Пленники свидетельствовали о его силе и могуществе: их руки сжимали мечи, сверкающие, как осколки льда, железные щиты, сверкающие от непоколебимой решимости, и доспехи, несущие на себе тяжесть их необузданной мощи и величия их имперства. Тивад, фигура одновременно властная и загадочная, двигался с изящной грацией, казалось, не подчиняющейся законам природы. Он прошел мимо множества пленников, каждый из которых нес бремя своей неминуемой судьбы. Лица пленников несли на себе безошибочный отпечаток страха, на них был написан коктейль из ужаса и трепета перед неизбежным. Взгляды пленников были обращены к расстеленному ковру безжизненных тел, устилавшему залитую кровью землю. Здесь багровые ручейки смешивались с непрекращающимся дождем, унося с собой жуткую картину смерти.
Среди оставшихся в живых пленных были лица, лишенные цвета и напоминающие трупы, их дрожащие фигуры восставали из самых глубин отчаяния и паники, полные страха.
Их судьба, казалось, была безвозвратно впечатана в пропитанную кровью землю под ногами.
Тивад, неукротимая сила природы, обратился к дрожащим массам голосом, в котором чувствовался вес власти и могущества. "Ну что? Есть ли среди вас смельчаки, которые еще хотят свободы? Или вы предпочитаете быть сожранными моей прекрасной Эбией, будучи привязанными к дереву?"
Пятеро отчаянных пленников, у которых страх затмил безрассудное отчаяние, бросились на Тивада. Но Тивад с непоколебимой ловкостью и плавным движением меча разбил оружие одного из них и сразил последнего точным, пронзительным ударом, попавшим в легкие пленника. Два других пленника, ставшие свидетелями ужасной судьбы своих товарищей, бросились на Тивада сзади, желая нанести смертельный удар в незащищенную спину.
Однако предводитель данов, мастер боя и уклонения, ловко уходил от их атак. Словно тень, он проскользывад между ними, и его мощные руки сомкнулись на шеях обоих с непреклонной хваткой стальных клещей. Сила гнева Тивада стала ощутимой, когда он с разрушительной силой замахнулся на беспомощные жертвы, и их головы разлетелись в гротескном и жутком ритме. В этот ужасающий миг их жизни были уничтожены его неумолимой мощью. Затем, проявив небывалую божественную силу, Тивад подчинил себе саму стихию. Тела пленников охватило пламя, вырвавшееся из-под кожи Тивада, их плоть сгорела, оставив после себя лишь обугленные кости как прискорбные остатки их существования. Когда пламя наконец утихло, Тивад стоял среди последствий этого кошмарного зрелища, облаченный в доспехи, дарованные ему божественной волей богов. Оставшиеся в живых пленники, их дрожащие фигуры, пропитанные лужами собственной мочи, вздрагивали от отдаленных раскатов грома в небесах над головой.
"Вас расколоть легче, чем орехи", – объявил Тивад, и в его голосе прозвучала громовая нотка, резонирующая с силой самой судьбы. "Давайте, черт возьми, пошустрее".
Паника и отчаяние охватили остальных заключенных, их глаза наполнились нарастающим ужасом. Отчаянно и бесполезно пытаясь спастись, они молча обменивались страдальческими взглядами, в душе каждого из них росло осознание неумолимости своей судьбы. С криками, сливающимися с отчаянными воплями, они рванулись вперед, пытаясь обогнать кошмарную судьбу, подстерегающую их. Но Тивад, яростный и решительный, не оставлял им надежды на спасение. Стремительными и точными движениями, как хищник, настигающий свою жертву, он пресекал все отчаянные попытки к бегству, опутывая их тела, как безвольную добычу, попавшую в неизбежные ловушки. Каждый пленник, осмелившийся воспротивиться надвигающейся гибели, оказывался в плену мощной хватки Тивада, и его тщетные попытки оказывались совершенно бесполезными.
Крики и стоны пленников, отчаянные и мучительные, стали затихать в нависшей тишине, когда Тивад, неумолимый палач, тисками подавил их тщетные попытки к сопротивлению. Неизбежность смерти методично надвигалась на них, как тень, ползущая по земле, гася одну за другой слабые искры сопротивления. В конце концов, какофония борьбы сменилась глубокой и жуткой тишиной, нарушаемой лишь редким хныканьем выживших. Оставшиеся в живых пленники, надломленные духом и преследуемые мрачным призраком гибели, понимали, что лишь отсрочили свою неумолимую кончину, а их побег из лап смерти – лишь неуловимый мираж. Тивад, кожа которого теперь была украшена еще более толстым слоем брони, проступающей изнутри его тела, являл собой гротескный образ живого кошмара. Словно сама его плоть превратилась в гротескный гобелен кошмарной красоты, украшенный чешуей, сверкающей, как кровь, пролитая на поле боя.
"Теперь будет веселее", – заявил Тивад, и в его голосе прозвучало леденящее душу обещание грядущих ужасов. Злобный блеск в его глазах плясал, как злобные звезды на ночном небе. Но не успел последний зловещий слог сорваться с его губ, как с небес, словно мстительный дождь смерти, обрушился смертоносный шквал стрел. Жестокие снаряды с безошибочной точностью попадали в цель, пронзая одно за другим сердца оставшихся пленников. Воздух разорвала жуткая симфония угасшей жизни, каждый удар и вздох – скорбная нота в мрачной композиции смерти. Одна из этих смертоносных стрел, пущенная невидимыми руками, ведомыми зловещей волей, попала в трапецию Тивада. Удар был сотрясающим, жгучая боль пронзила его грозную фигуру и разожгла в нем дикую ярость. "Опять ты!" в ярости прорычал Тивад, его глаза пылали адским огнем, отражавшим всю глубину его гнева. Источник этого внезапного и коварного нападения оставался скрыт, окутан загадкой теней. Но Тивад, неустрашимый и неумолимый, был полон решимости раскрыть личность этого неуловимого противника и отплатить ему добром.
Таинственный незнакомец, теневая фигура, окутанная аурой загадочности, все ближе подбирался к Тиваду. По мере приблежения Тивад сбросил с себя броню от использования силы Богов. Его внушительная фигура теперь была полностью обнажена, доспехи, дарованные ему божественной силой богов, были возврашенны под его кожу.
Обнаженный, он стоял среди тренировочного поля, жуткую картину которого обрамляли мрачные и безмолвные черепа пленников, которых он безжалостно уничтожал. Сморщившись от боли, Тивад с силой выдернул из своего бока жестокую стрелу, древко которой было залито его собственной багрово-cиней кровью. Его голос, в котором звучали раздражение и озабоченность, эхом разнесся по ночному холодному воздуху, когда он обратился к приближающейся фигуре.
"Крона, сколько раз я должен повторять тебе, чтобы ты не вмешивалась, когда я развлекаюсь?" В словах Тивада звучала ярость, раздражение с оттенком отцовского беспокойства, которое он с трудом скрывал. Старшая дочь Тивада, Крона, чей облик, обрамленный локонами длинных вьющихся светлых волос, в которых, казалось, была запечатлена золотая сущность самого солнца, стал достоянием баллад бардов и сказаний трубадуров. Лицо фарфорового совершенства, словно высеченное самими богами из тончайшего мрамора, отличалось гармоничным балансом между нежностью и свирепостью. Ее изумрудные глаза, глубокие, как лесные поляны былых времен, хранили нераскрытые тайны, а взгляд мог пронзить душу человека.
Ее доспехи, сделанные из шкуры страшного павшего дракона, свидетельствовали о ее неукротимом духе. Чешуя насыщенного малинового оттенка, казалось, загоралась, когда ее целовали солнечные лучи, и сверкала неземным свечением. Каждая чешуйка, кропотливо изготовленная мастерами-кузнецами в кузницах Южной Империи, была непробиваема, как крепостные стены. Доспехи струились с изяществом, которое не соответствовало их грозной силе, а их линии подчеркивали тонкость и изящество ее фигуры.
Она приблизилась, лунный свет ласкал тонкий изгиб ее лукавой ухмылки – отражение ее непонятной натуры. Она отмахнулась от упреков отца, и в ее голосе прозвучали нотки игривого бунтарства.
"Прости меня, отец, но дядя прислал сообщение о прибытии, поэтому я и пришла", – ответила Крона, в ее глазах горел восторг от собственной смелости. Тивад нахмурил брови, на его суровом лице отразилась смесь разочарования и беспокойства. Он слишком хорошо знал импульсивную натуру своей дочери, которая была зеркальным отражением его собственного пламенного духа. “И все же, Крона, если ты еще раз вмешаешься в мои дела, это будет иметь последствия” – предупредил Тивад, в его голосе звучали и отцовский авторитет, и усталость вождя, несущего бремя командования. Крона кивнула, озорно сверкнув глазами в знак согласия с предостережением отца. Несмотря на свой пылкий характер, она понимала всю серьезность его приказа.
