Я была поражена скоростью и легкостью, с какими Клайв освободил язык покойной. Он никогда не делал разрезов на шее. Когда он заполнял горло ватой, никто из родственников даже не догадывался, что происходило с телом.

Клайв рассказал, что однажды родственники умершего попросили показать швы на голове трупа и даже не поверили, что вскрытие вообще проводилось – настолько искусно Клайв скрыл следы своего вмешательства.

– Секрет в том, – сообщил он, – чтобы разрез на затылке располагался максимально низко. Когда голова будет лежать на подушке, швов никто не заметит. А узлы нужно завязывать за ушами, видишь?

Я умолчала о том, что Грэм уже посвятил меня в эту тайну, и лишь кивнула.

– Ну вот, – закончив, произнес Клайв. – И никакой разницы.

Затем он подмигнул и сказал:

– А теперь верни-ка старушке достойный вид.

И протянул мне большую блестящую иглу с изогнутым концом и продетой в ушко толстой нитью, напоминающей ковровый шпагат.

– Начинай с таза и продвигайся вверх.

Я пребывала в легкой растерянности. Для Клайва зашивание людей ковровым шпагатом было привычным делом, чего нельзя было сказать обо мне. Разве могла я тогда подумать, что скоро буду проделывать это так же легко, как и он?

Приступив к зашиванию, я поняла, что это проще, чем кажется, и перестала бояться прокалывать кожу этой огромной иглой. Клайв напомнил, что на трех четвертях нужно остановиться, поскольку после патологоанатомического исследования органы следует вернуть в полость тела.

После Клайв велел мне остаться в секционной, чтобы не допустить заражения, тем более что доктор Барберри должен был вскоре прибыть. Он вышел, а я осталась наедине с моей старушкой. Звучало радио. Доктор явился минут через десять.

– Доброе утро, Шелли, – улыбнулся он. – Как ты?

Конечно, от него не укрылась моя растерянность. Я боялась, что он сейчас задаст мне какой-нибудь вопрос, на который я не смогу ответить. Я напрочь забыла все наставления Клайва о том, что санитар должен говорить патологоанатому.

Я промямлила:

– Благодарю вас, доктор, все хорошо.

Однако мне не следовало так беспокоиться – Эд оказался удивительно легок на подъем. Через минуту мы уже вовсю болтали, и я и думать забыла о своих тревогах. Между прочим Эд поделился кое-какими секретами Клайва и Грэма, рассказал об их методах работы, а заодно дал несколько советов, как удобнее всего извлекать органы, дабы не вызвать нареканий со стороны патологоанатомов.

После этого вскрытия у меня была просто передозировка информацией. Приятнее же всего было осознавать, что я продвинулась чуть дальше простой уборки. Я почувствовала, что могу (ну или почти могу) делать то же, что Клайв и Грэм. Я стала частью команды морга. Понятно, что до величия Эда мне было далеко, но я чувствовала, что он стал мне другом.

Вечером, выгуляв Харви и Оскара, я связалась с родителями и сообщила радостную новость: я стала настоящим санитаром морга. Мне хотелось позвонить и деду, но потом я решила, что лучше будет рассказать ему о моих успехах при личной встрече в выходные.

На следующей неделе, в среду, Эд Барберри проводил исследование тела Сэмюеля Чандлера. Неделю назад этот человек поступил в больницу – ему должны были удалить желчный пузырь. Зимой у пациента было обострение хронического бронхита, три года назад ему удалили грыжу, изредка его мучила подагра и слегка поднималось давление, но в целом он был вполне здоров. Мистер Чандлер был женат уже сорок девять лет, раньше служил чиновником, а сейчас вышел на пенсию.

Операция проводилась лапароскопическим методом и прошла нормально. Сэмюель отошел от наркоза. Хирург, мистер Уилсон, был доволен, что в ходе операции не возникло никаких технических проблем. Однако через два дня мистер Чандлер почувствовал себя неважно, а вскоре ему стало совсем плохо и его снова привезли в больницу. В его брюшной полости врачи обнаружили желчь и воспаление. Они попытались сделать промывание, мистера Чандлера поместили в реанимацию, однако через двенадцать часов он скончался.

Когда мы с Грэмом извлекли мистера Чандлера из пакета, я была поражена его состоянием. Труп раздулся от жидкости, которая сочилась наружу. Грэм заметил, что он напоминает утопленника. Тело было покрыто ярко-красной сыпью, а кожа имела коричнево-матовый оттенок. Меня удивило количество внутривенных катетеров – по одному на каждом локте и каждом запястье, один на левой щиколотке и еще один, от которого отходили шесть трубок, – на правой стороне шеи. Был установлен также мочевой катетер, трубка в носу и еще одна в горле. На животе я увидела длинную ленту пластыря и еще две небольшие наклейки под ребрами справа. Запах от тела исходил не самый приятный.

Грэм велел мне составить перечень всех катетеров и трубок, но к вскрытию пока не приступать – он решил, что Эд захочет увидеть мистера Чандлера как есть. Я сделала, что требовалось, и мы вернулись в кабинет выпить кофе. Клайв уехал в больницу на совещание, и у нас было полчаса, чтобы поболтать. Вскоре прибыл Эд. Поприветствовав нас, он направился прямиком в секционную. И почти сразу же мы услышали:

– О Господи! Неужели опять?

Когда мы вошли, Эд просматривал документы покойника. Взглянув на нас, он сообщил:

– Наша звезда хирургии опять облажался.

– Похоже на то, – рассмеялся Грэм.

– Чарли Уилсон никогда не оставит нас без работы, – пояснил мне Эд. – Хирург старой школы – умеет все, но кое-как. Хирургия уже давно шагнула вперед, и старина Чарли не поспевает за ней.

Эд обошел вокруг стола, убедился, что мой список верен, осмотрел старые хирургические шрамы, отметил отек тканей и сыпь.

– С вами будет работать Шелли, – сказал Грэм.

– Отлично, – он посмотрел на меня. – Можете приступать, а я пока переоденусь. Когда будете обрабатывать раны, не забудьте их измерить.

С этими словами Эд нас покинул. В эту минуту кто-то позвонил в дверь, и Грэм тоже ушел, поэтому начинать аутопсию мне предстояло в одиночестве.

Сделав первый центральный разрез, как меня учили Клайв и Грэм, я обнаружила нечто, что сильно меня встревожило. Через пару минут стало понятно, что беспокойство вполне обоснованно. За несколько недель работы в морге я видела массу экзотического – живот, заполненный кровью после разрыва аневризмы аорты; печень, целиком состоящую из белых раковых отложений; кисту яичника размером 18 дюймов. Но то, что я увидела в теле мистера Чандлера, било все рекорды. Обычно брюшная полость бывает чистой, но у Сэмюеля все было заполнено свернувшимся желтым гноем. Я даже отступила и отвернулась – желудок не просто жутко выглядел, но и источал чудовищное зловоние.

Вернулся Эд. Потянул носом воздух.

– Перитонит, надо полагать, – весело заявил он. – Вы позволите?

Эд встал рядом со мной. На нем были фартук, шапочка, маска, пластиковые нарукавники и перчатки.

– Кишечник можешь не извлекать, – сказал он. – Тащи все целиком.

Обычно мы сначала перевязывали кишку и вытаскивали кишечник, а затем переходили к другим органам. Но в этом жутком месиве такой способ ни к чему хорошему бы не привел.

Однако даже в таком варианте задача была нелегкой. Приходилось так глубоко зарываться в тело, что я едва сохраняла равновесие. Кроме того, я старалась избегать брызг. В конце концов мне удалось достать все, что требовалось, и Эд помог мне разложить органы на секционном столе. Он приступил к работе, а я занялась извлечением гноя из живота мистера Чандлера, параллельно борясь с рвотными позывами. Затем перешла к мозгу. Доктор Барберри громко и смешно ругался, потому что из-за воспаления стенки кишечника рвались при малейшем прикосновении. Обычно Эд управлялся со всеми внутренностями минут за десять, но тут пришлось возиться около получаса. Я взвешивала органы, как вдруг Эд воскликнул:

– Ага!

Он помахал инструментом, подзывая меня.

– Смотри, – сказал он, указывая скальпелем на печень.