— Ну, скажи, Тиша, ты.
— Множественное число от существительного «стекло» будет «дребезги», — как и положено, полным ответом отчеканил он.
Класс грохнул хохотом, а Тишка долго недоумевал, почему все смеются. Конечно, своя логика в его ответе была: из одного стекла легко произвести множество — стоит только разбить его вдребезги. Тишка в своей жизни, наверно, не раз производил подобную операцию — и богатую практику теперь подгонял под теорию.
И вот, пожалуйста, новый фокус — множественное число от «трёх тополей».
— Ну, давай, Тиша, вместе подумаем, — наставническим голосом предложила Мария Прокопьевна, и Тишка весь сжался, словно перед экзаменатором, а Мария Прокопьевна, чтобы успокоить его, положила ему на плечо руку.
Тишка сидел, не смея пошевелиться.
— Единственное число — «тополь», множественное…
И вдруг Мария Прокопьевна осеклась: множественное могло быть и «тополя», и «тополи». Не это ли смутило Тишку?
— Мари-и-ия Проко-о-опьевна-а… — протянул он, уставившись в пол. — Мне по-чилийскому надо… Монастырь «Три тополя»… Где Луис Корвалан сидит…
Мария Прокопьевна озадаченно отпрянула от него, сняла руку с Тишкиного плеча.
— Сейчас, Тиша, сейчас, — кивнула она, не придя в себя от неожиданности Тишкиной просьбы. Она двинулась к столу, где у неё лежали конспекты уроков и классных бесед. — Сейчас я тебе скажу.
Она открыла тетрадь на нужном месте и, не оборачиваясь, покосилась на Тишку. Клок седых волос навис над глазами, заслонил от неё Тишку. Но Тишка и через нависший клок почувствовал её взгляд, заёрзал на стуле.
— Мария Прокопьевна, не спрашивайте меня ни о чём, — нахмурился он. — Потом всё узнаете сами…
Он сидел бука букой и не смел поднять на неё глаза.
— Ну, ну, не буду спрашивать тебя ни о чём, — согласилась Мария Прокопьевна. Улыбка невольно выплыла на её лицо. Ох, дети, дети… Святая наивность… Они думают, учителя не догадываются, что их волнует. Они думают, у них есть секреты от взрослых. И не подозревают, что сами же свои секреты и выдают.
Вот уж теперь-то Мария Прокопьевна наверняка знала, зачем Тишке понадобилось знать чилийское название монастыря. Он решил, как ученики выражаются, переплюнуть Люсю Киселёву. Уязвлённое детское самолюбие. Люся Киселёва написала заметку в школьную стенгазету. Как же, третьеклассница — и вдруг сама написала. Все галдят вокруг: складно, складно… Конечно, Люся девочка неглупая, у неё неплохо развитая речь. Разумеется, Мария Прокопьевна кое-что в заметке Люси поправила. Так не без этого ж… Как говорится, первая проба пера.
А Тиша-то, Тиша-то, оказывается, завистник. Вот уж не ожидала. Ну, эта зависть белая, это неплохо…
Ох, ох, какой насупленный сидит. Да не будет Мария Прокопьевна допытываться до твоих секретов. Твои секреты Люся Киселёва уже выболтала. Вот девчонкам, Тиша, угрожать нехорошо. Правда, и ябедничать тоже нехорошо. Мария Прокопьевна так и сказала Люсе.
— Но он же грозится… — захныкала она.
— Люся, он просто пошутил, я поговорю с ним, — пообещала Мария Прокопьевна, но закрутилась, забыла о своём обещании. И хорошо, наверное, что забыла. Тишка тоже вряд ли помнил о том, что собирался проучить свою одноклассницу.
Дети, дети… Обиды у них скоротечные. Взрослым бы их светлые души, святые помыслы.
Мария Прокопьевна нашла в конспектах название монастыря:
— «Трес аламос»…
— Трес? — восторженно переспросил Тишка и соскочил со стула, уже не стесняясь, что именно теперь валенки оттаяли и оставляли следы.
— Да, «Трес аламос», — повторила Мария Прокопьевна… — Тиша, а ты не написал бы для школьной стенгазеты заметку о Корвалане? — хитро прищурившись, предложила она.
Тишка потупился. Ну, конечно же, подумала Мария Прокопьевна, она попала в самую точку, она разгадала его намерения.
— Ну, так как? — спросила она.
— Да напишу, если надо…
Ох, дети, они ещё и актёры. Разве Мария Прокопьевна не видит, какой радостью залучились у Тишки глаза?
Мария Прокопьевна вырвала из тетради чистый листок и написала крупными буквами: «Трес аламос».
— Возьми, Тиша, чтобы не забыть…
Тишка, бухая по половицам валенками, прошёл к столу.
— «Трес аламос», — прочитал он. — Правильно, а я было и забыл…
Он, к сожалению, забыл не только чилийское название монастыря. Он выскочил из избы, забыв попрощаться с Марией Прокопьевной. Даже шапку на голову не надёрнул, так под мышкой и оставил её.
— Тиша, простудишься! — бросилась вдогонку за ним Мария Прокопьевна.
Но Тишка уже летел по улице, держа руку с запиской в кармане. Шапка была нахлобучена на голову задом наперёд.
11
На дорогу подсыпало свежего снежку, и он похрустывал под ногами, словно Тишка перепрыгивал с одного кочана упругой капусты на другой. В душе у Тишки всё пело и ликовало: адрес лежал в кармане, можно было отправлять Корвалану и письмо, и посылку.
— Трес аламос, Трес аламос, — не мог насытиться сладостью незнакомых, чужих слов Тишка и повторял их без конца.
Снег налипал на подошвы, а отскакивая от валенок, скатывался комьями и так и просился в руки. На косогоре у клуба ребятишки уже бросались снежками, лепили пузатых и головастых баб с крючковатыми палками вместо носов. Тишка проскочил мимо них, отметив удовлетворённо, что среди ребят носится и его брат Славка, — значит, до вечера домой не придёт, если раньше времени нос не расквасят.
— Трес аламос, Трес аламос…
Тишка вдруг поражённо остановился:
— Трес аламос… Три тополя… «Трес» — это три…
Ты смотри, как всё просто. Трес — это три. Значит, двес — два, однес — один… Ну, Тишка, пожалуй, легко бы выучил их язык. Но вот только «тополя» почему-то названы «аламос». Может, взад пятки надо читать? Со-ма-ла… Нет, на солому больше походит, а не на тополя. Ну, видно, и у них исключения из правил бывают. Вон у нас Мария Прокопьевна начнёт правило объяснять: тут исключение и там исключение. Голова от этих исключений котлом гудит.
Тишка прибежал домой — дверь на замке. Ага, значит, и мать ещё не вернулась с работы… Ну, Тишке никто не будет мешать.
Ключ, как всегда, лежал за дверью, в которой было выпилено отверстие для прохода кур. Далеко его не прятали. Руку в этот пропил сунешь — и тут он и лежит, почти на самом виду.
Тишка ворвался в дом, как атаман. Шапку бросил в один угол, рукавицы — в другой. И пальто вешать некогда, прямо на стуле его и оставил.
Вытащил из-за печки фанерку от посылки, дописал на ней: монастырь «Трес аламос».
Из-под клеёнки на столе достал письмо и на конверте тоже добавил: «Трес аламос».
Всё остальное у него уже было написано, и обратный адрес тоже.
А, собственно, зачем же он раздевался? Письмо-то надо на почту тащить…
Хотя нет… Пока один в избе, надо и посылку наладить. Каравай у него лежал завёрнутым в платок за подпечком — чтобы Славка не искромсал. Мать… она не заденет. А этот прибежит с улицы — и отвихнёт горбушку.
Тишка, не одеваясь, сбегал на сеновал, там под соломой был припрятан посылочный ящик. Сунул в него каравай — свободного места оставалось много. Тишка достал из комода, где хранилось лекарство, пять пачек анальгина, добавил к ним хрустящие пакетики цитрамона, подумал и присовокупил к ним димедрол — чтобы Корвалану спокойнее спалось. Положил в один край рукавицы.
Но места в ящике оставалось ещё много. Тишка слазил в подполье и притащил оттуда четыре брюквины, а потом свободные углы ящика забил морковью: витамины Корвалану тоже нужны.
Вот и всё. Он приколотил к ящику фанерку с адресом и спустил посылку в подполье. Конечно, лучше бы её спрятать на сеновале или на подволоке, но там брюква и морковь могут помёрзнуть, а в подполье они целую зиму лежат, и ничего с ними не делается. Чтобы посылка не попалась на глаза матери, Тишка засыпал её картошкой и, довольный собой, выбрался из подполья.
