«Фашистская хунта сместила с занимаемой должности контр-адмирала Орасио Хустиниано, — тревожным голосом читал по радио диктор. — До последних дней он являлся начальником военно-морской зоны в Вальпараисо и одновременно председателем военно-полевого суда. Того самого суда, которому вменялось в обязанность сфабриковать дело против Генерального секретаря Компартии Чили Луиса Корвалана.

Нельзя сказать, что Хустиниано был мягкотелой личностью или что его мучили угрызения совести. Ведь под его личным руководством в Вальпараисо чинилось немало беззаконий. Но, видно, даже и этот служивший верой и правдой хунте адмирал, как отмечает печать, не смог усмотреть в деятельности Луиса Корвалана какого-либо состава преступления. Вот тогда-то и последовало распоряжение Пиночета уволить Хустиниано, в кавычках говоря, «за излишнюю гуманность».

На его место в Вальпараисо уже прибыл новый адмирал — Хорхе Парадес Вебсверт, известный своей жестокостью и фашистским прошлым. Именно Пиночету он обязан адмиральским саном…»

Тишка исступлённо заколотил себя по коленям:

— Паразиты! Что они делают? Паразиты!

А диктор между тем но менее тревожно продолжал:

«Это настоящий шакал», — пишет о Вебсвертс перуанский еженедельник «Унидад», — у такого но дрогнет рука прикончить даже собственную мать».

…И вот теперь палачу-профессионалу доверено вершить судьбу пламенного патриота чилийского народа Луиса Корвалана. Причём хунта поторапливает: с судом больше медлить нельзя. Дело в том, что Пиночет не уверен в завтрашнем дне своего режима, и потому ему не терпится поскорее расправиться с лидером…

У Тишки не было сил слушать радио дальше. Он выскочил на улицу.

Над закуржевевшими деревьями стояло бездонно-синее небо. Солнце слезило глаза искрившимся снегом. Тишка по укатанной плотной лыжне пошёл в поле, чтобы ни с кем не встречаться. Глаза у него были зарёванные и, наверное, красные, как у зайца.

Лыжня привела Тишку к омёту соломы. Снег вокруг омёта выветрило, и он стоял, как в воронке. Земля у его основания была слегка запорошена снежком и усеяна заячьими катышами. Видно, спускались сюда погреться — следы от зайцев заплавились льдом и, когда Тишка ступал на них, крошились, стеклянно потрескивали.

Тишка отряхнул с соломы иглистую изморозь, прислонился спиной к омёту и забил руки в рукава. Он не вздрогнул даже, когда из соломы, чуть ли не из-под него, выпорхнули чечётки.

В поле было покойно. В омёте домовито попискивали мыши, пахло хлебом и пылью.

Тишка посмотрел вдаль.

Деревня утонула в синих сугробах. Иные домики до крыш занесло снегом. И там, где в избах топились печи, Тишке казалось, что это дымятся сугробы.

Знают ли в Полежаеве, что положение Корвалана так осложнилось? Нет, Тишка больше не мог сидеть сложа руки. Надо действовать! Он выбрался из снежной воронки и лыжнёй побежал обратно в деревню.

Действовать в одиночку Тишка уже не мог.

21

Серёжка Дресвянин — малый лобастый. Он сразу задал Тишке краеугольный вопрос:

— Ну, а адрес ты ему написал по-русски?

— Не-е, все названия чилийские — Сантьяго, «Трес аламос»… Я — помнишь? — у тебя про «Три тополя» спрашивал? Так это — «Трес аламос» и есть…

Но Серёжка перебил, не дослушал:

— А буквами-то русскими писал?

— Русскими.

— Не дойдёт, — убеждённо заявил Серёжка.

— Да как это так не дойдёт? На Кубу по-русски пишут — доходит, в Индию — тоже доходит… А почему туда не дойдёт?

Он озадачил Серёжку. Серёжка облизал пересохшие губы, покрутил головой.

— Полицейские не пропустят. А если и пропустят, так Корвалан русского языка не знает, — нашёлся он. — Ты что, не заметил: он раньше, ещё при Сальвадоре Альенде, по телевидению только по-своему выступал? Никогда по-русски не говорил.

Да, это довод так довод. Выходит, если охранники передадут письмо, Корвалану всё равно не только тайнопись, но и то, что чернилами написано, не прочитать. Не будет же он к охранникам за помощью обращаться: найдите, мол, переводчика.

— Эх ты, голова три уха, — укорил Тишку Серёга. — Что бы тебе раньше сказать… Мы бы с тобой что-нибудь и придумали.

— Да у них вообще-то не сложно, — оправдываясь, пробурчал Тишка. — Трес — это три, двес — два, однес — один… и так далее — а куда уж далее? Далее — ноль. Нолес, что ли… — И Тишка неуверенно заключил: — Похожего в наших и в ихних словах много, может и разобрать…

А сам сомневался в своём заключении. Ведь возьми «аламос», так даже если взад пятки его прочитаешь, скорее солому напомнит, не тополя… И с середины читай, а потом подставляй начало — «мос-ала» — тополя не выходят, и по-иному как угодно слово крути — в дураках останешься, не угадаешь, что означает «аламос». Может, цифры только и схожие? Трес, двес, однес…

Нет, Тишенька, похожих немного, — не согласился Серёжка. — «Но пассаран» — что, думаешь, такое?

Тишка выпятил губы, вжал голову в плечи:

— Не знаю.

— «Они не пройдут»… Понял? А «Венсеремос»?

— Песня такая. Мне Алик Макаров слова из неё зачитывал… Там ещё про оковы сказано, что чилийцы их разорвут.

— Песня-то песней, — покачал головой Серёга. — А само слово «венсеремос» как перевести?

Тишка мысленно переставил буквы с конца наперёд. Со-ме-рес-нев… Не поймёшь что…

— А «эспаньоль» как переведёшь?

— Не знаю, — признался он.

— И я не знаю. Забыл. А догадаться не догадаешься…

— Так, может, ты придумал такое слово?..

— Ну, Тишка, — обиделся на него Серёга. — Я ему помогать собрался, а он мне же и не доверяет. Незачем было и приходить…

Тишка сразу на попятную:

— Да ладно, ладно… Чего я такого сказал? — И протянул — на мировую — руку. Серёжка мировую принял.

— К нам, — признался он, — ещё в четвёртом классе приезжал на пионерский сбор Фёдор Кириллович Поливанов. Так он по-испански — как мы по-русски с тобой… Прямо как пулемёт трещит: но пассаран, венсеремос, но пассаран… Я только эти слова и выхватил, остальные не уловил… Ну, пулемёт, понимаешь, и пулемёт — не споткнётся нигде, не заикнётся… Слова-то незнакомые, разобрать трудно. А он — как испанец…

Тишка так и просиял: ну, Серёжка, ну, простая душа — ты ему про Фому, а он тебе — про Ерёму. Тишка ему про Чили, а он про Испанию. Давай дальше шпарь, послушаем умного человека.

Серёжка рассказывал с захлёбом:

— В Испании гражданская война шла, это ещё до нашей Отечественной. Ну и Фёдор Кириллович воевал там в интернациональной бригаде… В Испании тоже фашисты были… О Франко слышал? Генерал был испанский?

Никакого Франко Тишка не знает и знать не хочет. С него одного Пиночета хватит. Ты, миленький, зачем всё путаешь? Тишка про Чили тебе толкует, а тебя вон куда увело — в Испанию.

— Ну, значит, Фёдор Кириллович дал там фашистам шороху. Он на самолёте стрелком летал… Как пойдёт самолёт на бреющем — та-та-та-та… Они — в укрытия. И из винтовок — в него. А самолёт разворот сделает и снова: та-та-та-та-та… Ух, положил гадов!.. А республиканцы кричат: «Но пассаран! Но пас-саран!» То есть: «Они не пройдут! Они не пройдут!» Республиканцы — это, другими словами, красные… Кричат Фёдору Кирилловичу: «Вива, камарада Серрано!» — Серёжка обтёр рукавом лицо. — Вот видишь, стал рассказывать, ещё два слова испанских вылетело: «вива» — это «да здравствует», а «камарада» — «товарищ». Вот и кричат: «Да здравствует товарищ Серрано!» Это так его называли — Серрано, чтобы легче запомнить. Поливанова им тяжело выговаривать.

— Ты смотри, — увлёкся и Тишка. — Поливанова тяжело, а Серрано не тяжело…

— Нет, Серрано — легко… У них язык такой.

Ну, Серёженька, о языке сам и напомнил, слушать тебя, конечно, занятно, много ты знаешь, но язык-то испанский.

— Серёжка, да ты же мне испанские слова называешь, а не чилийские. И венсеремос, и это, как его… нопассан…

— Но пассаран, — поправил Серёжка и выразительно покрутил рукой у виска. — Ну, Тишка, даёшь… Таких вещей не знать… В Чили же на испанском языке разговаривают… Как и на Кубе… И… есть ещё такое государство — Перу… там тоже на испанском… Венесуэла, Мексика… Касабланка…