, этот тип, находясь в изгнании, проповедовал, что звезды такие же небесные тела, как наше Солнце, и что миров существует бессчетное множество. Еретик, каких свет не видывал…
— Ах, друг мой…Это все известно. И Земля у него водит хороводы вокруг Солнца… Он везде ссылается на Коперника и других, таких же, как он, еретиков. Не понимаю, почему в свое время не разобрались с этим поляком, вот и пожинаем теперь ересь. И, увы, все это не тянет на аутодафе.
— Конечно, Ваше Преосвященство. Но… Я тут кое-что набросал. Только обещайте, что не воспримите это как мои мысли.
— Обещаю.
— Ваше Преосвященство, я написал это от лица Ноланца.
