Литмир - Электронная Библиотека

Робин проснулась на следующий день, который был последним в ее семидневном ретрите, после нескольких часов сна, нарушенного грызущими голодными болями в желудке. Сегодня ночью она должна была найти пластиковый камень на границе фермы, и от одной мысли об этом ей становилось одновременно радостно и страшно. Она еще не пробовала выходить из общежития ночью и опасалась не только того, что ее перехватят по дороге в лес, но и того, что она не сможет найти нужное место в темноте.

После завтрака, который для трех постящихся групп состоял из еще одной чашки горячей воды с лимоном, все новобранцы во второй раз после распределения по группам по прибытии воссоединились и были проведены членами церкви в левое крыло фермерского дома. Внутри оказалось пустое, вымощенное камнем помещение, в центре которого находилась крутая деревянная лестница, ведущая в подвал.

Внизу находилась отделанная деревянными панелями комната, которая, по мнению Робин, тянулась почти на всю длину фермерского дома. Две двери с левой стороны показывали, что подвальное помещение простирается еще дальше, чем было видно в данный момент. В противоположном от лестницы конце находилась сцена перед экраном, почти таким же большим, как в храме на Руперт-Корт. Приглушенное освещение исходило от прожекторов, а пол был застелен камышовой циновкой. Новобранцам приказали сесть на пол лицом к сцене, и Робин невольно вспомнила, как она училась в начальной школе. Некоторые из новобранцев с трудом подчинились приказу, в том числе и Уолтер Фернсби, который, опустившись на пол, чуть не опрокинулся на своего соседа.

Когда все расселись по местам, свет над головой был погашен, оставив сцену освещенной.

В свете прожекторов на сцену вышел Джонатан Уэйс, одетый в длинную оранжевую мантию, красивый, длинноволосый, с ямочками на подбородке и голубыми глазами. В зале раздались аплодисменты, причем не только со стороны служителей церкви, но и среди новобранцев. Через щель слева от себя Робин увидела взволнованное, покрасневшее лицо овдовевшей Марион Хаксли, которая была так явно влюблена в Уэйса. Амандип был одним из тех, кто аплодировал сильнее всех.

Джонатан улыбнулся своей обычной самоуничижительной улыбкой, жестом приказал толпе успокоиться, затем свел руки вместе, поклонился и сказал:

— Я благодарю вас за службу.

— И я за вашу, — хором ответили новобранцы, кланяясь в ответ.

— Это не пустые слова, — сказал Уэйс, улыбаясь всем присутствующим. — Я искренне благодарен вам за то, что вы дали нам на этой неделе. Вы пожертвовали своим временем, энергией и мускульной силой, чтобы помочь нам управлять нашей фермой. Вы помогли собрать средства на нашу благотворительную деятельность и начали исследовать свою собственную духовность. Даже если вы не пойдете с нами дальше, вы сделали реальное и долговременное добро — для нас, для себя и для жертв материалистического мира.

— А теперь, — сказал Уэйс, — его улыбка померкла, — давайте поговорим о том мире.

Из скрытых динамиков зазвучала зловещая органная музыка. Экран за спиной Уэйса ожил. По экрану стали последовательно проплывать кадры с главами государств, богатыми знаменитостями и правительственными чиновниками, а затем Уэйс начал рассказывать о недавно просочившихся конфиденциальных документах оффшорной юридической фирмы — “Панамских документах”, о которых Робин узнала из новостей еще до приезда на ферму Чепмена.

— Мошенничество… клептократия… уклонение от уплаты налогов… нарушение международных санкций… — говорил Уэйс, держа в руках микрофон. — Мировая мерзкая материалистическая элита предстает во всей своей двуличности, скрывая богатства, малая толика которых могла бы решить большинство мировых проблем…

На экране инкриминируемые короли, президенты и премьер-министры улыбались и махали руками с подиумов. Знаменитые актеры сияли с красных дорожек и сцен. Нарядно одетые бизнесмены отмахивались от вопросов журналистов.

Уэйс начал бегло и яростно говорить о лицемерии, самовлюбленности и жадности. Он противопоставлял публичные заявления и частное поведение. Глаза голодной, измученной публики следили за тем, как он ходит по сцене взад и вперед. В зале было жарко, пол, покрытый камышом, был неудобен.

Далее меланхоличное фортепиано играло над кадрами бездомных, попрошайничающих у входов в самые дорогие лондонские магазины, затем — распухших и умирающих детей в Йемене или разорванных и искалеченных сирийскими бомбами. Вид маленького мальчика, покрытого кровью и пылью, впавшего в почти каталептическое состояние, когда его поднимали в машину скорой помощи, заставил глаза Робин наполниться слезами. Уэйс тоже плакал.

Хоровое пение и литавры сопровождали катастрофические кадры изменения климата и загрязнения окружающей среды: разрушающиеся ледники, белые медведи, бьющиеся между тающими льдинами, воздушные виды уничтожения тропических лесов, а теперь эти кадры перемежались воспоминаниями о плутократах в их машинах и залах заседаний. Искалеченные дети, которых выносят из рухнувших зданий, контрастировали с кадрами многомиллионных свадеб знаменитостей; селфи из частных самолетов сменялись душераздирающими кадрами урагана “Катрина” и цунами в Индийском океане. Затененные лица вокруг Робин были ошеломлены и во многих случаях заплаканы, а Уэйс уже не был тем мягким, самокритичным человеком, с которым они познакомились в первый раз, а кричал от ярости, гневно взирая на экран и мировую продажность.

— И все это, все это можно остановить, если только пробудить достаточное количество людей от дремоты, в которой они идут к своей гибели! — кричал он. — Противник и его агенты преследуют мир, который должен пробудиться от дремоты или погибнуть! А кто их разбудит, если не мы?

Музыка медленно затихала. Изображения исчезали с экрана. Теперь Уэйс стоял, затаив дыхание, видимо, измученный своей длинной речью, лицо его было в слезах, голос охрип.

— Вы, — слабо сказал он, протягивая руки к сидящим на полу перед ним, — были призваны. Вы были избраны. И сегодня у вас есть выбор. Присоединиться к системе или отделиться. Отделиться и бороться.

— Сейчас будет небольшой перерыв, — сказал Уэйс, когда свет стал ярче. — Нет-нет, — сказал он, когда раздались аплодисменты. — В том, что я вам сейчас показал, нет ничего радостного. Ничего.

Покорившись, аплодисменты стихли. Робин отчаянно хотела глотнуть свежего воздуха, но как только Уэйс исчез, служители церкви открыли дверь слева во вторую обшитую панелями комнату без окон, в которой была разложена холодная еда.

Новое помещение оказалось сравнительно тесным. Дверь в аудиторию была закрыта, что усиливало ощущение клаустрофобии. Пришедших направили к столу, на котором стояли фляги с горячей водой и лимонные дольки. Некоторые новобранцы предпочитали сидеть, прислонившись спиной к стене, поедая бутерброды и попивая горячую воду. Очереди образовались еще у двух дверей, ведущих в туалеты. Робин была уверена, что они провели в аудитории все утро. Девушка с лицом в форме сердца, которая накануне в храме бросила вызов Мазу, сидела в углу, положив голову на руки. Робин беспокоилась за Уолтера, профессора философии, который, казалось, не мог устоять на ногах, его лицо было белым и потным.

— Ты в порядке? — тихо спросила она, когда он прислонился к стене.

— Да, все хорошо, — сказал он, улыбаясь и сжимая в руках свою кружку. — Дух остается сильным!

В конце концов, дверь в аудиторию снова открылась. Было уже темно, люди спотыкались и шептали извинения, пытаясь найти свободное место.

Когда, наконец, все расселись по местам, Джонатан Уэйс снова вышел в центр внимания. Робин была рада видеть его улыбающимся. Она действительно не хотела, чтобы ее еще больше изводили.

— Вы заслужили отсрочку, — сказал Уэйс под облегченным смехом слушателей. — Настало время медитации и песнопений. Займите удобное положение. Глубокий вдох. На вдохе поднимите руки над головой… медленно опустите их… отпустите дыхание. И: Локах Самастах Сухино Бхаванту… Локах Самастах Сухино Бхаванту….

69
{"b":"860640","o":1}