Незнакомка с улыбкой покачала головой.

– С возвращением в мир! – тихо сказала она.

И Ворон сразу узнал этот голос. Голос, пробивавшийся в его сны, требовавший быть сильным и терпеть. Голос, который он поначалу путал с зовом своей таинственной ночной гостьи.

Лучистые глаза цвета первой зелени. Изумительная совершенная красота. Белоснежное платье. Волосы – такие длинные, сияющие, солнечные – истинное сокровище. И оттопыренные острые ушки.

Вот так дела – незнакомка из Свободного Народа! Его изумление не укрылось от прекрасных глаз бессмертной.

– Да, ты в Вольном лесу, – кивнула она. – Я – Миланейя, целительница. Мой отец – Финриз ар Алар. Он – Старший. Слышал о нём? Как дочь правителя Лэрианора, я приглашаю тебя стать нашим гостем.

– Благодарю, миледи Миланейя!

Говорить получалось с трудом. Вместе с сознанием вернулась и мучительная боль во всем теле. И сейчас Эливерту хотелось выть, а не вести учтивые беседы.

– Гости Лэрианора неприкосновенны.

– Тогда благодарю вдвойне!

Стоило ещё кое-что прояснить.

– Как я попал сюда?

– Я думала, ты мне расскажешь… – девушка улыбнулась снова. – Сюда – с моей помощью. Я нашла тебя в овраге на окраине леса. А вот как ты добрался до Лэрианора из Эсендара? Ты ведь оттуда?

– С чего ты так решила? – насторожился Ворон.

– В Вольном лесу, кроме нас, лэгиарнов, и людей хватает, – невозмутимо ответила она. – Людей тебе близких. Ты ведь наверняка про лэрианорскую вольницу знаешь, так? Уже дюжину дней они только и говорят о том, что случилось в Великом Городе.

– А что там случилось? – не поддался он.

Она внимательно посмотрела ему в глаза.

– Не надо! Со мной можно быть честным. Я не предам тебя. Мне ты можешь верить.

От её слов внутри скрутило в узел душу. О, да! Это он уже слышал… Твою ж! Подлые змеи! Все бабы одинаковые…

Воспоминания нахлынули стаей воронья. Всё сразу – от и до. О, Небеса Светлые, только не сейчас!

– Никогда не говори мне этого! – прорычал Ворон.

Она отстранилась, испугавшись его перекошенного лица.

– Что я такого…

– Уйди, будь добра! – простонал он. – Умоляю! Оставь меня… ненадолго!

– Если ты… – она смущённо потупилась. – Знаешь, как говорится, я всё повидала… И не стоит меня стесняться! Я – целитель. Я…

– Мне нужно… Одному… Немного… – он отвернулся к стене, силясь удержать рвущуюся наружу боль.

– Хорошо… – холодно обронила она.

В воздухе разлился тонкий звон колокольчиков.

Он выждал ещё несколько мгновений. А потом изнутри вырвался дикий зверь ярости. Если бы он сейчас мог встать, наверное, порушил бы всё в комнате. Но сил подняться с лежанки, к счастью, не нашлось. И лишь иступленный вопль зазвенел под потолком:

– Тварь! Тварь! Тварь проклятая! Тва-а-а-а-рь!

Он в припадке бешенства ударил в стену кулаком. Завыл мучительно, захлёбываясь от нахлынувших нестерпимых чувств: боли, гнева, обиды, ненависти и вины.

Миланейя вбежала, испуганно подскочила к нему.

– Что? Что такое? Тебе плохо?

– Да уйди же! – простонал он. – Не смотри на меня сейчас!

– Послушай, я с тобой уже две недели тут… Ты думаешь, меня испугать можно? Я слышала весь твой бред, твои крики, твои стоны. Я сама тебя зашивала и перевязывала. Я за тобой убирала, когда ты под себя ходил. Я сидела здесь ночами, чтобы смерть не подкралась к тебе, пока меня рядом не будет. Я знаю, что тебя предали… Но это не я сделала. Тебе придётся мне верить! Если ты хочешь выжить… Ведь ты хочешь жить?

Он судорожно втянул воздух, сдерживая очередной вопль.

– Да! Я хочу. Мне надо выжить.

– Вот и славно!

***

Она невозмутимо дождалась, пока он успокоится окончательно.

– Сколько, ты говоришь, я уже здесь? – к Элу, кажется, постепенно возвращался рассудок.

– Полмесяца.

– Провалиться мне!..

– Ты был в беспамятстве почти всё это время. Бредил, а иногда лежал тихо, будто мёртвый. Я всё глядела: дышишь или нет. Питаешься одними моими зельями… Кожа да кости остались. Крови очень много потерял. Но теперь будет легче, раз ты в себя пришёл. Вставать пока даже не пытайся! Сейчас дам тебе настой чёрной снеженки – она боль притупит. Может быть, уснёшь…

Она склонилась над ним с пиалой, Эливерт хотел протянуть руку, но обнаружил с изумлением, что та совсем не слушается.

– Не стоит! Правая сломана. Не шевели ей. Я помогу, вот так… Ты не тревожься – кости срастутся! Я наложила повязки. Нужно время, но рука заживёт. И ты сможешь снова сражаться. Ты ведь этого боишься, да? Думаешь, не сможешь взять снова клинок. А тебе без оружия никак. Ты... тот, кого называли Вифрийским Вороном?

– Можешь звать меня Эливертом, – помолчав, угрюмо отозвался атаман.

Снеженка начинала действовать: язык немел, по телу разливалась слабость, потянуло в сон, но скребущая невыносимая боль у сердца и в спине утихала, и больше не горело огнём лицо.

– Как ты поняла, кто я?

Миланейя протянула руку и подцепила тонким пальчиком шнурок с медальоном на его шее.

– Это было несложно. Опасно носить такие вещи, если хочешь оставаться неузнанным. Мой брат изучил следы. Мы поняли, что ты ехал от Эсендара, что за тобой была погоня, и ты сражался, пока мог. Потом я амулет увидела…

– Это память о матери и доме. Я его никогда не снимаю.

– Ты звал её… в горячке.

– Мне снилось многое…

– Да. Это я тоже знаю, – Миланейя вздохнула. – Ты её очень любил? Ту… которую проклинал в бреду.

– Причём здесь любовь? Я дураком был…

– Ты счастливый. Я никого никогда не любила. Нет, мне дороги отец и брат. Но это ведь совсем другое… Я не знаю, как это – полюбить всем сердцем кого-то чужого. Так, чтобы всё ради него, чтобы даже жизнь и душу отдать не жаль было. Расскажи мне, как это – такое чувствовать?

– Паршиво, – скривился Ворон. – Как будто ты себя теряешь… Как будто ты превратился в пустоголового пса, готового лизать пятки хозяину. Ты уже знаешь, что тебе сейчас этой пяткой под дых прилетит, а всё равно хвостом виляешь и лижешь! Не любила, говоришь? Так и радуйся этому, миледи Миланейя! Любить больно. Так больно, что все эти раны ни в какое сравнение… В Бездну её, эту любовь! Сорок семь жизней я загубил из-за этой сраной любви. Сорок семь жизней… Понимаешь?

– Напрасно я это спросила… Ладно, тише! Ты про это всё пока лучше не думай! О хорошем думай!

Он ухмыльнулся криво, и это движение губ отозвалось тотчас новой жгучей болью в правом виске.

– Хорошего у меня в жизни просто до хрена…

– Можешь не верить, но так и есть! Ты жив, и это уже хорошо, и благодарности Небесам достойно. Просто надо научиться хорошее видеть.

– У меня вообще сейчас видеть плохо получается. Кстати, а с лицом у меня что? Жутко горит и чешется под бинтами…

Она не спешила ответить.

– Знаешь, ты давай-ка вздремни! А после попробую тебя накормить…

– Что всё совсем печально, да? – не отступил Эливерт. – Хорошенько они мне морду изувечили, стало быть.

Она поднялась молча, отвела глаза.

– Не думай об этом! Ты… красивый. Очень красивый.

И спешно вышла прочь.

«А ты… красивый… И горячий…»

Эх, нарочно она, что ли! Каждое слово за Аллондой повторяет. Или это просто тебе Ворон нынче чудится, что за каждым словом и поступком любой женщины скрывается подлость твоей голубушки и желание тебя продать, а?

Снеженка оказалась сильнее его осторожности и недоверчивости. Не прошло и четверти часа, как Эливерт снова провалился в сон, только теперь это был обычный сон. Никаких кошмаров, видений прошлого, кровавых картин, никаких чудовищ ночных или в облике человеческом.

***

Насколько он красивый, Ворону удалось оценить только спустя месяц. Миланейя сняла бинты, чтобы сделать перевязку, и тут Эла угораздило заглянуть в таз с водой. В спокойной серебряной глади как в зеркале отразилось всё в мельчайших подробностях.

До сего дня возможности полюбоваться на себя у него не было. С постели он по-прежнему почти не вставал. Так, с топчана до табурета, да иногда на крыльцо дома выползал ненадолго.