— Кого это нынче интересует, Айра? Все действующие лица мертвы и не могут оспорить мою версию событий. Пусть спящие собаки хоронят своих мертвецов. К тому же я уже говорил тебе — моя память шалит. Я воспользовался гипноэнциклопедической методикой Энди Либби — неплохая штуковина, — научился хранить ненужные в повседневной жизни воспоминания в блоках, которые открываются при необходимости ключевыми словами, как папки в компьютере. И я несколько раз очистил мозг от ненужных воспоминаний, чтобы освободить место для новых данных, — но все без толку. В половине случаев утром я не могу вспомнить, куда девал книгу, которую читал вчера вечером, ищу ее до полудня, а потом вспоминаю, что читал ее сто лет назад. Почему вы не оставите старого человека в покое?

— Для этого вам, сэр, достаточно просто приказать мне заткнуться. Но я надеюсь, что вы не сделаете этого. Конечно, память несовершенна, но вы были очевидцем тысяч событий, которых все мы по молодости не могли видеть. Нет, я вовсе не хочу, чтобы вы по-быстрому надиктовали нам свою официальную биографию, охватывающую все прожитые вами века. Но вы можете вспомнить подробности, заслуживающие внимания. Например, мы ничего не знаем о первых годах вашей жизни. И мне, как и миллионам людей, весьма интересно узнать, что помните вы о своем детстве.

— Чего там помнить! Как и все мальчишки, я провел свое детство, стараясь скрыть от взрослых, что я натворил. — Вытерев губы, Лазарус задумался. — В целом я успешно справлялся с этим. Несколько раз меня поймали и отлупили — это научило меня осторожности, умению держать язык за зубами и не слишком завираться. Ложь, Айра, искусство тонкое, и оно явно отмирает.

— Неужели? А по-моему, меньше лгать не стали.

— Ложь отмирает как искусство. Вокруг полно неуклюжих лжецов, их примерно столько, сколько и ртов. Знаешь ли ты два самых искусных способа лжи?

— Скорей всего, нет, но мне хотелось бы узнать. Неужели их только два?

— Насколько мне известно. Речь не идет о том, чтобы лгать с самым честным видом, любой, кому приходилось выкручиваться без единого козыря на руках, сумеет это сделать. Первый способ лгать искусно таков: следует говорить правду, но не всю. Второй способ также требует правды, но он сложнее: говори правду, даже всю… но настолько неубедительно, чтобы слушатель принял твои слова за ложь. Я обнаружил это лет в двенадцать-тринадцать. Дедуля по материнской линии научил: я многим в него пошел. Натурально старый черт — не ходил ни в церковь, ни к докторам, говорил, что и те и другие только прикидываются, что знают что-нибудь. В свои восемьдесят пять он щелкал зубами орехи и выжимал одной рукой семидесятифунтовую наковальню. Потом я сбежал из дома и больше его не видел. В анналах Семейств сказано, что он погиб несколько лет спустя при бомбежке Лондона во время битвы за Британию.

— Знаю. Он, конечно же, и мой предок, и я получил имя в его честь — Айра Джонсон.[12]

— Верно, именно так его и звали. Но я звал его Дедуля.

— Лазарус, именно такие вещи я и хотел бы записать. Айра Джонсон не только ваш дед и мой пращур. Он был предком многих миллионов людей, обитающих и здесь, и повсюду, но до ваших слов он был для меня только именем с датами рождения и смерти, не более того. И вдруг вы оживили его — человека, личность уникальную, яркую.

Лазарус задумчиво посмотрел на него:

— Положим, «ярким» он мне никогда не казался. На самом деле он был мерзким старикашкой и, по стандартам тех времен, — «неподходящей компанией» для молодого человека. Мм, в городе, где жила моя семья, что-то поговаривали о нем и молодой училке. Это был скандал — по понятиям тех лет, конечно, — и я думаю, что мы уехали из города именно поэтому. Я так ничего и не узнал, что там случилось, — при мне взрослые об этом не говорили.

Но я многому у него научился: он уделял мне больше времени, чем мои родители. Кое-что запомнилось. «Вуди, — говорил он, — играя в карты, всегда снимай колоду. Ты все равно будешь проигрывать, но не так часто и не так крупно. И когда проигрываешь — улыбайся». Все в таком духе.

— А что-нибудь еще из его слов вы можете вспомнить?

— Ха! Через столько-то лет? Нет, конечно. Впрочем… Однажды он взял меня за город, чтобы поучить стрелять. Мне было тогда лет десять, а ему — не знаю… он всегда казался мне на девяносто лет старше Бога[13]. Он пришпилил мишень, послал одну пульку прямо в яблочко, чтобы показать мне, как надо стрелять, передал мне винтовку, небольшую такую однозарядку двадцать второго калибра, годную только, чтобы стрелять по мишеням да по консервным банкам, и сказал: «Ну вот, Вуди, я ее зарядил, а теперь бери и делай, как я показал. Прицелься, расслабься и нажимай». Так я и сделал, но услышал только щелчок — она не выстрелила.

Я сказал об этом деду и потянул затвор. Он шлепнул меня по пальцам, другой рукой забрал у меня винтовку — а потом отвесил мне хорошую затрещину. «Вуди, что я говорил тебе об осечках? Или ты хочешь остаток жизни прожить без глаза? А может, решил покончить с собой? Если так, я могу показать несколько более простых способов». Потом он сказал: «А теперь смотри» — и сам открыл затвор. Тот оказался пустым. Ну, я и говорю: «Дедуля, ты же сказал мне, что зарядил ружье». Черт возьми, Айра, я же сам видел, как он его заряжал, — как я думал.

«Верно, Вуди, — согласился он. — Но я обманул тебя — сделал вид, что заряжаю, а патрон оставил в руке. Ну а теперь повтори, что я тебе говорил о заряженных ружьях? Крепко подумай и не ошибись — иначе мне придется снова хорошенько тебе врезать, чтобы мозги получше работали». Я подумал — недолго, рука у Дедули была тяжелая — и ответил: «Никогда никому не верь на слово, что ружье заряжено». — «Правильно, — согласился он. — Запомни на всю жизнь и придерживайся этого правила, иначе долго не проживешь»[14].

Айра, я действительно запомнил это на всю жизнь — и не забывал даже тогда, когда огнестрельное оружие вышло из моды, чем неоднократно спасал себе жизнь. А потом он велел мне заряжать самому и сказал: «Вуди, спорим на полдоллара — у тебя ведь найдется полдоллара?» У меня было много больше, но мне уже доводилось с ним спорить, поэтому я сказал, что у меня только четвертак. «Хорошо, — сказал он, — тогда спорим на четвертак — в кредит я не спорю, — что ты промажешь по мишени, не говоря уже о яблочке».

Потом он положил в карман мой четвертак и показал, что я сделал не так. На сей раз, прежде чем он закончил, я сумел сам сообразить, что нужно делать с ружьем, и теперь уже сам предложил ему пари. Он расхохотался и велел радоваться, что урок обошелся мне так дешево. Передай, пожалуйста, соль.

Везерел исполнил просьбу.

— Лазарус, если бы мне удалось сосредоточить вас на воспоминаниях — о вашем деде или о ком угодно, я не сомневаюсь, что нам удалось бы узнать бездну всяких интересных вещей, не важно, считаете вы их мудростью или нет. За эти десять минут вы сформулировали с полдюжины основных житейских истин… правил — назовите их, как хотите, — причем явно непреднамеренно.

— Например?

— Скажем, что большинство людей учится на опыте…

— Даю поправку. Айра, большинство людей не способны использовать чей-либо опыт. Никогда не недооценивайте силу человеческой глупости.

— Ну вот, еще одно! Кроме того, вы сделали парочку замечаний относительно тонкого искусства лжи… нет, скорее даже три — помните, вы сказали, что ложь не должна быть изощренной. Вы сказали также, что вера мешает обучению, а первый шаг к тому, чтобы справиться с ситуацией, — это начать в ней разбираться.

— Я не говорил этого… впрочем, не исключаю.

— Я обобщил ваши слова. Вы еще сказали, что никогда не плевали против ветра… Что в обобщенном виде означает: не выдавай желаемое за действительное. Или, иначе: обратись лицом к фактам и поступай соответствующим образом. Впрочем, я предпочитаю вашу формулировку — она сочнее. А также: всегда снимай колоду. Я уже много лет не играл в карты, но смог предположить, что это значит: не пренебрегай доступными тебе способами увеличения шансов на успех в ситуации, определяемой случайными событиями.