— Ну-с, приступим! — полковник победил наконец неподатливый узел и распахнул папку.
Алексей Борисович не мог не заметить, что дело было расшито. Предусмотрительно, одобрил такой подход Кузин. Сразу видно, что Мазуров к продолжению разговора подготовился заранее — он мог вытаскивать из папки те бумаги, которые считал нужным предъявить своему гостю для ознакомления, те же, которые демонстрировать сотруднику другого ведомства он полагал лишним, мог не показывать и при необходимости просто зачитывать. А полковник между тем, на манер банкомёта за покерным столом, уже выложил на стол перед Кузиным старую, отдающую желтизной справку, так во всяком случае этот документ был озаглавлен.
— Это вам для затравки, — пояснил Мазуров.
В «шапке» бланка значилось: «Управление НКВД по делам военнопленных и интернированных. Кишинёвское лагерное управление № 198». Чуть ниже слева была вклеена небольшая чёрно-белая фотография молодого человека в немецкой военной форме, судя по серебристым погонам, офицера.
Эта, так называемая справка, больше похожая на анкету, была заполнена отнюдь не каллиграфическим почерком и довольно небрежно — многие графы пустовали. Лейтенант медицинской службы Кристиан Мангольд. Родился 21 октября 1919 года в Берлине. Образование: медицинский факультет Берлинского университета Фридриха Вильгельма. Специальность: хирургия. Служба в армии: с 1941 по 1944 год. Занимаемая должность: батальонный врач 326 пехотного полка 198 пехотной дивизии вермахта. Взят в плен 24 августа 1944 года в городе Леова. Награды: памятный знак «Щит за Крым», 1942 год… Вероятно, это что-то вроде карточки военнопленного, предположил Алексей Борисович и возвратил справку Мазурову, ожидая дальнейших пояснений, и тот не замедлил их дать.
— Кристиан Мангольд пять лет находился в советском плену. Осенью 1949-го был репатриирован в Германию. Последние полтора года пребывания на территории Советского союза состоял в близких отношениях с Лидией Спыну, — скупо поведал полковник.
Мало ли кто с кем и в каких отношениях состоял полвека тому назад, тем более, что Андрей Спыну появился на свет в 1957, а никак не в сорок девятом. Так или примерно так рассудил Кузин, которому краткий комментарий Мазурова понимания ни на грамм не прибавил. А тот продолжал:
— До сентября 1945-го Мангольд содержался в лагере под Кишинёвом на общих основаниях. А когда в одном их корпусов кишинёвского Военного госпиталя было сформировано спецотделение для оказания медицинской помощи военнопленным, он, как врач, был переведён туда. Там же познакомился с Лидией…
Алексею Борисовичу доводилось посещать такого рода спецотделения для содержания больных или раненых из числа задержанных или уже арестованных. Понятно, что это не совсем одно и то же, понятно, что времена были другие, но по сути, что тогда, что теперь спецотделение — тюремная больница или, если угодно, тюрьма в больнице. А это — железные двери, решётки на окнах и круглосуточная охрана. Постороннему человеку попасть в туда сложновато… Видимо, вопрос: «Это каким же образом они смогли там познакомиться?» столь явственно обозначился на его лице, что Мазуров поспешил внести ясность:
— С окончанием войны госпиталь таковым быть перестал и превратился в обычную больницу. Многие помещения пустовали. Часть из них была предана Институту медицины, созданному в Кишиневе в октябре 1945-го на основе Ленинградского мединститута. Спыну была студенткой института, а студенты практиковались в том числе и на военнопленных… Знакомство состоялось… — полковник сверился с какой-то бумажкой в деле, — …в январе 1948-го. Вскоре, у них завязались отношения. К тому времени бывший немецкий военврач, примерным поведением и добросовестным отношением к своим обязанностям, уже заслужил определённое доверие. Режим содержания был настолько смягчён, что ему позволялось беспрепятственно передвигаться по всей территории госпиталя и даже иногда выходить в город… Так что возможности для общения — в том числе и близкого — у молодых людей были.
— Странно, что ваши коллеги из наркомата госбезопасности этому не воспрепятствовали, — не удержался и попустил-таки шпильку Кузин. — Я слышал, в те годы с этим было строго.
— Ну, положим, наркомат тогда уже был преобразован в одноимённое министерство, — поправил его Мазуров. — А необходимость во вмешательстве летом 1949 года отпала сама собой — Мангольд был репатриирован на родину, и мои, как вы выразились, коллеги просто приняли эту информацию к сведению и решили на основании анонимного доноса жизнь девушке не портить.
Но всё же, бумажку куда надо пришпилили, недобро подметил про себя Кузин.
— Они даже закрыли глаза на последствия этих отношений: Лидия весной того же года сделала аборт… — значительно прибавил Мазуров.
— История безусловно трогательная, только я не улавливаю связи… — уже вслух высказался Алексей Борисович, решив, что, защищая честь мундира,
полковник несколько уклонился от темы. Где сорок девятый и где пятьдесят седьмой? — как бы намекнул ему оперативник.
— У меня и в мыслях не было, растрогать вас, — пожав плечами, холодно возразил Мазуров. — Я всего лишь изложил факты… Кстати, о фактах!
Полковник нырнул в папку и на стол перед Кузиным лёг явно очень старый чёрно-белый снимок молодой женщины. Свои действия полковник сопроводил пространным пояснением:
— Это Хильда Мангольд — мать Кристиана Мангольда, а помимо того, видный немецкий эмбриолог, доктор философии по зоологии. Известность получила в 1923 году за диссертационную работу: «Индукция эмбриональных зачатков при имплантации организаторов от разных видов». Год спустя погибла из-за тяжелых ожогов, полученных в результате взрыва газового обогревателя в её берлинском доме. Обнаруженный ею эффект эмбриональной индукции впоследствии лёг в основу работ её научного руководителя… — к первой фотографии присоединилась вторая — седоволосого пожилого мужчины с кустистыми бровями, — …Ханса Шпемана — лауреата Нобелевской премии 1935 года по физиологии и медицине за открытие организующих эффектов в эмбриональном развитии. Он первым произвёл пересадку клеточного ядра, заложив таким образом основы метода, который стал ключевым в будущих экспериментах по клонированию…
Если до того Кузин слушал вполуха, теряясь в мешанине из терминов, которыми столь непринуждённо сыпал Мазуров, то уловив ключевое слово «клонирование», оживился: а вот это уже ближе к телу!
— После начала Второй мировой войны Германии стало не до экспериментов в области биологии. Любые научные работы, если только они не имели отношения к созданию нового оружия, были свёрнуты. В 1941 году умер Ханс Шпеман. Хранителем его научного наследия стал отец Кристиана Отто Мангольд — ближайший сподвижник Шпемана на протяжении многих лет. Ну, а после возвращения из плена сын, если так можно выразиться, подхватил знамя из ослабевших отцовских рук, — с кислой миной констатировал Мазуров, — и, надо признать, оказался достойным продолжателем дела Шпемана и своих родителей…
Всё интереснее и интереснее! Алексей Борисович внимал Мазурову, словно прилежный ученик менторствующему учителю, стараясь не пропустить ни слова, и гадая, что ждёт его в конце повествования.
— …о чём мы узнали только в 1955-м, — с плохо скрытой досадой поведал полковник. — Прошляпили, одним словом!
Вот, значит, как! — понимающе покивал Кузин. Ежу понятно, что недовольство Мазурова вызвано было главным образом недальновидностью — да чего уж там, бестолковостью! — его предшественников, которые, отпуская Мангольда на родину, по всей видимости, не удосужились даже провести мало-мальски толковую проверку хотя бы его родственных связей… Не факт, что это что-то дало бы — сомнительно, чтобы чекисты тех лет хоть краем уха что-то слышали о Шпемане, о Хильде Мангольд и, уж тем более, о клонировании. Да и до того ли ребятам было? Только-только война закончилась. Разруха. Нищета. В добавок, кому в наших доблестных органах было по силам осознать значимость тех или иных научных изысканий. Они, в смысле органы, плоть от плоти, рабоче-крестьянские. Выявлять и искоренять крамолу — это да! Это запросто! А коснись науки, тут ведь кругозор требуется, образование приличное опять же…
