— Я видел ее фотографию в старом выпуске новостей, — пояснил Страйк.

— Лично я всегда считала, что она похожа на свою мать, — сказала Филлипа.

Страйк осмотрел остальных членов группы на фотографии. Там была Филлипа, темноволосая и коренастая, как на охотничьей фотографии, а рядом с ней стоял Ник с по-военному коротко подстриженными волосами и правой рукой на перевязи.

— Травма на учениях? — Страйк спросил Николаса, передавая фотографию обратно.

— Что? О, нет. Просто глупая случайность.

Николас забрал у Страйка фотографию и аккуратно переместил ее, снова спрятав за фотографией жены на ее великолепной охотничей лошади.

— Помните ли вы Джонатана Уэйса, приехавшего жить на ферму? — спросил Страйк.

— О, да, — тихо сказала миссис Грейвс. — Мы были полностью захвачены врасплох. Мы думали, что он — лучшее, что есть в этом месте, не так ли, Арчи? И тебе он понравился, правда, Пипс? — робко сказала она. — Сначала?

— Он был вежливее Мазу, вот и все, — сказала неулыбчивая Филлипа.

— Парень казался умным, — сказал полковник Грейвс. — Позже я понял, что это все притворство, но при первой встрече он был очарователен. Рассказывал об экологическом сельском хозяйстве, которое они собираются вести. Звучало это вполне достойно.

— Я проверил его, — сказал Николас. — Он не врал. Он учился в Хэрроу. В драматическом обществе, видимо, был большой шишкой.

— Он сказал нам, что присматривает за Алли, Мазу и ребенком, — сказала миссис Грейвс. — Следит, чтобы с ними все было в порядке. Мы тогда подумали, что он хороший человек.

— Потом стали появляться всякие религиозные штучки, — сказал полковник Грейвс. — Лекции по восточной философии и прочее. Сначала мы думали, что это безобидно. Нас гораздо больше беспокоило психическое состояние Алли. Письма попечителям продолжали приходить, явно продиктованные кем-то другим. Выдавал себя за партнера по фермерскому бизнесу, знаете ли. Чушь, но опровергнуть ее трудно. Так или иначе, они получили из траста изрядную сумму.

— Каждый раз, когда мы приезжали на ферму, Алли становилось хуже, — говорила миссис Грейвс, — и мы могли понять, что между Мазу и Джонатаном что-то есть.

— Она улыбалась только тогда, когда рядом был Уэйс, — сказал полковник Грейвс.

— И она стала ужасно относиться к Алли, — проговорила миссис Грейвс. — Наплевательское отношение, знаете ли. “Перестань болтать”. “Хватит выставлять себя на посмешище”. А Алли читал песнопения, постился и все остальное, что Джонатан заставлял его делать.

— Мы хотели отправить Алли к другому врачу, но он сказал, что лекарства — это яд, и он будет здоров, если сохранит чистоту духа, — рассказывал полковник Грейвс. — Однажды к ним приехала Барб — вы двое были с ней?

— Да, — жестко ответила Филиппа. — Мы только что вернулись из медового месяца. Мы взяли с собой фотографии со свадьбы. Не знаю, зачем. Не то чтобы Алли это интересовало. И там была ссора.

— Они сказали, что обиделись, что мы не попросили Дайю быть цветочницей, — сказала она с легким смешком. — Такая ерунда. Мы послали приглашения Алли и Мазу, но знали, что они не придут. Джонатан к тому времени не разрешал Алли покидать ферму, разве что собирать деньги на улице. А идея с цветочницей была просто предлогом, чтобы задобрить Алли и заставить его думать, что мы все ненавидим его и его ребенка.

— Не то чтобы мы хотели видеть ее в качестве цветочницы, — сказал Николас. — Она была…

Жена бросила на него взгляд, и он замолчал.

— В тот день Алли совсем ничего не соображал, — с отчаянием сказала миссис Грейвс. — Я сказала Мазу: “Ему нужно к кому-то обратиться. Ему нужно обратиться к врачу”.

— Уэйс сказал нам, что Алли просто нужно очистить свое эго, и все такое, — сказал Николас. — И я, черт возьми, наорал на него. Сказал ему, что если он хочет жить как свинья, то это его дело, и если он хочет нести чушь легковерным болванам, готовым платить за удовольствие, то прекрасно, но семья, черт возьми, уже сыта этим по горло. И я сказал Алли: “Если ты не можешь понять, что это полная чушь, то ты еще больший дурак, чем я думал, тебе нужно разобраться со своей головой, а теперь садись в эту чертову машину….”

— Но он не пошел, — сказала миссис Грейвс, — и тогда Мазу сказала, что собирается добиться судебного запрета против нас. Она была довольна, что произошла ссора. Этого она и хотела.

— Тогда мы решили, что надо что-то делать, — сказал полковник Грейвс. — Я нанял О’Коннора, детектива, о котором я говорил вам по телефону. Ему поручили покопаться в прошлом Мазу и Уэйса, найти что-нибудь, что мы могли бы использовать против них.

— Он что-нибудь обнаружил? — спросил Страйк, держа ручку наготове.

— Нашел немного про нее. Выяснил, что она родилась на ферме Чепменов. Он думал, что она одна из детей Кроутеров — вы знаете об этом деле? Мать умерла. Она оставила ее на ферме и уехала работать проституткой в Лондон. Передозировка наркотиков. Нищая могила.

— Уэйс был явным разгильдяем, но не имел судимостей. Родители жили в Южной Африке. Смерть его первой жены, похоже, была чистой случайностью. И мы решили: отчаянные времена требуют отчаянных мер. Мы поручили О’Коннору следить за фермой. Мы знали, что Алли иногда ездит в Норвич за деньгами.

— Мы схватили его на улице — я, мой шурин и Ник, — продолжал полковник Грейвс. — Погрузили его на заднее сиденье машины и повезли обратно. Он был в бешенстве. Мы затащили его в дом, в эту комнату, и продержали здесь весь день и почти всю ночь, пытаясь образумить его.

— Он просто продолжал скандировать и говорил нам, что должен вернуться в храм, — безнадежно сказала миссис Грейвс.

— Мы вызвали участкового терапевта, — сказал полковник. — Он пришел только на следующий день. Молодой парень, новенький. Как только он вошел, Алли взял себя в руки и сказал, что мы его похитили и заставляют остаться здесь. Он сказал, что хочет вернуться на ферму Чепмена и умолял парня вызвать полицию.

Как только доктор ушел, Алли начал кричать и швырять мебель — если бы этот чертов врач мог видеть его таким — и пока он швырял вещи, его рубашка расстегнулась, и мы увидели следы на его спине. Синяки и рубцы.

— Я спросила его: “Что они сделали с тобой, Алли?” — Со слезами на глазах рассказывала миссис Грейвс, — но он не ответил.

— Мы снова подняли его наверх, в его старую комнату, — рассказывал полковник Грейвс, — и он запер перед нами дверь. Я боялся, что он вылезет из окна, и вышел на лужайку, чтобы понаблюдать. Я боялся, что он спрыгнет, пытаясь вернуться на ферму Чепмена. Я пробыл там всю ночь.

Рано утром пришли двое полицейских. Они сообщили, что мы удерживаем человека против его воли. Мы объяснили, что происходит. Мы хотели, чтобы к нему приехали сотрудники скорой помощи. Полицейские сказали, что им нужно сначала с ним встретиться, и я поднялся за ним. Постучал. Никто не ответил. Я забеспокоился. Мы с Ником выломали дверь.

Полковник Грейвс сглотнул, затем тихо сказал:

— Он был мертв. Повесился на ремне на крючке с обратной стороны двери.

Наступило короткое молчание, нарушаемое только храпом толстого лабрадора.

— Мне жаль, — сказал Страйк. — Ужасно для всех вас.

Миссис Грейвс, которая теперь вытирала глаза кружевным платочком, прошептала:

— Извините.

Она поднялась на ноги и, шаркая, вышла из комнаты. Филлипа последовала за ней.

— Оглядываясь назад, — тихо сказал старик, когда его дочь закрыла за собой дверь, — человек думает: “А что мы могли бы сделать по-другому?” Если бы мне пришлось все повторить, думаю, я бы все равно заставил его сесть в ту машину, но отвез бы его прямо в больницу. Записал бы его на лечение. Но он страшно боялся оказаться за решеткой. Я думал, он никогда нас не простит.

— И все могло закончиться так же, — сказал Страйк.

— Да, — сказал полковник Грейвс, глядя прямо на детектива. — Я тоже так думал с тех пор. Он сошел с ума. Мы опоздали, пока до него добрались. Надо было действовать за несколько лет до этого.