Они вышли из машины все вместе, потому что Вуди проснулся. Правда, Лазарус сильно сомневался, что он спал, но, все обдумав, решил, что Морин была весьма осторожна в словах и жестах. Лазарус купил мальчишке рожок с мороженым, чтобы тот молчал, и усадил его возле фонтана, а сам передвинулся на другой край скамейки, прислушиваясь к телефонному разговору; он хотел знать, в чем заключается ложь, которой ему придется подыгрывать.

— Кэролл? Это мама, дорогая. Ты уже пересчитала зверят? Можешь не беспокоиться: негодник спрятался на заднем сиденье. Мы узнали об этом только что и еще не добрались до Электрического парка… Да, дорогая, мы едем в Электропарк, и мне очень весело. Хочется, чтобы Вудро не испортил нам вечер… Раньше, чем мне хотелось. Если Вудро уснет пораньше, я досыта накатаюсь и выиграю наконец куколку Кьюпи в одной из будок. Да! Когда уложишь Мэри, сделай мальчишкам тянучки… Нет, не тянучки — надо экономить сахар… Сделай им воздушную кукурузу и скажи, что мне жаль, что им пришлось поволноваться. А вы, старшие, можете дождаться нас, чтобы попрощаться с дядей Тедом. Спокойной ночи, дорогая!

Морин с улыбкой поблагодарила аптекаря, взяла Вуди за руку и неторопливо вышла. Едва Лазарус тронул машину с места, она взяла его за правую руку и вновь приложила к своему теплому бедру.

— Что-нибудь случилось? — поинтересовался он, поглаживая шелковистую кожу.

— Ничего. Они, забыв обо всем, резались во флинч и хватились его только тогда, когда настало время ложиться спать, буквально за несколько минут до того, как я позвонила. Они встревожились, но не слишком; чертенок, случалось, уже прятался от них. Теодор, ты не рассчитывал, что придется ехать в Электропарк. Можешь ты пожертвовать своей гордостью и позволить мне поучаствовать в твоих тратах?

— Обязательно — если бы нуждался в этом. Глупая гордость — не мое качество. У меня с собой достаточно денег, и, если они кончатся, я скажу тебе. — (Любимая моя, я часто учил оптимистов не ставить на неполный «стрит», и мне бы хотелось каждый заработанный у них цент потратить на изумруды, чтобы украсить ими твою дивную кожу. Увы, твоя гордость делает это невозможным.)

— Теодор, я не просто люблю тебя, мне с тобой хорошо, как ни с кем другим.

Лазарус не думал, что Вуди и его матери в Электропарке будет так весело. Он не имел ничего против развлекательных парков и был готов следовать за Морин куда угодно. Удовольствие портило лишь одно: на публике он был вынужден называть Морин «миссис Смит» — и это после жаркой, почти интимной близости! — и потому он испытывал некоторое разочарование.

Он уяснил, что Морин умеет быть бесстыдно-интимной, несмотря на обилие публики вокруг них, внешне сохраняя при этом королевское достоинство. Она выглядела этакой счастливой молодой матроной, которую «кузен Теодор», или «дядя Тед», развлекает самым невинным образом, и одновременно постоянно находила возможность поддержать двусмысленный игривый разговор. Морин не шептала, нет, она говорила обычным голосом, обращаясь то к Лазарусу, то к Лазарусу и Вуди, но формулировки подбирала такие, что ребенок не улавливал их двусмысленности или не пытался их разгадать.

Однажды она легко упрекнула Лазаруса:

— Улыбайся, любимый. Пусть все видят, что тебе здесь нравится. Вот так, теперь лучше. А теперь, пожалуйста, сохрани это выражение и объясни мне, почему ты такой мрачный.

Он улыбнулся.

— Потому что я расстроен, Морин. Потому что мне пришлось уехать от большого каштана.

Она хихикнула, словно услышала что-то очень смешное.

— Может, вернешься?

— Небеса, о нет! Только с тобой.

— Успокойся, Теодор. Ты же не ухаживаешь за мной; ты — мой кузен, который пожертвовал часть своего драгоценного отпуска, чтобы развлечь меня и моего ребенка вечерком… втайне рассчитывая, что я познакомлю тебя с молодой леди, которая окажется вовсе не леди, когда ты поведешь ее в темное местечко под большой каштан. О да, ты был бы весьма не прочь, — но не увлекайся, а то как бы миссис Гранди[90] чего не заподозрила… А вот и она сама. Миссис Симпсон! И мистер Симпсон! Как хорошо, что мы встретились! Лоретта, разрешите представить вам моего дорогого кузена, штаб-сержанта Бронсона. Теодор, мистер Симпсон. Вы с ним могли встречаться в церкви. Еще до объявления войны.

Миссис Симпсон посмотрела на Лазаруса — казалось, она пересчитывала деньги в его кошельке, разглядывала исподнее и проверяла, хорошо ли он подстрижен и выбрит, — и удостоила проходного балла.

— Вы принадлежите к нашей церкви, мистер Джонсон?

— Бронсон, Лоретта. Теодор Бронсон. Он сын старшей сестры отца.

— В любом случае, — радостно сказал мистер Симпсон, — приятно пожать руку одному из наших парней. Где вы служите, сержант?

— В лагере Фанстон, сэр. Миссис Симпсон, я посещал вашу церковь, но проживаю в Спрингфилде.

Морин вмешалась в разговор, попросив Лазаруса извлечь Вуди из детского поезда, который только что вернулся к конечной станции.

— Теодор, скажите: пусть пробкой вылетает. Три раза катался — хватит. Лоретта, на прошлой неделе я не видела вас в Красном Кресте. Можно ли будет застать вас там на этой неделе?

Лазарус с Вуди вернулись вовремя; они увидели прощальный жест мистера Симпсона и услышали его возглас: «Удачи вам, сержант!» После чего Симпсоны удалились.

А Лазарус, Морин и Вуди направились к детской площадке, где Вуди был усажен на пони, а миссис Смит и Лазарус уселись на скамью и насладились более приватной беседой, чем это возможно на виду у публики.

— Морин, ты великолепно разделалась с ними.

— Это было нетрудно, дорогой мой. Я знала, что кто-нибудь да встретится, и потому заранее приготовилась. Хорошо, что нам попалась самая пакостная старая сплетница из всего нашего прихода; я нарочно к ней подошла, чтобы она нас не пропустила. Столпы церкви и военные спекулянты, я презираю их. Но теперь я вырвала у нее клыки, и давай забудем о них. Ты говорил об укромном местечке. Как я была одета?

— Как на французской открытке!

— Сержант Бронсон! Я респектабельная дама. Или почти респектабельная. Конечно же, вы не думаете, что я могу быть такой бесстыдной?

— Морин, я, право, не знаю, какой ты можешь быть. Ты несколько раз шокировала и восхищала меня. По-моему, у тебя хватит смелости на что угодно.

— Возможно, Теодор. Но и у меня есть границы, дальше которых я не зайду, как бы ни хотела. Хочешь знать какие?

— Если вы хотите, чтобы я знал, вы мне скажете. Если вы этого не захотите, вы не скажете.

— Мой возлюбленный Теодор, я хочу, чтобы ты знал. Я хотела бы прямо сейчас сбросить с себя одежду, и меня удерживают от этого чисто практические соображения, а отнюдь не моральные или застенчивость. Я хочу отдать тебе свое тело, чтобы ты насладился им, как пожелаешь, а я насладилась твоим. Никаких ограничений на то, что я хочу с тобой сделать, не существует… они есть только на то, что я буду делать.

Во-первых, — она загнула палец, — я не пойду на то, чтобы родить ребенка от кого-нибудь, кроме Брайана. Во-вторых, я не стану рисковать благополучием моего мужа и детей.

— Разве ты не рисковала сегодня ночью?

— Чем, Теодор?

Лазарус задумался. Беременность? Исключена. Какое-нибудь заболевание? По-видимому, в этом она ему доверяет — и, дорогая, тут ты не ошиблась. Не знаю, почему ты доверяешь мне, но ты права. Итак, что же остается? Если бы мы попались, мог разразиться скандал. Но шансы были очень невелики; местечко весьма укромное. Полиция? Лазарус сомневался в том, что она стала бы заглядывать туда, а еще больше он сомневался в том, что полицейский посреди нынешнего военного угара скажет солдатику в форме что-нибудь кроме «Кончай, парень, и давай отсюда».

— Да, моя дорогая, ты ничем не рисковала. А вот если бы я попросил тебя совершенно раздеться, ты бы согласилась?

Ее смех был словно колокольный перезвон. Затем она ответила голосом, полным сдержанной страсти, который звучал интимнее любого шепота: