– У тебя есть я. Ты нужен мне! Ты всё, что мне нужно. Не уходи!
– Тебя нет. Я тебя не знаю. Ты – мой бред…
– Я – твой свет. Я приду. Обещаю. Только дождись… Ворон, я знаю, до радуги дойти нелегко… Не каждому дано. Но ты ведь особенный, ты сильный, ты можешь! Я верю в тебя! Тот, кто сможет дойти, обретёт своё счастье. Обещай дождаться!
– Я не хочу больше ничего, – простонал он. – Отпусти меня! Мне больно. Мне очень больно. Мне так паршиво, что я сейчас свихнусь!
– Иди ко мне!
От неё пахло свежестью дождя и мягким теплом весеннего солнца. От неё пахло домом и любовью – давно забытыми запахами счастья. И всё мучительное, горькое, невыносимое отступало в кольце её тонких рук.
– Я с тобой, родной мой! Навсегда…Только дождись!
– Я дождусь, – он коснулся на миг её губ – мягко, нежно, робко, совсем не так, как привык целовать других.
А губы на вкус как лесная земляника, сладкие, не оторваться…
– Держись, любимый мой, держись! – шепнула она ему в висок. – Я с тобой!
И исчезла…
А он провалился в мешанину пугающих образов и видений.
***
Боль вернулась. Вся разом. Накрыла удушливой жгучей волной. Обступила ревущей стеной огня, кольцом беспощадного пламени. Лицо горит так, словно его ткнули мордой в костёр. В спину будто вгрызается стая голодных волков. У самого сердца – ноет, саднит. Невыносимо хочется пить. Но, чтобы попросить воды, надо двинуть губами, покрытыми запёкшейся коркой. А это тоже так больно, что лучше терпеть и молчать.
– Держись! Не сдавайся! Скоро будет полегче!
Снова она…
Нет, голос другой. Женский, но другой. Это не его таинственная гостья из снов.
– Терпи!
Терпеть не получалось, он снова соскальзывал во тьму небытия, из которого проступали туманные обрывки видений.
***
Бездонные глаза цвета неба, но от неба они так далеки. Льняные кудряшки. Жемчужная улыбка. Но лицо чуть хмурое, напряжённое.
«Что, даже не поцелуешь меня на прощание?»
«На прощание… поцелую…»
И улыбается, глядя прямо ему в глаза.
Тварь! Проклятая тварь! Сука продажная!
«На прощание…» Ведь она уже знала. Знала, что он уходит навсегда. На смерть отправляла и улыбалась в лицо. Как же можно было так?! Как? И как теперь с этим жить?
Всё было ложью. С самого начала. Ну… может статься, только та, самая первая ночь… она была настоящей. А потом она уже знала, кто он, уже прикидывала, как продать подороже.
Жаркий шёпот у виска.
«Мне ты можешь верить. Я никогда тебя не предам, Ворон! Я никогда тебя не предам, любимый, поверь!»
– Сгинь! Пропади, тварь! Никогда ни одной змее проклятой больше не поверю!
И снова как вспышка… Он тащит её по лестнице, она хохочет заливисто:
«Любимый. Мой. Дикий. Зверёныш».
Белые облака постели…
«Мне нравится, как ты это говоришь… Моя женщина!»
«Но ведь так и есть. Ты – моя женщина. Всё, что я делаю, я делаю ради тебя!»
– Тварь! Тварь! Тварь! Изыди из памяти моей!
«Я не дурак. Я тебя люблю».
Нет, он не дурак! Он намного хуже. Сорок семь славных ребят, сорок семь отчаянных сорвиголов, сорок семь братьев своих он отправил за Грань, доверившись бездушной шлюхе.
А может… Лахти её заставил? Угрожал, расправой пригрозил… Темницей, кнутом, виселицей! Ну не могла же она сама, добровольно, после всего, не могла! Наверняка так!
Но ведь она могла ему рассказать, и они бы уехали прочь. Он бы её защитил, спрятал, сберёг.
– Ага! Так как ты защитил своих парнишек? – глумливо усмехается, обнимает за шею.
– Убери руки от меня! Ненавижу, ненавижу тебя! Чтоб ты заживо сгнила!
– Какой ты сердитый нынче… Мой дорогой! – хохочет Аллонда.
– Я убью тебя, тварь! Назло тебе выживу, найду тебя, и ты пожалеешь, что на свет родилась! Чего, чего тебе не хватало?! Чего? Я же всё, всё только для тебя…
– Денег, мой дорогой, денег! Я же теперь самая богатая женщина в Эсендаре. Эливерт, ты же сам говорил, что умрёшь за меня… Вот! Ты умер, а я богата и счастлива. Слово сдержал – молодец! Ты разве не рад? Ты ведь обещал сделать меня счастливой…
– Будь ты проклята!
Солнечный свет льётся в окно, путается в завитках её волос.
«Если я буду с тобой, иных не будет! Клянусь – только ты, и никого больше».
Всё ложь. Всё гниль. А ведь была любовь. Она превратила эту любовь в грязь, в стылую, вонючую, гнилую, болотную жижу. И никогда ему теперь от этой мерзости не отмыться.
И вот уже он видит, словно со стороны, их спальню и постель, слышит томные вздохи Аллонды… На его глазах треклятый уродец Лахти обхаживает его ненаглядную голубку, распростёртую на белоснежных простынях.
– Раздевайся, мальчик! – весело командует Аллонда, призывно машет ему рукой.
И к горлу подкатывает тошнота.
– Су-у-у-у-к-а-а-а-а!
***
И снова боль вгрызается в тело, сжигает дотла. Дыхание перехватывает. Невыносимо. Это невыносимо. Дайте просто умереть!
– Не смей сдаваться! – голос холодный и нежный одновременно, ему невозможно не внимать. – Я тебе не позволю! Смерть тебя не дождётся. Терпи!
Раскалённого лица коснулось что-то мягкое и холодное. Влага на пересохших губах. На короткое мгновение стало чуть легче. Он с трудом проглотил несколько капель чего-то горького. Сразу занемели язык и гортань. И боль отступила.
Снова манящая пустота, снова сны… Яркая мозаика прошлых дней.
***
– Больно? Ну, потерпи, сейчас будет легче! – в светлом взгляде испуг, тревога, жалость и сострадание. – Ах, Милосердная, чуть без глаза не остался! Вот приложи скорее холодное! Я сейчас отвар ликлома сделаю…
Он видел её только одним правым, второй совсем заплыл. Светлые одежды, золотая коса от каждого движения раскачивается, и улыбка, от которой сердце замирает, ясная, как утреннее солнце. Мать покосилась на него, заваривая целебную травку.
– Ну, хорош! Красавец!
– Подумаешь! – фыркнул Эл пренебрежительно, хоть ему и было очень больно. – Мама, это ты Умаса не видела – знаешь, как я его отделал…
– Ох, солнышко ты моё, бедовое… Зачем ты с ним сцепился?
– А будет знать! – Ворон насупился угрюмо. – Он гадости всякие болтал…
– Гадости?
– Про тебя… и… будто я у бати не родной…
– А-а-а-а, – понимающе протянула Лаиса. – А ты, стало быть, честь мою отстаивал, да? Защитник ты мой!
Она склонилась, целуя его в волосы, села напротив, заглянула в лицо.
– Сынок, люди всегда вздор болтают… Что тебе до их слов?
– Но это же неправда! Зачем он такое говорит?
– Потому что Умасу твоему Небеса ума не дали. Как и его отцу. Киран тоже на язык злой, вечно сплетни распускает. Знаешь, сколько раз от отца твоего уже по морде схлопотал, а всё не успокоится. Вот и сынок весь в него. Так уж видно на роду им написано: Кирану от Элирона получать, а Умасу – от тебя!
Мать улыбнулась светло, взъерошила его волосы.
– Ну, сам посуди, какие же вы неродные? Оба с одного теста. Задиры мои! Горячие да резвые, будто лесной пожар. Да и на лицо – будто отражение. Погляди нарочно! Хотя… нет! – она засмеялась. – Сейчас на себя лучше не гляди. Напугаешься! А что волосы да глаза светлы… Так ты ведь не только Элирона сын, Воронёнок, ты и мой тоже… Ты ж моя кровиночка родная! Ты это знаешь. Так что тебе до злых языков?
– Мама, а зачем они так? Не пойму…
– От зависти, сынок, от злости, от обиды. Киран, когда ещё молодой был, сватался ко мне…
– Сватался?
– Ага, – кивнула Лаиса. – Жениться хотел на мне. А я ему отказала и за отца твоего вышла. Вот с тех пор он и взбеленился. Прежде они с отцом твоим друзьями были… А после свадьбы нашей рассорились. Так Киран и не смог с тем смириться, что я отца твоего выбрала.
– Я про то не знал, – нахмурился Эливерт. – Глупость какая… Я бы из-за девчонки с другом ни за что не поссорился!
– Это ты сейчас так говоришь, – усмехнулась Лаиса, осторожно отнимая от его лица холодное полотенце. – Вот погоди, влюбишься… Любовь, она такая, сынок – всю жизнь человека меняет.
