В полном изумлении мы преклоняемся пред подвигами Павла Фивейского, Антония, Пахомия и Сысоя Великих, Симеона Столпника, Серафима Саровского и прочих отшельников, спасавших свои души ценою непередаваемых мучений и жертв, вдали от людей и заразы греховной.
Можем ли мы пройти мимо Святителя Иоасафа, сумевшего остаться монахом и в положении государственного деятеля, этого Архиерея Божия, заваленного служебными обязанностями и находившего время для того, чтобы по ночам, переодетым в платье своего слуги, посещать хижины бедняков, колоть им дрова в зимнюю стужу, раздавать милостыню, подвергать себя даже побоям за дело Христово? Можем ли мы не пасть в благоговении пред тем, кто вел одновременно и внутреннюю борьбу с врагом нашего спасения, и внешнюю борьбу с делами духа злобы и находил в себе силы, помощью благодати Божией, побеждать его, кто, окруженный со всех сторон стихией злобы и греха, не только не заражался ими, но и на базаре жизни мира дышал Иисусовой молитвой?
Не будем поэтому соблазняться строгостью Святителя в его отношениях к злу и неправде, а, напротив, будем все, по роду своих положений и обязанностей всемерно противиться злу, дабы не подпасть под число тех, к коим обращены эти грозные слова Христа: «Кто не со Мною, тот против Меня». Будем помнить слова Св. Тихона Задонского: «Любите людей, но не любите их неправды». Будем бояться более всего апатии, безразличия и индифферентизма. О таких тепло – хладных людях читаем в Апокалипсисе: «Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден: то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (4 гл. 15–17).
Строгость к себе, строгость к греху, обнимаемые одним понятием ревности к Богу, это то, что нашему времени особенно нужно и на что указывает Сам Господь, воздвигая в умах и сердцах людей, – именно в наше время великое имя ревностнейшего слуги Христова – Святителя Иоасафа Горленка, Епископа Белгородского.
Бари. Путевые заметки[4]
Нет того места на земном шаре, где бы не знали имени Св. Николая Мирликийского, нет того, в ком бы это святое имя не вызывало чувства умиления, но кажется мне, что нигде любовь к Угоднику Божию не находит столь нежного выражения, изящного по форме и глубокого по содержанию, как в маленьком Бари, где почивают мощи Святителя.
Прелестный маленький городок Италии, скромно приютившийся на берегу Адриатического моря, сделался уже издавна местом паломничества верующих христиан, стекающихся сюда со всех концов света на поклонение Св. Николаю.
Это – город Святителя Николая и это чувствуется каждым, кто сподобился побывать в нем. Имя San Nicola – на устах у каждого барийца и это имя дорого, священно; его произносят с тем чувством – благоговения, какое свидетельствует о том, как много это имя значит для каждого итальянца, с тем оттенком гордости и самодовольства, с которым связывается чувство безграничной признательности к Святителю. И нужно прожить в Бари только несколько дней для того, чтобы убедиться, какой глубокий след налагает на жизнь барийцев присутствие этой великой святыни. Жители Бари составляют как бы одну дружную семью, объединенную не только общим чувством благоговейного почитания святыни, но и тем особенным отношением друг к другу, какое выливается у них в самых изящных формах взаимного доброжелательства, приветливости и участия.
Интересна психология этой связи. Ее делают дети, коих Святитель Николай так нежно любил при жизни и покровителем, заступником которых остался в глазах всех своих почитателей, особенно итальянцев и преимущественно барийцев. Обидеть дитя, стеснить его движения, свободу – значит обидеть Св. Николая. Так, мало-помалу эта любовь к детям переходит к взрослым и связывает жителей между собою узами дружбы и участия взаимного друг к другу. И формы выражения этой любви к Святителю, совершенно чуждые мистицизма, носят такой жизненный характер, полны такой живой радости и так удивительно красивы. Храм Св. Николая составляет самостоятельное учреждение, подчиненное только папскому престолу. Это – вековая святыня города, охранять которую считали себя призванными все владетельные герцоги, во власти которых в былые времена находился город. Каждый из них с гордостью присваивал себе титул «защитника церкви Св. Николая». Храм имеет свой самостоятельный герб, изображающий орла с развевающимися крыльями, перевитыми лентою, на которой значится: «Regia basilica, palatina di S. Nicola di Bari»[5].
С наружной стороны храм, несмотря на свои большие размеры, высоко поднимающие его над уровнем всех городских зданий, не производит впечатления. Это – незатейливой архитектуры готическое здание, окрашенное в темно-желтый цвет, местами потускневшее от времени, местами сильно попорченное. Пред ним небольшая площадь, настолько малая, что производит впечатление церковной паперти. С прочих же сторон храм как бы прижат частными домами, отделенными от него лишь узенькими переулками, шириною не более одной сажени. Это – типичные итальянские улицы, коими богат каждый итальянский город, не исключая и таких больших, как Рим, Неаполь, Генуя или Милан. Здесь – пристанища рабочего люда.
Содержатся эти улицы, вернее – переулки, невозможно грязно и производили бы отталкивающее впечатление, если бы это последнее не смягчалось безграничной приветливостью их обитателей. Вы видите здесь тех полуголодных, полуодетых работников, которые добывают себе средства к жизни самым упорным и почти неоплачиваемым трудом. Здесь и сапожники, но они занимаются не изготовлением новой обуви, а починкой старой, и тряпичники, согнувшиеся над рваным тряпьем, и столяры, занимающиеся клейкой поломанных стульев, там – бесчисленные лавочки с овощами, здесь же – мойка белья и у самого храма Св. Николая – продажа разного рода безделиц, изображений Святителя, медалей, восковых свечей и пр. и пр. И пред каждой такой лавочкой кучи детей, ползающих по земле, полунагих и грязных и в то же время прекрасных настолько, что трудно оторваться от них. И несмотря на эту непривлекательную внешность, так громко заявляющую о горькой доле итальянского рабочего, обессиленного в борьбе с нуждою, полуголодного и полуодетого, вы чувствуете в нем героя, к которому проникаетесь невольным уважением.
Никто никогда не увидит там ни одной недовольной физиономии. Природа ли итальянца такова или иные причины, но только на лицах всех этих полуголодных тружеников, несомненных нищих, вы видите столько жизнерадостности, столько доверия, веселости и благодушия, что не можете не восхищаться ими. Всё вокруг поет, играет и танцует, несмотря ни на какие условия жизни. И, несомненно, это красит их жизнь и делает нечувствительными многие горькие испытания, вырывая с корнем осадки горечи и не давая времени для недовольства. Я намеренно подчеркиваю эту особенность итальянца, хорошо известную каждому, кто знаком с итальянской жизнью, подчеркиваю не под влиянием минутного впечатления, а совершенно убежденно, ибо придаю ей огромное воспитательное значение. Недоверие всегда рождает недоверие и как бы оно ни маскировалось, приятными ли улыбками или изысканной вежливостью и предупредительностью, оно чувствуется и всегда рождает вокруг себя фальшь и лукавство. Увы, у нас, русских, на этой почве недоверия так часто балансируют отношения между старшими и младшими, будут ли то отцы и дети, учителя и ученики, начальники и подчиненные… Искренность, в каких бы резких формах ни проявлялась, – единственный воспитательный прием, столько же красивый по форме, сколько и глубокий по содержанию. И эту искренность, это безграничное доверие к человеку вы чувствуете при первом же соприкосновении с итальянцем, доверчивым по природе и благодушным.
Правда, я должен сделать оговорку. Такое впечатление выносят преимущественно русские, к которым итальянцы питают несомненные симпатии, а барийцы дают этим симпатиям полное выражение. Потому ли что душа русского и итальянца родственны между собою, порывиста, широка, не материалистична, или потому, что барийцы своим отношением к русским вознаграждают их за любовь к Св. Николаю, но только нигде за границею русский не чувствует себя окруженным столь трогательным вниманием и доброжелательством, как в маленьком Бари.
